Рецензия на книгу

• 

  Аноним8 августа 2023 г.

  Для меня это самая тонкая и пронзительная вещь Довлатова. Написана с такой болью и любовью к миру и людям, такая тоска иногда прорывается...
  Но при этом все тот же Довлатовский слог, едкий, насмешливый, наблюдательный и удивительно точный.

  
  

  Как-то дождливым вечером мы с ним разговорились:

  — Миша, ты любил свою жену?

  — Кому?! Жену-то? Бабу, в смысле? Лизку, значит? — всполошился Михал Иваныч.

  — Лизу. Елизавету Прохоровну.

  — А чего ее любить? Хвать за это дело и поехал…

  — Что же тебя в ней привлекало?

  Михал Иваныч надолго задумался.

  — Спала аккуратно, — выговорил он, — тихо, как гусеница…

  Можно наслаждаться каждой строкой.
  По сути, этой повестью он прощался, со страной, с друзьями, с таким знакомым миром, но в котором уже себя не ощущал, не видел. И это чувствуется и от этого еще горше, что СССР выталкивал таких людей...
  Арьев пишет:

  
  

  У Довлатова эта история вызвала далековатую, но точную ассоциацию: полтораста лет тому назад Алексей Вульф из Тригорского видел (судя по его дневникам) в ссыльном Михайловском соседе лишь столичного дэнди, занятого «наукой страсти нежной». Он и понятия не имел, что общается с величайшим национальным гением России. Нас изумляло, что люди, изучившие дневники Вульфа — тем более жизнь и творчество Пушкина, сберегающие память о нем для потомков, — по-прежнему и так очевидно глухи к явлению живого таланта.

  Помня и думая об этом сюжете, Довлатов и принялся за повесть. Забравшись в Пушкинские Горы, он пережил схожую коллизию в масштабе собственной биографии. Гением он себя публике не представлял. Но и не скрывал принадлежности к не слишком лояльным питерским литературным кругам. При мне как-то показал «ни с того ни с сего» одному из работников заповедника первую свою публикацию в крамольном и запрещенном «Континенте». И тут же услышал: «Подумаешь, буря в стакане воды».

  Достоинство довлатовской позиции в «Заповеднике» очевидно: ни к кому из персонажей автор не относится со злым чувством, какую бы досаду ни вызывали у него порой их так называемые прототипы. Там, где любое общественное мнение подозревает в человеческом поведении умысел и злую волю, Довлатов-прозаик обнаруживает живительный, раскрепощающий душу импульс. И в этом смысле назначение его прозы истинно романтическое и поэтическое.

  И точнее не скажешь.

  33

  456