О-Рицу и ее дети

<p>Пронзительный рассказ Акутагавы о семье, её тайнах, обидах и грехах. С тонкостью Чехова, Акутагава рисует перед читателем трагедию матери и её сыновей. Рассказ особенно выделяется среди других рассказов Акутагавы трагически-биографическими нотками, связанными с личным отношением Акутагавы к матери.</p>

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,3

21 оценка

5
52%
4
33%
3
14%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 27Хотят прочитать 10

Рецензии

Аноним26 июля 2025 г.
Семь Я в контексте единства жизни и смерти.
Не хочется это глубокое литературное полотно называть избитым термином "рассказ", а потому я далее буду лишь употреблять слово "история". И начинать тут надо с истории самого Рюноскэ. Думаю, что это поможет лучше воспринять не только эту историю, но и всё его удивительное наследие.
СЕМЬЯ.
МАТЬ Акутагавы страдала психическим заболеванием и покончила жизнь самоубийством, когда мальчику было 10 месяцев. По японским национальным традициям того времени Рюноскэ был передан на воспитание брату своей покойной матери, Акутагаве Митиаки, не имевшему детей, после чего он и получил фамилию Акутагава.
ЖЕНА Фуми Цукамото, на которой он женился в 1918 году, пережила супруга на 41 год и более замуж не выходила.
У них родилось трое детей.
ХИРОСИ - (1920–1981) — актёр.
ТАКАШИ - (1922–1945) — погиб во время армейской службы в Мьянме в 1945 году.
ЯКУСИ - Якуси (1925–1989) — композитор.
Это семейное фото, увы плохого качества, но другого история нет.
А начал я с истории семьи писателя только лишь потому, что семейные узы в Японии очень крепки и история эта О-Рицу есть тому подтверждение.
Сюжет прост, как прост финал любого человека - НЕМИНУЕМАЯ СМЕРТЬ.
Да, постепенное и мучительное угасание матери становится тем толчком, который собирает в единое целое всех близких, стремящихся каким-либо образом помочь.
Возле больной находится её второй муж Кэндзо, младший сын Ёити, они и собирают вместе остальных: старшего сына Синтаро и дочь от покойного мужа в первом браке матери О-Кину. Именно взаимоотношения их, таких разных, и становится тем полем, где писатель очень выверенно высаживает побеги их характеров, чувств и действий, так прекрасно характеризующих каждого.

Дождливый день. Ёити, окончивший в этом году среднюю школу, сидит, низко склонившись над столом, в своей комнате на втором этаже и сочиняет стихотворение в стиле Китахары Хакусю. Вдруг до него доносится оклик отца. Ёити поспешно оборачивается, не забывая при этом спрятать стихотворение под лежащий рядом словарь. К счастью, отец, Кэндзо, как был, в летнем пальто, останавливается на темной лестнице, и Ёити видна лишь верхняя часть его тела.
— Состояние у О-Рицу довольно тяжелое, так что пошли телеграмму Синтаро.
— Неужели она так плоха? — Ёити произнес это неожиданно громко.
— Да нет, она еще достаточно крепка, и надеюсь, ничего непредвиденного не случится, но Синтаро — ему все же надо бы…
Ёити перебил отца:
— А что говорит Тодзава-сан?
— Язва двенадцатиперстноЙ кишки. Беспокоиться, говорит, особенно нечего, но все же…
Кэндзо старается не смотреть Ёити в глаза.
Кэндзо старается не смотреть Ёити в глаза, зная, что говорит неправду, и сын это знает...
А жизнь, тем не менее, идёт своим чередом. Магазин оптовой торговли тканями, которым и владеет семья, работает в своём обычном режиме. Но дела идут всё хуже и хуже. Кэндзо старается не показывать свои минорные предчувствия окружающим, но всё уже понятно.
Первая чисть отдана повествованию от лица Ёити.

Ёити опустился на колени у жаровни. За фусума лежала больная мать. При мысли об этом сидевшая напротив старомодная старуха вызвала в нем раздражение, большее, чем обычно. Помолчав, тетушка глянула на Ёити исподлобья, потом сказала:
— Скоро придет О-Кину-тян.
— Разве она уже выздоровела?
— Говорит, что чувствует себя хорошо. У нее ведь был просто насморк.
В словах тетушки, чуть презрительных, сквозила теплота.
И О-Кину, придя к постели больной, резка и критична, показывает лишь себя, не принимая к сердцу муки О-Рицу. Она даже обрызгивает постель больной духами, не вынося тлетворный запах приближающегося конца...
Лаконичность Рюноскэ порой роднит его с Чеховым. Одна лишь быстротечная сцена с упавшим пузырём люда способна стать тем смысловым акцентом, который неизменно и далее будет присутствовать в повествовании до самого конца.

...Произнеся это, О-Рицу попыталась повернуть голову.
В тот же миг пузырь со льдом упал. Ёити сам положил его на лоб матери, не дав сделать это сиделке. Неожиданно он почувствовал, что веки его стали горячими. «Плакать не следует», — подумал он. Но было поздно. У ноздрей уже застыли стекавшие ручейком слезы.
— Глупенький.
Прошептав это, мать устало прикрыла глаза.
Ёити покраснел и, стыдясь взгляда сиделки, с тяжелым сердцем вернулся в столовую. Тетушка Асакава обернулась и посмотрела ему в глаза.
— Ну, как мама? — спросила она.
— Лежит с закрытыми глазами.
— С закрытыми? Плохо.
Вторая часть уже видится читателю глазами приехавшего старшего сына Синтаро. Его внешняя холодность, некая отстранённость и сухость есть лишь видимость. И это проявится лишь в конце, тогда, когда уже всё будет позади.
Идёт всё время дождь, как символ слёз, как образ плача, и он, усиливаясь, превращается в настоящий ливень, перед которым всё бессильно. Как поэтично по-японски передал Акутагава Рюноскэ то, что только чувствам подвластно.

За окном слышался шум, будто на черепичную крышу низвергался водопад. Ливень... Думая об этом, Синтаро стал быстро одеваться. О-Кину, с распущенным оби, ехидно сказала ему:
— Син-тян, доброе утро.
— Доброе утро. Как мама?
— Ночь была очень тяжелой...
... Оставшись один, Синтаро положил грелку на колени и задумался. О чем — он и сам не знал. Шум ливня, низвергавшегося на невидимую крышу с невидимого неба,— единственное, что его сейчас заполняло.
Неожиданно вбежала сиделка.
— Идите кто-нибудь. Хоть кто-нибудь...
Увы, многоточие дальше, уходящее в неизведанное небытиё, которое непременно примет каждого из нас.
Читать далее
39
134
Аноним14 января 2020 г.
О скитаниях вечных и о душе
Однажды, на вечере с творческой интеллигенцией в СССР, Марлен Дитрих, узнав, что на этом вечере присутствует Паустовский, попросила его подняться на сцену.
Когда Паустовский к ней подошёл, она упала перед ним на колени, поцеловав его руку: так великая актриса благодарила его за пронзительный рассказ о матери — «Телеграмма».
После прочтения рассказа Акутагавы, хочется поцеловать его последнюю страницу, словно бледную ладонь великого японского писателя.
И тем печальнее, что на этот рассказ, равный лучшим рассказам Чехова и «Смерти Ивана Ильича» Толстого — нет ни одной рецензии.
Возможно, это и хорошо: приятно иногда сознавать, что в мире искусства есть девственный сумрак пейзажа, вдали от шумящей толпы, куда не проложены тропинки и первозданная красота пейзажа населена лишь тихим дождём и голубой листвой на ветру.
Но странным образом, во всём этом есть что-то человеческое…о чём мы уже забываем.
Есть подобный девственный пейзаж красоты ( ах, разделить бы его с лучшим другом!) в маленькой поэме Перси Шелли о трагедии женщины, утратившей ребёнка — Мимоза ( Чувствительное растение).
В пронзительном рассказе Набокова «Звонок»: сын, скитавшийся по свету после революции, находит сквозь года свою маму в предвоенной Германии: встреча во тьме, тишине коридорной гостиницы, в которой выключили свет: похоже на посмертный, тёмный луч туннеля с двумя дрожащими и яркими пылинками нежных голосов, робко коснувшихся друг друга.
Но самым удивительным является сокровенная связь рассказа Акутагавы с рассказом Платонова «Третий сын», о котором Хемингуэй, после вручения ему Нобелевской премии сказал, в ответ на вопрос журналиста: кого вы выделяется среди современных писателей? — «Третий сын» русского писателя Платонова. Вот у кого следует поучиться писать.
В своей статье на рассказ Платонова «По небу полуночи», я попытался найти связь между ним и рассказом Экзюпери «Маленький принц».
И даже если Экзюпери не читал рассказ Платонова, это ещё прекрасней: значит, в двух разных точках пространства и времени, возникла одна родственная и тёплая мысль, составляющая единый узор.
Подобное родство есть и между рассказами Акутагавы и Платонова.
В «Третьем сыне» Платонов переосмысливает вечный сюжет… блудного сына.
Умерла мать, и отец пишет телеграммы своим повзрослевшим сыновьям, разлетевшимся подобно птицам, по свету.
По сути, сыновья символизируют собой различные стихии мира, в конце мира…
Дотянувшись до самых далёких и холодных звёзд, они возвращаются обратно, к своему истоку… вот только, с чем?
Что мы имеем? Старого и грустного отца, похожего на отжившего своей век, бога, вышедшего на пенсию.
Священника при коммунизме, отпевающего умершую, толком не веря в бога и рай.
Сыновья… увлечённо, со смехом, разговаривают в освещённом полумраке, а за тонкой стеной, похожей на последнюю страницу книги жизни, которую страшно перевернуть, лежит их мёртвая мать — природа.
Одна дверь закрыта. Из под неё, тонкая, как прибой зари — полоса тишины и света.
За дверью ещё один сын со своей дочерью.
Он не участвует в общем балагане братьев, безумной пляске стихий возле гроба матери.
Похоже на камерный, комнатный апокалипсис: священник утратил бога; сыновья — человечность.
Дверь вот-вот откроется и придёт тот, кто должен прийти: дивный негатив рафаэлевского образа — мужчина, с девочкой на руках.
Сокровенный феминизм Платонова ( да и по сути, последняя ступень феминизма), заменившего образ мальчика-Христа, на девочку, на вечно-женственное, поруганное в мире… на саму красоту, что должна спасти мир.
Когда ищешь тайные связи между явлениями, произведениями искусства… интереснее и труднее всего подметить маленькие родинки мучительной красоты: их тайный узор похож на новое созвездие на небе искусства.
О сюжетной схожести я расскажу потом, в том числе в зеркале рассказа Платонова.
А что же с биографической схожестью?
«Третий сын» написан в 1935 г. В 35 лет Акутагава покончил с собой: звёздочка сверкнула на небе искусства и погасла..
Может, есть что-то ещё?
Акутагава задумал свой рассказ в конце лета 1920 г.
Что делал Платонов в это время?
Детский лагерь недалеко от Воронежа… грустный больничный сарай.
На тускло освещённом полу лежат два человека: парню — лет 20; девушке — 15.
Парень в слезах прижимается к странно вздрагивающей девушке на полу: её ладошка, как бледный цветок на пруду… раскрылась, бессмысленно и светло смотрит в пустоту потолка… моргнула пальчиками, и затихла.
Это парень — Андрей Платонов.
Узнав, что его любимая сестрёнка Надя отравилась в детском лагере грибами, он примчался к ней и нашёл её… на полу, умирающей, тихо содрогающейся в последнем дыхании жизни.
Платонов потом писал, что сестрёнка была похожа на раненого оленёнка.
Был уже вечер. Тепло и тихо в помещении… когда Надя уже затихла, он продолжал её обнимать со слезами, тихо целуя её и говоря ей, мёртвой, что-то бессмысленно-нежное.
Похоже на отрывок ненаписанного и грустного рассказа Акутагавы, правда?
А ещё больше.. на рассказ Платонова.
Трагедия рождения и детства Акутагавы тоже похожа на рассказ Платонова: ребёнок родился в неполной семье ( отцу за 40. Матери, чуть за 30), что считалось по тем временам плохой приметой.
Ребёнок вынашивался матерью как нежелательный.
После рождения, родители сделали вид, что его им подкинули…
Родившийся в семье, державшей лавку по продаже молока, ребёнок так и не вкусил материнского молока ( поразительный платоновский штрих в судьбе Акутагавы).
В итоге, мать через 9 месяцев сошла с ума.
Эти 9 месяцев перманентного существования ребёнка где-то внутри тайной, внутренней жизни матери, чувствующей вслепую и холостую, навстречу одинокому ребёнку, вдали от её глаз: ей должно быть муками ада представлялись в бессонные ночи прозрачные и тёплые шажки-биения детских ножек по залитому луною полу возле двери.
Да, через 9 месяцев мать сошла с ума и ребёнок как бы вновь родился, разлучился с матерью уже навсегда, переданный её брату и взявший его, её девичью фамилию: Акутагава.
Ещё через 9 лет… мать покончит с собой в клинике для душевно больных: в грустную и бесприютную вечность родится уже её душа.
Зная трагедию детства Акутагавы, рассказ читается особенно пронзительно.
Более того, он обретает метафизический размах трагедии самой жизни: природа-мать вынашивала под сердцем нежелательного ребёнка — человечество.
Природа мучилась и не смела взглянуть в глаза ребёнку… в итоге, сошла с ума и покончила с собой.
Итак, за белой страницей начала рассказа, похожей на сёдзи ( раздвижную японскую дверь, испещрённую лиственной вязью дождя — тенью строк), раздаётся шум дождя.
Кажется, что просто шумит листва на осеннем ветру, так что шум дождя как бы отражается в лиственной ряби теней за сёдзи: словно в фильме Андрея Тарковского, создаётся впечатление, что дождь идёт внутри дома.
Дождь-призрак… уставше и слепо идущий по опустевшей комнате, оступаясь и не узнавая предметов… касается подростка, пишущего стихи на листке… робко заглядывает через плечо мальчика и видит там своё грустное отражение: тени строк медленно стекают сверху вниз на светлом окошке листка: дождю кажется, что он вне дома, что он подошёл к странно затихшему и освещённому изнутри дому.
Появляется тень мужчины и говорит мальчику: матери стало хуже. Пошли телеграмму брату Синтаро, пускай приедет.
Карий шум вечернего дождя под наклоном, словно почерк ребёнка, грустно растушевал весь мир за пределами дома: мира не существует.
Колючие шорохи яркого посверка дождя на листве и ночи, похожи на радиопомехи сигнала от далёкой и нежной звезды, пробившейся вон из-за той тучи.
Мира не стало. Мир сузился до дрожащей голубой окружности света от забытой и догорающей лампы Земли, возле которой бессильно и ослепше метается бледный мотылёк луны.
Из погибшего мира, из утрат и ненастий былого, едет Синтаро, сын О-Рицу от первого брака: она не могла дать ему всю нежность свою и любовь.
Мать чувствует свою вину перед сыном, уехавшем от неё на край света: так человечество однажды вернётся к одру умирающей матери своей — природе.
Что оно ей скажет? Каким взором посмотрит на него природа, уже не в силах сказать даже слово?
Дождь над миром и в мире… из мира: дождь как бы растёт из земли.
Люди выходят, рождаются из дождя и вновь уходят в дождь, словно в шумящую на ветру, блёсткую высокую траву на заре.
Мир зарастает дождём и печалью.
Обычно, когда умирает человек, перед его внутренним взором проносится вся его жизнь…
У Акутагавы иначе: словно тени листвы за полупрозрачной перегородкою сёдзи, проносится жизнь близких людей матери: тени листвы на стене — сердцебиение ветра!
В этих таинственных бликах в рассказе — сама красота и боль жизни.
Какими их видит мать, до которых они доносятся матовыми звуками, словно из голубой поверхности пруда? А она на дне…
Её младший сын увлечён поэзией. Он влюблён в юную служанку Мицу: всё у тебя будет хорошо, мой милый!
А вот приехала и его сестра.. моя приёмная дочь.
Ну и что, что приёмная? Она, кажется, любит меня… болеющая приехала: у неё перевязано горло, похожее на белый кокон.
Мне сегодня приснилось, что этот кокон пульсировал влажно-голубым крылом заветного слова, которое я хотела услышать, которое в доме что-то хотело услышать.
И вот, кокон прорвался мотыльком пролиловевшего, жаркого звука: сын у моей кровати держит меня за ладонь…
Да, меня любят… но мне кажется, что они думают уже не обо мне, словно меня уже и нет на Земле.
Почему же не едет Синтаро, мой старший? ( взгляд повернулся на невидимый шум дождя за стеной).
Странные, грустные тени мелькают на белых сёдзи страниц..
Что случилось с матерью? Неужели… отравилась?
Она кого-то любила? Вечная тайна женщины… природы.
Чудесный спиритуализм одного эпизода: младший сын, не в силах выдержать муки неизвестности ожидания возле часов, накрапывающих в комнате секунд ( кажется, что крыша протекла и возле влажной стены образовалась голубая лужица тишины, жутковато подступающая к ногам), надевает чужие ботинки и выбегает на улицу, под тихо идущий дождь, на перекрёсток, где может появится… врач или брат: его самого как бы нет; он телом — в доме с матерью, сердцем — с милой Мицу, но его душа, в чужих ботинках — нежно слита с дождём: голубая сирень шагов, расцветших на лужицах асфальта ( голубой асфодель!).
Важный эпизод из прошлого братьев, являющийся как бы стеблем воспоминания, зацветшего сиренью шагов:

Брат, шагавший по краю тротуара, сорвал с ивы листок и лишь тогда ответил:
— Если даже мама умрет, мне ни капельки не будет ее жаль!
— Брось врать, — возмутился Ёити. — Как можно так говорить!
— Я не вру. — Голос брата неожиданно дрогнул от волнения. — Ты много читаешь. Поэтому должен знать, что есть на свете люди, подобные мне. Они действительно странные.

Но так ли это? Порою холодок внутренней боли обжигает сильнее горячего сердца.
Когда в муках умирала мать вроде бы холодного с виду Фета, она просила его… убить себя.
Это были муки ада для поэта: он не мог больше видеть мучения матери, но и убить её не решался.
В его голове уже зрели мрачные мысли: убить мать, а потом… и себя, упав на её постель, обняв её затихшее тело в последнем и вечном объятии.
Приедет ли Синтаро к умирающей матери?
В этом рассказе — вся боль судьбы и мыслей о матери — Акутагавы.
Его самоубийство, вслед за самоубийством матери… это всё то же желание сына вернуться к матери, и не важно, что их разделяет смерть и грех: пусть не в раю, но в аду, мать с сыном обязательно встретятся и обнимутся навека.

Читать далее
30
1,5K
Аноним28 апреля 2023 г.
Суета сует и все суета
О-Рицу умирает. Троих детей воспитала женщина. Младший Ёити, окончивший школу, пока живет с родителями. Как следует из дальнейшего повествования, он единственный сын О-Рицу и Кэндзо, он младший, он любимчик, на его долю выпало больше всего родительской заботы и внимания. У старшего брата Еити Синтаро другой отец, который давно умер и Синтаро даже не помнит его. Сейчас Синтаро учится в колледже, далеко, в другом городе. Возможно отъезд стал желанием бежать из дома, где не чувствуешь себя любимым, а ревность к младшему приводит к скандалам. Есть еще дочь, точнее падчерица О-Кину, ее мать была первой женой Кэндзо и у нее есть претензии к родителям. С момента повторной женитьбы девочка чувствовала свою ущербность и ревновала отца к братьям.
Вся семья сейчас собралась у постели больной, здесь же сестра О-Рицу, и ее зять. В доме стоит настоящая суета, когда все понимают, что человек скоро умрет, что ничем уже нельзя помочь, но продолжают поддерживать у больного надежду на выздоровление. Сами же, понимая неизбежность происходящего, продолжают говорить о житейском, о падении акций и грозящем разорении Кэндзо, о учебе Синтаро и Еити, о подорванном здоровье О-Кину. Тут же в доме лечащий врач и вызванный для консультации профессор. Один, поставивший неверный диагноз и из-за этого упустивший возможность спасти О-Рицу, другой, вызванный для консультации профессор. Светило изрек истину и равнодушно удалился, дела... Семейный доктор ахнул и без тени сожаления и угрызений совести, прописал обезболивающее. А в расположенном этажом ниже магазинчике, которым владеет семья течет обыденная, размеренная жизнь, как будто этажом выше вообще ничего не происходит.
Полное равнодушие....И только младший сын Еити искренне переживает за мать, делает какие-то попытки помочь. И только старший Синтаро, отпускает обиду, которую хранил в своем сердце долгие годы. Беда, что случилось это слишком поздно, когда уже невозможно что-то исправить и попросить прощение.
Читать далее
22
342