Mosquitoes

Только дурак не знает горя; только болван его забудет.

Люди гораздо терпимее к художникам, нежели художники к людям.

Брак зачинает и объясняет в нас немало, как и одиночество, и вдовство.

Язык — он что морфин. Не надо к нему привыкать, последствия страшны: тебя сочтут занудой все, кто иначе носил бы на руках.

Да, Фэрчайлд прав: ему ведомы женщины, женская душа... Нет, не душа — у женщин нет души. Натура, женская натура — эта материя, сама материя их существа, неосязаемая, как лунный свет, атакующая и отступающая разом; непоследовательная — да нет, непостижимая и однако служащая их целям с опустошительным прагматизмом. Как будто земля, мир, мужчина и самые его желания и порывы созданы сугубо для того, чтобы утишить их жадные душонки, заполнив их время служением биологическим целям...

...дерзость берет практически все города, и особенно женщин.

— А хде этот, кого вы потопили? — спросил этот человек, уцепившись за леер.
— Неизвестно, — ответил Фэрчайлд. — Мы его потеряли где-то между здесь и берегом.

Вот мы с тобой сидим сейчас тут, и это едва ли не самое коварное, с чем поэзия вынуждена сражаться. Образование получают все, и всем слишком легко о ней судить. И о чем угодно. Хорошо бы всем, кроме поэтов, запретить судить о поэзии.

— ...ты пытаешься примирить книгу и автора. Книга — тайная жизнь писателя, его темный двойник, их нельзя между собой примирить. А у тебя при неизбежном столкновении пронзенным падает подлинное «я» автора, ибо ты из тех, для кого и факт, и фальшь приобретают достоверность в печати.