Собрание сочинений в 3-х томах. Том 1

«Компромисс» — сборник новелл, где рассказывается о жизни редакции, как журналисту приходилось с собой договариваться, если он не был согласен с тем, о чём писал или же видел, что реальность явно расходится с той идеальной картинкой, которую он должен отразить в «Советской Эстонии». Стоит написать что-то не то или выбрать «неправильного» героя для своего материала, как материал пускался под нож цензуры, а с журналистом приходили поговорить люди в погонах.

Интересна структура каждой новеллы. Видно как происходил сбор материала, написание статьи, как редактор «направлял» журналиста, чтобы редакция избежала неприятностей, и наконец, какой вышла статья под давлением цензуры.

В сборнике 12 глав, в которых рассказывается отдельная история. Меня несколько удивил порядок глав. Например, почему история про похороны директора телестудии стоит почти в конце, хотя эта история упоминается ранее, в 8-м компромиссе как байка. В 8-м история про то, что перепутали трупы, но трансляцию решили не прерывать, сработала на эффекте неожиданности, а в 11-м уже нет. Ведь история уже оказалась известна читателю. Интересно, почему выбран именно такой порядок?

Довлатова очень легко читать. Даже безысходность, которая сочится из сборника, не слишком бросается в глаза. Она словно маячит где-то за занавеской из смешных и нелепых ситуаций и тонким юмором, без которых эта книга превратилась бы в фильм Звягинцева.

Приступая к чтению, я была уверенна, что на каждой страннице будет тюремный жаргон, что услышу истории о заключенных. Ждала легкого, местами веселого чтения. В реальности все вышло наоборот. После нескольких глав, я разочаровалась и не понимала, что здесь написано. С каждой следующей главой мне удавалось все глубже погружаться в повествование.
Герой книги Борис Алиханов является солдатом охраны в лагере. Его отношения не с кем не заладились. Для всех он был «чужим». Поэтому он был счастлив, когда узнал, что будет сопровождать заключенного, в соседний лагерь, для постановки пьесы. По мне, все связанное с этой пьесой, было ярким событием. Описания репетиций, перевоплощение героев, волнение актеров в день представления. Я переживала за премьеру, так хотелось, чтобы все у них получилось. Они добились успеха, заставив весь зал им подпевать. Столько в этом пении было мощи, что Борис прослезился, впервые осознав себя частью страны, со всем ее плохим и хорошим.
Стиль написания Довлатовым мне понравился. Ощущение честности, правды. Не зря его произведения автобиографичные.

Ах ты, как же чудесен он этот простой-"непростой" Довлатов!
Журналистские байки из советской Эстонии. Уже это заставляет сделать "стойку" и срочно рысить то ли в книжный, то ли к наушникам, то ли к любимому компьютеру, чтобы скачать эту книгу. Каждому своё!
Я слушала. Кайф!
Это, по сути своей, анекдоты. Только вот не знаешь, то ли плакать, то ли смеяться от них...
Очень умные, очень меткие, местами — злые, местами какие-то даже беспомощные от бессмыслицы происходящего. Но всегда — смелые, ироничные и яркие!
Обожаю!

Когда то давно, году в 90м или 91м, мне в руки попала книга, в которую входило 3 произведения - Зона или записки надзирателя, Компромисс и Заповедник. И все, с первых же строчек я был покорен! Живой, какой-то невероятно красивый язык произведений, образные и точные, безупречные в своем совершенстве определения. Ни с чем похожим я никогда не сталкивался. И чтение было истинным наслаждением. Почти на физическом уровне. Прочитав, я дал читать соседу по комнате в общежитии, он передал дальше. Через пару месяцев мы в общаге говорили цитатами из Довлатова. Это был код, по которому узнавали своих.
Кто-то просит денег взаймы. Говоришь "Денег иметь не положено". Кто-то подхватывает "Ясно, значит вы уже построили коммунизм". И переглядываешься с удовольствием...
Довлатовские тексты так и остались для меня сакральными. Когда я расстроен или просто хочу получить какой-то позитив, беру любую его книгу и начинаю читать с любого места. Иногда достаточно 15 минут, чтобы притихли душевные бури. И так здорово, что эти тексты есть и доступны в любой момент времени.

Став надзирателем, я был готов увидеть в заключенном – жертву. А в себе – карателя и душегуба ... Через неделю с этими фантазиями было покончено ... Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключенными и надзирателями ... По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир ... Мы говорили на одном, приблатненном языке ... Мы даже выглядели одинаково ... Мы были очень похожи и даже – взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы.

Тюремная проза Довлатова. Ее необычность в том, что русские классики до него о тюрьмах писали с позиции заключенных, показывали исправительную систему с одной стороны – с точки зрения затравленного зэка, которого ломает система. У Довлатова же мы видим другое. Систему эту мы наблюдаем глазами не арестанта, а молодого надзирателя. После двух лет обучения на филфаке ЛГУ Довлатов был отчислен за неуспеваемость, и затем призван в армию. Служить его отправили в исправительную колонию в Коми АССР.

«Записки надзирателя» состоят из 14 глав, в которых рассказывается о жизни заключённых и их охранников. Каждая глава – это отдельная история с собственным сюжетом. В некоторых из них появляется Борис Алиханов (прототип писателя). Что примечательно, в книге есть много афоризмов и цитат, которые люди используют до сих пор. С самой знаменитой цитатой меня связывает история из студенчества.

На последнем курсе института мой научный руководитель постоянно к месту и не к месту повторяла фразу: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов?». Говоря это, она всегда улыбалась и была довольна собой, так как считала, что победила оппонента, пусть даже это был обычный студент. Впрочем, улыбалась она зря, так как цитата была вырвана из контекста. Ведь дальше Довлатов размышляет, и приходит к выводу, что система сама провоцировала и взращивала в людях плохое. Он говорит, что одни и те же люди имеют равную способность к злодеянию и добродетели. Человек способен на всё, и на плохое, и на хорошее. Правда, узнал я это позже, когда институт был позади.

«Зона» являет собой «своего рода дневник, записки, комплект неорганизованных материалов», сборник самостоятельных зарисовок о заключенных и надзирателях. Некоторые, так сказать, воспоминания и впечатления Довлатова от его службы в системе охраны исправительно-трудовых лагерей в первой половине 1960-х годов, а также перемежающие их «письма к издателю» с комментариями, пояснениями и уточнениями деталей.

Говорят, «Зона» была для Довлатова самым важным произведением. Над ней он работал упорно и обстоятельно, собирая эпизоды скрупулезно, словно бусы на нитку. В ней он воспроизвел, возможно, наиболее противоречивые эпизоды собственной биографии. В ней попытался объяснить свое творчество. В ней же представил философские размышления о природе человека, о добре и зле, о «тенденции исторического момента».

А у меня с «Зоной» не случилось. Не вошла она в список моих любимых довлатовских книг, понравилась меньше «Наших» и «Чемодана». Я было подумала, что проблема во мне (или в аудиокниге взамен обычного чтения), но из прочих рецензий поняла, что книга действительно такова - через нее бывает трудно продраться, уловить суть сюжета, проникнуться им. Не оттого ли, что мы - к счастью! - очень сильно отдалены от мира зэка?

Вероятно, это не та книга, с которой стоит начинать знакомство с автором, потому что сюжеты в основном отрывисты, а лагерный колорит весьма своеобразен. Хотя неприглядные подробности были вычеркнуты сознательно, сама тема не слишком приятна и далеко не каждому близка. Однако преданные поклонники Довлатова непременно оценят его "фирменный" стиль, откровенность, тонкий юмор и точные замечания о сути человека.

М.

Моя рецензия на книгу Чемодан
Моя рецензия на книгу Наши

Мило пишет Довлатов. По-человечески так, душевно.
И моральные проблемы поднимает: про потерянную интеллигенцию, про пьянство, про любовь, про людей и про жизнь очень ненавязчиво, но довольно интересно рассуждает. Несколько цитаток есть любопытных. Есть над чем задуматься.
И про сюжет не забывает: фабула имеется, персонажи очень хорошо прорисованы, прям никаких сомнений в их настоящности.
И язык хорош: легко читается произведение, атмосферно так. Есть много знакомого, метания там всякие. Вот читаешь – и понимаешь, сочувствуешь. И много не знакомого, но любопытного – советский колорит, пьяная мудрость…

Сразу так и прочёл, за один присест и с удовольствием. Но вряд ли вернусь ещё к этому автору. Он отличный, тут спору нет. Слог его понравился, герой понравился. И вот уж как я ненавижу про советскую действительность, или про пьянство, а у него прям интересно было читать. Впервые такое. Но всё равно не моё это, несмотря на положительную оценку. Больше его читать не буду. Насладился разок, подумал, ставлю галочку и пойду дальше по просторам литературы путешествовать…

Для меня это самая тонкая и пронзительная вещь Довлатова. Написана с такой болью и любовью к миру и людям, такая тоска иногда прорывается...
Но при этом все тот же Довлатовский слог, едкий, насмешливый, наблюдательный и удивительно точный.

Как-то дождливым вечером мы с ним разговорились:

— Миша, ты любил свою жену?

— Кому?! Жену-то? Бабу, в смысле? Лизку, значит? — всполошился Михал Иваныч.

— Лизу. Елизавету Прохоровну.

— А чего ее любить? Хвать за это дело и поехал…

— Что же тебя в ней привлекало?

Михал Иваныч надолго задумался.

— Спала аккуратно, — выговорил он, — тихо, как гусеница…

Можно наслаждаться каждой строкой.
По сути, этой повестью он прощался, со страной, с друзьями, с таким знакомым миром, но в котором уже себя не ощущал, не видел. И это чувствуется и от этого еще горше, что СССР выталкивал таких людей...
Арьев пишет:

У Довлатова эта история вызвала далековатую, но точную ассоциацию: полтораста лет тому назад Алексей Вульф из Тригорского видел (судя по его дневникам) в ссыльном Михайловском соседе лишь столичного дэнди, занятого «наукой страсти нежной». Он и понятия не имел, что общается с величайшим национальным гением России. Нас изумляло, что люди, изучившие дневники Вульфа — тем более жизнь и творчество Пушкина, сберегающие память о нем для потомков, — по-прежнему и так очевидно глухи к явлению живого таланта.

Помня и думая об этом сюжете, Довлатов и принялся за повесть. Забравшись в Пушкинские Горы, он пережил схожую коллизию в масштабе собственной биографии. Гением он себя публике не представлял. Но и не скрывал принадлежности к не слишком лояльным питерским литературным кругам. При мне как-то показал «ни с того ни с сего» одному из работников заповедника первую свою публикацию в крамольном и запрещенном «Континенте». И тут же услышал: «Подумаешь, буря в стакане воды».

Достоинство довлатовской позиции в «Заповеднике» очевидно: ни к кому из персонажей автор не относится со злым чувством, какую бы досаду ни вызывали у него порой их так называемые прототипы. Там, где любое общественное мнение подозревает в человеческом поведении умысел и злую волю, Довлатов-прозаик обнаруживает живительный, раскрепощающий душу импульс. И в этом смысле назначение его прозы истинно романтическое и поэтическое.

И точнее не скажешь.

Когда я читаю автобиографичные книги, то невольно в своей голове разрушаю четвёртую стену между собой и автором. Обычно я чётко обособляю творчество человека от его личности. В романе Генассия "Клуб неисправимых оптимистов" я когда-то встретила отличную мысль, которой всегда придерживалась: "Если человек прочёл и полюбил роман, написанный негодяем, - это вовсе не означает, что он согласился с его убеждениями или стал его сообщником. Признать талант не значит принять моральные принципы или жизненный идеал другого человека." Если совсем по-простому, резко деля мир на чёрное и белое, то мысль у меня такая: плохие люди тоже могут сотворить что-то отличное, а у хороших людей может не быть на это таланта. Мера отсыпанной гениальности "хорошестью" не руководствуется. Да и личная жизнь творцов меня никак не касается, а если я и осуждаю какие-то их взгляды и поступки, то пока они не тащат их в творчество – мы с их творениями сосуществуем вполне мирно. Когда тащат – смотрю по ситуации. С несовременников спрос меньше, это люди иной формации, воспитания и взглядов.

С Довлатовым у меня в этом контексте "всё сложно". Он кажется достаточно близким по времени, чтобы подходить к нему с современной линейкой, но при этом человеком, к опыту которого я совершенно не чувствую сопричастности, поэтому оцениваю его творчество несколько отстранённо. С одной стороны, очень восхищает его умение нескучно говорить о скучном. Собирать несколькими словами точные портреты окружающих, метко подмечать бытовые моменты, откровенничать, не приукрашая ни себя, ни действительность. С другой – эта его честность рисует портрет малоприятной личности. Ничего не могу с собой поделать: его герой в "Заповеднике" был мне очень неприятен. Он ноет о своей незавидной доле, не самым достойным образом оценивает женщин, изводит бывшую жену инертностью и нежеланием что-то решать в жизни, скатывается в запой и буянит. Да, он часто рефлексирует и признаёт свои недостатки, да, его поведение понять можно. Но вот я ставила себя на место той же Татьяны, и очень ей сочувствовала. И была невероятно рада решимости, проявленной ею на пути к выстраданной цели.

Во всех уже прочитанных мной книгах Довлатова, и в этой особенно, видно, как губительны для человека, тем более творческого, цензура и постоянное давление государственной машины. Как сложно в такой атмосфере не сдаться, не скатиться, не спиться, продолжать писать в стол и публиковаться только подпольно. В подобной ситуации даже сложно банально понять, насколько ты талантлив, потому что шанса попробовать отдать себя на растерзание широкой публике у тебя попросту нет. И этот отпечаток постоянных терзаний, попыток убежать от действительности, найти вдохновение и смысл ощущается у Довлатова везде, хоть в записках о Пушкинских горах, хоть в заметках в эмиграции.