Наездники пурпурных пособий, или Великий гаваж

Оно растет и растет, пока вес и длина не объединяют силы, чтобы его изогнуть: еще не плачущая ива, сломанный тростник. Одноглазая красная головка свешивается за край кровати. Кладет свою челюсть без подбородка, а затем, когда набухает тело, соскальзывает вниз. Единооко поглядывает туда и сюда, архаически пошмыгивает по полу и направляется за дверь, оставленную открытой из-за ляпсуса сачкующих стражей.
Из-за громкого ржания из середины комнаты оно возвращается. Это игогочет трехногий осел, мольберт Баалов. На мольберте – «полотно»: неглубокий овальный таз из облученной пластмассы, особо обработанной. Полотно – семь футов [39] в высоту и восемнадцать дюймов в глубину. Внутри картины – сцена, которую надо завершить к завтрашнему дню.
И скульптура, и картина: фигуры рельефны, закруглены, одни расположены глубже других. Они горят светом изнутри – и из-за самосияющей пластмассы самого «полотна». Свет словно входит в фигуры, пропитывает их, а потом вырывается дальше. Свет бледно-красный – цвета зари, разбавленной слезами крови, гнева, чернил в колонке расходов в гроссбухе.
Эта – из его Собачьей серии: «Апёстол», «Схватка воздушных псов», «Собачья жизнь», «Псолнце», «Пес наоборот», «Филандрийский пес», «Песнь псин»,

Великаны Бес и Под мелют его на хлеб.
Его ломаные кусочки всплывают в терпком вине сна. Огромные ноги давят глубинные виноградины ради инкубского причастия.
Он, как Саймон-простофиля, рыбачит в своей душе, будто левиафана – ведром.
Стонет в полусне, мечется, потеет темными океанами и стонет опять. Бес и Под, принимаясь за дело, ворочают каменные жернова пучинной мельницы, бормоча свое «Фи-фай-фо-фум». Глаза поблескивают рыже-красным, как кошачьи, зубы – тускло-белые цифры в мутной арифметике.
Бес и Под, сами простофили, деловито мешают метафоры, несамоосознанно.
Навозная куча и петушиное яйцо: поднимается василиск и издает первое кукареканье из трех,