Любовь гика

У нас есть преимущество. Нормальные убеждены, что мы таим в себе некую высшую мудрость. Даже какой-нибудь занюханный клоун-карлик, с их точки зрения, очень умен, просто хорошо маскирует свой ум за дурашливыми ужимками. Цирковые уроды, они как совы, которых мифологизируют в холодную, безгрешную объективность. Нормальные думают, наше соприкосновение с привычной им жизнью условно. Мы им видимся как исключительные создания, не подвластные искушениям и порокам, стоящие выше мелочной суеты. Даже наша ненависть возвышенна и благородна в их тусклом, обыденном свете. И чем больше наше уродство, тем сильнее наша мнимая святость.

Мы защищаем детей, потому что они еще не проявили себя никчемным дерьмом. Конечно, шансы невелики, что из них вырастет нечто стоящее, но иной раз такое случается. Примерно так вы и думаете, я не прав? И, таким образом, приходите к выводу, что я наказываю недостойных.
Но можно взглянуть и с иной точки зрения. Давайте я вам ее изложу. Просто для поддержания разговора. Ребенок не может сделать выбор. Он еще многого не знает и не понимает, что ему нужно. Если он не способен выбрать между клубникой и шоколадом, как ему выбирать между жизнью и необратимым увечьем? Предположим, я подхожу к своему предприятию очень серьезно и искренне верю, что даю людям убежище. Тут все зависит от выбора самого человека. Я хочу, чтобы люди знали, что предлагает им жизнь, и отказались от такой жизни по собственной воле. Мне не нужны девственницы, разве что им уже за шестьдесят. Мне не нужны розовощекие пупсики, которые сегодня в тоске и печали, а завтра с утра хорошенько покакают, и жизнь сразу видится им в новом свете. Мне нужны настоящие неудачники и страдальцы. Те, у кого есть выбор мучений, и они выбирают меня.

Детям приходится постигать самые важные вещи без помощи взрослых, столь озабоченных тем, чтобы научить их всему остальному. Нас учат запретам и правилам, как ходить в туалет, как чихать и как есть артишоки. Папа учил нас, как правильно чистить зубы, под каким углом держать ручку, какими словами приветствовать старших, причем эти приветствия различались для мужчин и для женщин, для сотрудников цирка, зрителей и торговцев. Близняшек и Арти учили, как планировать свои представления, сколько бы они ни длились, хоть три минуты, хоть полчаса. Их учили дразнить, льстить и поражать зрителей, нагнетать напряжение и завершать выступление в кульминационный момент. Исходя из моего теперешнего понимания жизни, эти артистические умения, эти навыки «восхищать, поражать, приводить в исступление» и есть максимально возможное приближение к плотской любви, величайшей из тайн бытия. Я не беру в расчет смерть. В смерти нет тайны. Мы понимаем смерть даже слишком хорошо и проводим часть жизни, противясь этому знанию, отвергая его или отделываясь поверхностными объяснениями.
Но к настоящей великой тайне я даже не прикоснулась. Я видела тигров с разверстыми пастями, вонзающих зубы друг другу в глотки, их полосатые шкуры искрили, их мощные тела бились друг в друга с размаху. Я видела юные парочки нормальных, занимавшихся любовью в темноте за киосками. Я подозреваю, что даже если бы родилась нормальной, беспокойное томление, полыхающее во мне, все равно скрутило бы мне спину, выжгло бы мои краски и все до единого волоски, спрессовало бы меня в недомерку – невидимо, скрыто, и лишь в моих красных глазах отражались бы отблески пламени, что пожирает меня изнутри. На самом деле я так явственно чувствую смрад того же томления на улицах, что меня удивляет, почему мне не встречаются сотни таких же, как я, на каждом углу.