Демоны Боддеккера

Полицейский в дверях учтиво кивнул и позволил нам войти. Изнутри все дышало таким уютом, что сердце у меня сжалось. Куда ни глянь — всякие безделушки и плакатики этого пыльного оттенка, который зовется «милым синеньким», со всевозможными изречениями наподобие «Дом — это место, где можно облизывать тарелки» или «Как воротишься домой, на душе теплеет». Милые синенькие гусыни в шляпках и фартучках раскатывали скалками тесто и пекли пироги, другие милые синенькие гусыни в платьицах из милого синенького ситца вышивали милые синенькие пледы. Даже ковры и обивка на мебели были того же самого оттенка. Я покосился на Хонникер из Расчетного отдела и увидел, как она передернулась. По-моему, вовсе не от того, что мы вошли в дом покойника.

— Мы не просто продаем разные вещи. Понимаешь ли ты это, сынок? Вещи — не единственный наш товар, равно как и общественно-полезные ролики, которые мы выпускаем из чистой благотворительности, чтобы вытащить мир из безумия. Знаешь ли ты, каков наш главный товар? Это надежда. — Он зашевелил пальцами, словно писал в воздухе. — Да-да, Н-А-Д-Е-Ж-Д-А. Простенькое слово из семи букв.
А знаешь ли, как мы продаем надежду? Это так просто! Зайди в любой магазин и оглядись по сторонам. Не важно, что это за магазин, чем там торгуют. Пойди и погляди на забитые товарами полки. Люди трудятся, чтобы наполнять их. И за этим стоим мы, Боддеккер, это работа Пембрук-Холла. Мы поддерживаем оборот товаров, мы заставляем людей изобретать их, продавать и чинить. Когда тебе станет грустно на душе, когда покажется, будто жизнь не имеет смысла, зайди в любой магазин, погляди на забитые товарами полки и подумай — что бы ты испытал, будь эти полки пусты? Ты бы решил, что настал конец света, верно? Ну разумеется!
Он хлопнул в ладоши. Я даже подпрыгнул, орошая пол каплями пота.
— Но полки забиты товарами. И люди приходят в магазины, видят полные прилавки и это дает им надежду. Они знают: раз на полках еще стоят макросковородки, целая куча, которой хватит на всех, — значит, завтра настанет, потому что кто-то еще производит эти сковородки. Люди знают: как только им что-то потребуется, в любое время дня и ночи — им надо только зайти в магазин и купить. И это знание помогает им спокойно спать по ночам, помогает держаться, помогает считать, что мы живем в лучшем из миров. Вот она, Боддеккер, надежда! Это она заставляет мир вертеться, это ее мы продаем.

— Мир прогнил насквозь, Боддеккер. А ты не знал? Он прогнил, потому что теперь ему ничем не угодишь. Все ему недостаточно хорошо. Ему всего недостаточно. Даже сама жизнь — и та нехороша, потому что могла бы идти быстрее и лучше. А уж коли твой сосед обзавелся новой печенью, ты должен из кожи вылезти, но и сам ее раздобыть. Потому что нельзя же, чтобы сосед пережил тебя… А если кто-то явно будет жить дольше и лучше — ну, тебе ничего не остается, кроме как впасть в ярость и написать какую-нибудь гадость, чтоб и ему хреново стало. Только поосторожнее — потому что этот счастливчик тогда может в следующий раз пересадить себе твою печень.
И что стало с чувством локтя? Что стало с инстинктом, который сплачивает соседей, а не озлобляет их друг против друга? Почему мы поклоняемся не богам, а наркотикам или эстрадным певцам? Почему никто не хочет быть самим собой, а все стремятся стать певцами или еще кем-то, кем они вовсе не являются?
Мы утратили умение сопереживать, соучаствовать в чужой судьбе. У нас теперь полно специальных спреев для интимных мест — чтобы избежать каких бы то ни было обязательств и не дать адвокатам в залах суда сожрать наши яйца. И у нас есть механические заменители секса, которые превратили мастурбацию, освященную веками традицию, в нелепый пережиток. Когда все это кончится? Мы учим наших детей смеяться над слабостями и боготворим тех, для кого слава — лишь мимолетный эпизод. Когда все это кончится, Боддеккер? Когда все это кончится?

— А потом мы научили людей хотеть. Но не просто хотеть то, что мы продавали — этого было недостаточно. За многие годы мы научили их хотеть то, чего у нас нет — и так сумели продержаться на плаву в черные времена, наставшие в начале века. Мы научили их хотеть вещи, которых не существует — научили просить о вещах, которых обычными путями не получить, — так что нам пришлось их выдумывать. Мы создали бум для инвесторов и предпринимателей — и, силы небесные, нашлись тысячи и тысячи тех, кто не смог выдержать новые требования. Но это сделали мы, Пембрук-Холл, и все рекламное сообщество. Мы научили мир мечтать о вещах, которых в нем нет и которые ему абсолютно не нужны. Мы научили мир мечтать о розовато-лиловом Пикассо. И тем самым мы поддержали мировую экономику, помогли ей продержаться на плаву и достичь нынешнего процветания. Это было чудо, Боддеккер, самое настоящее чудо, но никто не осознает этого и не восхваляет нас. Никто не ценит нас по заслугам.

— Теперь не то, что в дни, когда я начинал — тогда надо было всего лишь придерживаться стандарта. Правда, Пембрук и Холл переворачивали стандарты, когда это могло привести к лучшим результатам. И все же они имели дело с разрозненным, разделенным миром. С миром, который не знал, как тратить деньги. С миром, который сам не понимал, чего хочет, пока ему не попадалось это на глаза. И мы — под «мы» я имею в виду Пембрук-Холл — оказались теми, кто смог как следует встряхнуть этот мир. Мы вышли из тех сумасшедших времен. Это мы, наше поколение, отказалось от завтрака и научило весь мир отказываться от него — или заменять готовым товаром. Это мы заменили яичницу с беконом специальными батончиками с повышенным содержанием белка, молочными смесями и едой, которую готовили для космонавтов, но не ели на Земле.