The Dispossessed: An Ambiguous Utopia

Да и где он, аппарат насилия? Где законы, правительство, полиция? Нету. Здесь только мы, одонийцы, – все вместе и каждый сам по себе. Твоя сущность – быть Тирином, а моя – Шевеком, и наша общая сущность – быть одонийцами, ответственными друг перед другом. В этой ответственности и заключается наша свобода. Избегать этой ответственности – значит эту свободу утратить. Неужели ты действительно хотел бы жить в обществе, где у тебя нет ни перед кем никакой ответственности, а стало быть, и никакой свободы, никакого выбора, только пресловутый фальшивый выбор между соблюдением закона или его нарушением? Причем последнее влечет за собой наказание. Неужели ты действительно хотел бы жить – в тюрьме?

"что не он пытается доделать все недоделанное, а все эти бесконечные дела управляют им, всей его жизнью, всем его существом, что он давно уже не принадлежит себе."

"братство реально существует и начинается... там, в разделенной боли, в разделении чужого страдания..."

"полагал, что если человека лишить основного побудительного мотива — собственной инициативы, желания созидать — и заменить его внешней мотивацией и принуждением, то человек этот станет работать лениво и равнодушно."

"Быть целым — не значит не быть частью.

Настоящее путешествие всегда включает в себя возвращение."

"«Все избыточное, излишнее в организме превращается в экскременты, — писала в своей “Аналогии” Одо. — А экскременты, задерживающиеся в организме, отравляют его»."

"лишь признание за каждым права на одиночество дает возможность ощутить эту свободу."

"свобода — скорее в открытости, чем в скрытности;"

"Ответственность оправдывала привилегии."

"Он говорил спокойно и явно искренне. Его невозможно было укротить, хотя бы потому, что он совершенно не стремился к превосходству."

"я горжусь тобой! Странно, не правда ли? Необъяснимо — ведь я не имею на это права. В моей гордости тобой даже есть нечто собственническое."

"Принуждение — наименее эффективный способ достигнуть порядка в обществе."

"Человеку вообще нравится делать то, что у него хорошо получается..."

"бесконечная дискриминация была утомительна."

"не обязательно самому уметь плавать, чтобы понять, что такое рыба? И совершенно не обязательно испускать сияние, чтобы понять, что такое звезда..."

"Невозможно уничтожить идеи, подавляя их. Их можно сокрушить лишь одним: пренебрежением, забвением. Нежеланием думать, нежеланием обмениваться знаниями."

"именно ложь, попытки уйти от реальной действительности — вот что сводит тебя с ума, заставляет желать себе смерти..."

"желание доминировать столь же характерно для человеческой природы (оно, пожалуй, даже является в ней определяющим), как и стремление к взаимопомощи,"

"наконец-то начал двигаться вперед, в частности благодаря их бесконечным спорам, в которых они, причиняя друг другу страдания, обретали истину, способность отрицать ранее незыблемое и отторгать его."

"— Если ты способна видеть вещь как нечто целое, — сказал он, — она всегда кажется прекрасной."

"А чтобы увидеть, как прекрасна жизнь, нужно оказаться в самой выгодной для этого точке: на пороге смерти."

"Чтобы увидеть жизнь как целое, тебе нужно лишь осознать, что она конечна, а ты смертна."

"Неужели за деньги можно купить вежливость, как фотографии и карту города?"

"Человек создает произведения искусства, потому что не может иначе."

"Да она же «спекулирует собственным телом»!"

"Жизнь — это борьба, и побеждает в ней сильнейший. А цивилизация всего лишь призвана прикрывать ненависть красивыми фразами да скрывать творящееся кругом кровопролитие!"

"Нарушить обещание — значит отрицать реальность прошлого, а стало быть, отрицать и надежду на реальное будущее."

"вы, обладая собственностью, сами же находитесь в ее власти. Вы сами заключили себя в тюрьму. Каждый заперся в своей темнице вместе с грудой того, чем он владеет."

"если направление не избрано, если человек или общество никуда не движется, то никаких перемен и не произойдет. Свобода выбора и перемен, предоставленная человеку, останется неиспользованной, как если бы этот человек был заключен в тюрьму, но только построенную им самим,"

"Работа бессмысленна, если она омрачает душу."

"Просто наступает время, когда нужно решить, то ли всю оставшуюся жизнь быть таким, как остальные, то ли принести себя в жертву собственной индивидуальности."

"Было легко делиться тем, чего достаточно, пусть даже не совсем достаточно, но все же хватает, чтобы как-то продержаться. А когда хватать перестанет? Тогда вступит в действие сила; уверенность в том, что ты, возможно, прав, раз ты сильнее других; и воцарится непременная составляющая власти — насилие,"

"нет. Мы стараемся всем поделиться, а не всем завладеть."

"У нас ведь общественное сознание полностью доминирует над сознанием индивида, а не пребывает с ним в равновесии."

"В отчаянии своем он познал и собственную силу. Никакой общественный или этический императив не мог теперь справиться с силой его воли. Даже голод не смог ее подавить. Чем меньше он имел, тем более абсолютной становилась его потребность быть."

"Чтобы никто не использовал Истину для собственной выгоды — только для общего блага."

"любое нерушимое правило — это уже тирания."

— Вы когда-нибудь видели, как умирает человек? — спросил он остальных. Большинство из них видело, в бараке или во время добровольного дежурства в больнице. Всем, кроме одного, доводилось помогать хоронить умерших.
— Когда я был в лагере на Юго-Востоке, там был один человек… я тогда в первый раз увидел такое. В моторе аэромобиля что-то испортилось, он при взлете упал и загорелся. Того человека вытащили всего обгоревшего. Он еще два часа прожил. Спасти его было нельзя; не было никаких оснований, чтобы он столько прожил, никакого оправдания этим двум часам. Мы ждали, чтобы с побережья самолетом прислали обезболивающее. Я остался с ним, и еще несколько девушек, мы там в это время нагружали самолет. Врача не было. Для него ничего нельзя было сделать, только оставаться там, быть с ним. У него был шок, но он почти все время был в сознании. Ему было жутко больно, особенно руки болели… он, по-моему, не знал, что у него вообще все тело обуглено, он больше всего чувствовал руки. До него нельзя было дотронуться, чтобы как-то его утешить — от прикосновения отваливались кожа и мясо, и он начинал дико кричать. И помочь ему было невозможно. Нечем было помочь. Может, он и сознавал, что мы там, с ним, не знаю. Легче ему от этого не было. Ему ничем нельзя было помочь. И тогда я понял… понимаете… понял, что никто никому не может ничем помочь. Мы не можем спасти друг друга. И себя тоже.