Love on the Brain

— Мы знали друг друга раньше. Леви и я.
— Ты имеешь в виду, до того, как публично объявила, что он дерьмо в нейробиологии?

Я чувствую нервозность и сонливость — худшее из возможных сочетаний.

Он тяжело выдохнул.
— Садись в грузовик.
— Зачем?
— Я отвезу тебя обратно на кладбище и скормлю койотам.

— Знаешь, ты могла бы хотя бы притвориться, что тебе это не очень нравится.
— О, я могла бы. Но буду ли?
— Очевидно, что нет.
— Ты плакала, когда узнала?
— Нет.
— Ты билась головой об стол?
— Нет.
— Не лги мне. У тебя есть шишка на лбу?
— ...Может быть, небольшая.

Леви Уорд. Стоит. Улыбается.
Очевидно, Уорд может улыбаться. Людям. У него есть необходимые лицевые мышцы. Но как только я вхожу внутрь, его мальчишеская ухмылка исчезает, а глаза темнеют. Может быть, он может улыбаться только некоторым людям? Может, я просто не отношусь к «людям»?

Что происходит? Почему он разговаривает? Как нормальный человек? Не ворчит, не кивает, не обрывает фрагменты слов, а говорит реальными предложениями?

...и открытая книга Азимова на журнальном столике — одного из моих любимых авторов. Как этот человек, которого я ненавижу, окружен всем, что я люблю? Это окончательное умопомрачение.

Я не предназначена для этого. И под «этим» я имею в виду использование моего тела для чего-то более напряженного, чем дотянуться до шкафа с угощениями.

Он говорит это быстро, как подросток, останавливающий свою мать, чтобы та не рассказала, что он все еще спит с чучелом трицератопса.

Вы можете разработать идеальное исследование, спать по часу в сутки, питаться только отчаянием и постным питанием в течение нескольких месяцев подряд, и ваши результаты все равно будут противоположны тем, которые вы надеялись найти. Науке на это наплевать. Наука надежна в своей изменчивости. Наука делает все, что ей вздумается. Боже, как я люблю науку!