Пушкинский дом

Лучшие годы (силы) не худшей части нашей молодежи, восприимчивой к незнакомым формам живого, пошли на сужение брюк.

Хочешь, я тебе – правда, сколько можно человека мучить! – хочешь, я тебе расскажу, как на самом деле? Ведь ты очень, всю жизнь, хотел бы узнать, как другие на самом деле, и не можешь? Ведь тебе кажется, что тобой особенно интересуются силы зла, ведь кажется? Я тебе скажу: действительно интересно. Я ведь как на тебя напоролся? Смотрю: не сволочь... Ах ты, думаю, чем же он не сволочь?! Все как у сволочи, а не сволочь! Ну, стал испытывать.

Почему ты так уверенно различаешь, что «естественно» и что неестественно? Кто тебе прочел указ о том, что, раз полюбив, любят всю жизнь? Что возникновение чувства – хорошо, а потеря – плохо?

Взрослые, в лучшем случае, всерьез воспринимают свою заботу о детях, но не самих детей.

— Вы не читали «Амур и Гименей» Ходасевича?! Да что же вы читали??

Сейчас вы проходите Цветаеву и Пушкина, затем пройдете Лермонтова с еще кем-нибудь, а потом накинетесь на Тютчева и Фета: доращивать одного — до гения, другого — до великого. Бунина — вытягивать… Это раздувание и доедание репутаций сойдет за прирост современной культуры.

Как же люди всё-таки навсегда привержены к тому времени, когда их любили, а главное, когда они любили!

Торопливость, может, и порок, но что поделать, если жизнь и время имеют безнадёжно разные скорости: либо ты вырываешься из времени, либо отстаёшь от собственной жизни.

Тебе еще везет, ты не думай – тебя любят... А ведь есть еще люди, которых и не любят. Не любит никто! Ты об этом, об этих хоть раз задумывался? Каково им? Ты думаешь, что тебя предают, изменяют? Да чему же изменить, как не любви! Нелюбви нельзя изменить, ее можно лишь поменять на нелюбовь же.