Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя

Тогда я понял, что такое женственность — это присутствие женского начала, женской тайны в каждом слове, ин­ тонации, жесте, улыбке, вскиде головы, взгляде. Немно­ гие женщины награждены этим свойством. Большинство слишком серьезно принимают тяготы повседневности, будь то воспитание ребенка, отношения с мужем, забота о душевном самочувствии родителей, материальные тя­ готы, мнение окружающих, даже уборка квартиры, поход в магазин или на рынок, готовка пищи. Это очень хоро­ шие, положительные женщины, что растворяются в днев­ ном существовании в ущерб себе, своей внешности, без­ заботному блеску глаз, сохранности тела, они совершен­ но забывают, что главная жизнь творится ночью. Когда же они чуть стареют, то превращаются в тех бедняжек, о которых Жан Жироду сказал: "раздеваясь, эти женщины надевают свой самый безобразный наряд — наготу".

Может показаться странной и недостойной эта барахольная возня перед разлукой, скорее всего навечной, ничтожное копание в шмотье посреди такой войны. Неужели не было о чем поговорить, неужели не было друг для друга серьезных и высоких слов? Все было, да не выговаривалось вслух. Нас растили на жестком ветру и приучили не размазывать по столу масляную кашу слов. А говорить можно и простыми, грубыми предметами, которые "пригодятся". "Держи!.." — а за этим: "Меня не будет, а ты носи мою шапку и ботинки и обогревайся рефлектором, когда холодно". "Бери кофемолку, не ломайся!" — это значит: "А хорошая у нас была дружба!" "Давай, черт с тобой!" — а внутри: "Друг мой милый, друг золотой, неужели это правда, и ничего больше не
будет?.."

Но не заинтересовался я этой жар-птицей, сразу ре­ шив, что она не про мою честь. Красавица, двадцать лет, ждет жениха, да и Гербет, несмотря на сегодняшнюю сцену, внушал мне, еще не настоящему студенту, свя­ щенный трепет, и я видел его жену, Дашенькину мать, крупнотелую, величественную особу с пугающей улыбкой, широкой, белозубой и, как погреб, холодной.
— Бог с ней! — сказал я, далекий от мысли, что подчиняюсь классическому сюжету, согласно которому Ромео надо вспыхнуть бенгальским огнем к надменной Розалинде, прежде чем столкнуться со своим роком в лице Джульетты.

Страна меж тем жила своей темной, исключенной из мирового обмена, фантасмагорической жизнью – с безродными космополитами, врачами-отравителями, разгромами лучших писателей и музыкантов, с нудными декадами национальных искусств в Большом театре, со сталинским учением о языке, с переполненными тюрьмами и лагерями, со всем маразмом состарившегося диктатора-кровопийцы, в параличном ожидании апокалипсиса. И вдруг лопнул какой-то крошечный сосудик, перестало биться злое сердце, и все разом пояснело: оказывается, мы жили совсем не так, как надо. А как надо, показал мужицкий царь Ноикита. Оставшаяся позади великая, как нам втемяшивали, эпоха обернулась культом личности, а новое время поначалу называли оттепелью. Пройдет не так много времени, и оттепель окажется волюнтаризмом буйного Никиты. Но мы этого знать не могли и упивались скупо отпускаемым воздухом свободы. Затем этого воздуха стало куда больше, мы дышали всей грудью, но тут краны опять подзакрутили. Впрочем, это уже не имеет отношения к нашему повествованию. С приходом эпохи застоя расстались Дафнис и Хлоя.