Perfect

Она улыбнулась, но взгляд был тревожен.
– Знаю, мама, знаю. Посоветуешь мне быть осторожнее, быть разумнее и так далее.
– Все хорошо. Вижу, он надежный человек. И он старается тебя защитить, это я знаю. Он многим рискует ради тебя.
– И ты тоже. – Мне вдруг стало страшно за нее. – И Джунипер. – Глаза наполнились слезами при мысли о том, где сейчас моя сестра. И дедушка – в замке.
– Я не боюсь, и Джунипер ничего не боялась, – сказала мама. – Жду не дождусь минуты, когда я смогу войти в это заведение и потребовать, чтобы мне вернули мою дочь. Именно это я хотела сделать, когда тебя держали в замке, но не могла. Теперь я свой шанс не упущу.

– Почему ты всегда приезжаешь сюда встречать рассвет, мам?
– У Джунипер в младенчестве были колики, она почти не спала, ей все время было больно, она кричала дни напролет, а особенно плохо ей было ночью. Твой папа работал в ночную смену, а я носила ее на руках по всему дому. Самые страшные, самые одинокие часы в моей жизни. Все спали, все соседи, казалось, весь мир уснул. Секунды тянулись словно минуты, минуты – как часы, и ее крики… – Ее затрясло при одном воспоминании. – Однажды ночью, так и не сумев ее убаюкать, я села с ней в машину и поехала куда глаза глядят. Лишь бы дома больше не сидеть. Иногда мне удавалось успокоить ее, покатав на машине. Чаще не удавалось. Но в тот раз я поехала к озеру. Сидела на берегу и держала на руках Джунипер, а она плакала, но вроде бы ветерок и плеск воды немного ее успокоили, и тут вдруг ночь начала рассеиваться, показалось солнце, и мне почудилось, будто с меня сняли огромную тяжесть, и усталость, и страх – все растаяло при первых лучах. И Джунипер наконец-то уснула – то ли на свежем воздухе ее сморило, то ли она почувствовала, как успокоилась я.

– Ты волосы подстригла. – Я только сейчас заметила ее ежик.
– Мне прежде казалось, это так банально, когда женщина делает короткую стрижку и все хвалят ее отвагу, словно волосы очень важны. Но я была неправа. Мне приходилось отращивать волосы для участия в рекламе шампуней. Отращивать, краситься под блондинку, делать с волосами то, делать с волосами это. Наращивать чаще всего, потому что мы же создаем образ здоровых волос. А здоровые, красивые, идеальные волосы – это много, много волос. Как мне это надоело. Я взяла и побрила полголовы, когда меня пригласили на новоселье к Кэнди Креван.
– Это я помню.
– После твоего побега я покрасилась в розовый, но вышел кошмар – бабушка Барби. И тогда я разделалась с ними. Нам внушают, что длинные волосы женственны, это идеально для пляжа, волосы на курортный сезон. Я их всех послала куда подальше.
Мы с Кэрриком расхохотались.
– Ты научилась выражаться не хуже Джунипер.
– Твой папа уж и не знает, что думать, – улыбнулась она. – Но ему, пожалуй, нравится.

Так или иначе, мама поднималась спозаранку, будила нас и везла к озеру, чтобы вместе встречать зарю. Став постарше, мы не захотели вскакивать в ночь на будний день, и наши вылазки ограничились выходными. Потом только воскресными утрами, а когда мы с сестрой стали подростками и вообще отказались в этом участвовать, мама продолжала ездить на озеро одна.
Иногда она упрашивала нас поехать вместе и планировала семейные вылазки заранее. Но мы всякий раз ворчали. Засыпали в машине, потом отказывались выползать на берег, и это либо огорчало маму, либо сердило, смотря какой выпадет день. Помню, однажды я смотрела на нее из окна машины, увернувшись в одеяло и думая: ну что же она за человек, с какой стати приволокла нас сюда, вытащив из теплой кровати? Но теперь, когда я вспоминаю об этом, мне жаль, что я не хотела разделить с ней такие минуты.
А еще эти воспоминания вызывали улыбку. Стоило представить себе, как она подставляет лицо восходящему солнцу, и меня охватывало необычайное спокойствие. Куда бы она ни поехала работать моделью, отовсюду, со всех концов света, она присылала нам фотографии солнечного восхода. Неделя высокой моды в Милане – солнце восходит над Миланским собором; парижское дефиле – солнце над крышами Монмартра. И над линией небоскребов Манхэттена, и над Кэмден-маркетом в Лондоне. Папа иной раз ворчал: лучше бы домой скорее возвращалась.
Она заполняла альбомы этими фотографиями, сплошные восходы, и потом рассматривала их по вечерам у камина, сидя в пижаме, пока все мы смотрели телевизор. Это как-то укрепляло ее душу. А почему – я так ее и не спросила. Теперь-то мне казалось очевидным, что об этом следовало спросить: стоило мне расстаться с родными, и я по тысяче раз на день думала, что вот об этом я упустила спросить и о том надо было. Даже Эван, хотя ему всего восемь лет. Даже о его коротенькой жизни я многого не знала.