Тарас Бульба

Это уже не была ка­ка­я-нибудь ма­лая час­ть или от­ряд, выс­ту­пив­ший на до­бы­чу или на угон за та­та­ра­ми. Нет, под­ня­лась вся на­ци­я, ибо пе­ре­пол­ни­лось тер­пе­ние на­ро­да, – под­ня­лась от­м­с­тить за пос­ме­янье прав сво­их, за по­зор­ное уни­же­ние сво­их нра­вов, за ос­кор­б­ле­ние веры пред­ков и свя­то­го обы­ча­я, за пос­рам­ле­ние цер­к­вей, за бес­чин­с­т­ва чу­же­зем­ных па­нов, за уг­не­тенье, за уни­ю, за по­зор­ное вла­ды­чес­т­во жи­дов­с­т­ва на хрис­ти­ан­с­кой зем­ле – за все, что ко­пи­ло и су­гу­би­ло с дав­них вре­мен су­ро­вую не­на­вис­ть ко­за­ков.

— Слушайте! еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украине в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже, говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украине, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей, ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.

.....

— Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками и гетманом! Да не будет же сего, не будет!

Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронеслись слухи: «Запорожцы!.. показались запорожцы!..» Все, что могло спасаться, спасалось. Все подымалось и разбегалось, по обычаю этого нестройного, беспечного века, когда не воздвигали ни крепостей, ни замков, а как попало становил на время соломенное жилище свое человек. Он думал: «Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!» Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только можно было унесть. Попадались иногда по дороге и такие, которые вооруженною рукою встречали гостей, но больше было таких, которые бежали заранее. Все знали, что трудно иметь дело с буйной и бранной толпой, известной под именем запорожского войска, которое в наружном своевольном неустройстве своем заключало устройство обдуманное для времени битвы. Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и весь табор подвигался только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда еще вдоволь. Засылаемы были вперед лазутчики и рассыльные узнавать и выведывать, где, что и как. И часто в тех местах, где менее всего могли ожидать их, они появлялись вдруг – и все тогда прощалось с жизнью. Пожары охватывали деревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу, – словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги. Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух монахов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
– Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, – сказал кошевой, – чтобы он ничего не боялся. Это козаки еще только зажигают и раскуривают свои трубки.
И скоро величественное аббатство обхватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня. Бегущие толпы монахов, жидов, женщин вдруг омноголюдили те города, где какая-нибудь была надежда на гарнизон и городовое рушение.<...>

Известно, какова в Русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры. Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного камня. Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе кораблю, который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих оглашается пораженный воздух.

В то вре­мя, ког­да про­ис­хо­ди­ло опи­сы­ва­емое со­бы­ти­е, на пог­ра­нич­ных мес­тах не было еще ни­ка­ких та­мо­жен­ных чи­нов­ни­ков и объез­д­чи­ков, этой ст­раш­ной гро­зы пред­п­ри­им­чи­вых лю­дей, и по­то­му вся­кий мог вез­ти, что ему вз­ду­ма­лось. Если же кто и про­из­во­дил обыск и ре­ви­зов­ку, то де­лал это боль­шею час­тию для сво­его соб­с­т­вен­но­го удо­воль­с­т­ви­я, особ­ли­во если на возу на­хо­ди­лись за­ман­чи­вые для глаз пред­ме­ты и если его соб­с­т­вен­ная рука име­ла по­ря­доч­ный вес и тя­жес­ть.