Der Einzige und sein Eigentum

В чем ином заключается глупость политических либералов, как не в том, что они противополагают народ правительству и говорят о правах народа?

Критика – борьба одержимых прости одержимости.

Я забочусь лишь о том, чтобы сохранить свою собственность, и, чтобы достигнуть этого, я беспрерывно возвращаю ее себе, уничтожаю в ней всякую попытку к самостоятельности и поглощаю ее, прежде чем она сможет утвердиться и стать «навязчивой идеей», или «манией».

Я не хочу ничего в тебе признавать или уважать, ни собственника, ни низано, ни человека: я хочу тебя использовать. Про соль я знаю, что она придаёт вкус моей пище, и потому я ее употребляю; рыбу я признаю как питательное средство, и потому ее ем; в тебе я открываю способность вносить радость в мою жизнь, и потому я избираю тебя моим спутником жизни... Для меня ты – то, что представляешь собой для меня, то есть нечто мое, и поскольку ты мой, ты – моя собственность.

Скалу, преграждающую мне путь, я обхожу до тех пор, пока у меня не наберется достаточно пороха, чтобы
взорвать ее; законы данного народа я обхожу до тех пор, пока не соберусь с силами, чтобы уничтожить их. Если я не в силах завладеть луной, то разве это значит, что она должна стать для меня чем-то «святым», что я должен видеть в ней Астарту? Только бы мне добраться до тебя, я бы тогда тебя схватил, и, если я найду способ подняться к тебе, я тебя не испугаюсь!

Если ты связан с минувшим временем, если должен болтать сегодня, потому что болтал вчера, если не можешь преображаться каждую минуту, ты в рабских оковах, ты застыл. Поэтому за каждой минутой твоего бытия тебя манит живое мгновение будущего и, развиваясь, ты освобождаешься «от себя», то есть от своего «я» прежней минуты.

Призыв использовать силы совершенно лишний и бессмысленный, ибо ведь силы постоянно действуют сами по себе. Применять свои силы — не призвание и задача людей, а их беспрерывное, постоянное деяние. Сила — только более упрощенное слово для выражения проявления силы.

У рабочего остается еще потребность в «высшем сознании», и, ввиду того что деятельность его не может ее утолить, он удовлетворяет ее в часы отдыха. Поэтому рядом с его работой стоит его отдых, и он принужден выдавать и труд, и леность за человеческое, лентяя, отдыхающего — за истинно возвышенного. Он работает для того только, чтобы избавиться от работы: он хочет сделать работу свободной, чтобы освободиться от нее.

Каждое стремление переходит в реакцию тогда, когда оно приходит в себя; оно рвется вперед с безудержной стремительностью, вперед — пока оно опьянение, «безрассудность». «Трезвость» будет всегда репликой реакции, ибо трезвость ставит границы и освобождает то, к чему стремятся, то есть самый принцип от первоначальной «безудержности» и «необузданности».

Кто видит в нас нечто иное, чем людей, в том и мы видим также не человека, а чудовище и относимся к нему, как к чудовищу; кто же, наоборот, признает в каждом из нас человека и защищает нас от опасности не-человеческого обхождения, того мы чтим как нашего истинного защитника и охранителя.