Метель

Новый год (а действие в пьесе разворачивается именно в эту ночь, полную чудес) для меня всегда ассоциируется с фейерверками, подарками, гуляниями, елкой, сладостями, но вот чтобы - как здесь - с трагической любовью...Это, конечно, сильно, незабываемо...Трагизм любви - а когда двое влюбленных не могут быть вместе, это же трагедия, согласитесь, - на фоне взбушевавшейся стихии. Вьюга сметает все на своем пути, чтобы предать забвению: чувства, поступки, людей...Снежная пелена скроет все от любопытных глаз: надолго ли? Навсегда...

Дама и Господин. Дама - замужем, но несчастна, Господин - галантен, обворожителен и до безумия влюблен. Мимолетность любви ни в коей мере не отрицает глубину чувства. Можно, конечно, отринуть старое, бежать куда газа глядят, на край света с любимым - ах, все равно! - но зачем? стоит ли игра свеч?

Он опытнее, старше, мудрее, он все поймет,- (и задолго до героини сделает единственно правильный выбор - оставить все как есть) и этот миг нечаянного счастья, подаренный зачем-то им судьбой. Все позабудешь, не помнить - это счастье...

Освободи! Укрепи!
Дай ей Свободу и Силу!
— Юная женщина, спи!

ДАМА
(как бы сквозь сон)

Сплю.

ГОСПОДИН

И не помни!

ДАМА
(чуть слышно)

Забыла…

Больше всего меня здесь, конечно, удивила дата написания пьесы - это же 1918-й год, еще 4 года до эмиграции Марины Цветаевой, еще далеко до этих скитаний, до разочарований в муже, а уже как будто роковое предчувствие, уже ожидание чего-то страшного, что должно однажды случиться, это витает в воздухе. (Самой бы ей забыть, самой отринуть, да "верность" - не только лишь слова...)

Надо будет перечитать, если не забуду, эту пьесу в новый год: необыкновенно атмосферная вещь, необычайный драматизм, а какая глубина чувств...

Прекрасная история любви, сотканная из взглядов, полунамеков, вздохов, предчувствий. Любовь, которая так и не расцвела...

Потрясающе, 5/5 (не знаю, почему не прочитала раньше)

ГОСПОДИН

И будет плыть в пустыне графских комнат
Высокая Луна…

(Глядя на нее, спящую, настойчиво и нежно.)

Ты женщина, ты ничего не помнишь…
Не помнишь!.. Не должна…

(Идет к выходу. Остановившись в дверях.)

Страннице — сон.
Страннику — путь.
Помни. — Забудь.

Самое начало чтения (перечисление действующих лиц) указывает, что и время-место действия выбрано не случайно (метель, леса Богемии, канун Нового года), и каждое лицо является олицетворением чего-то большего, чем просто нечаянный человек. Трактирщик, Охотник, Торговец - с этими всё ясно, они представляют профессиональные союзы по роду занятий. На плечах Старухи покоится весь XVIII век. Господин в плаще назван "светлым" (почему у меня в пару к этому эпитету просится слово маг?), о себе он говорит: "Князь Луны, Ротонды кавалер и Рыцарь Розы". А вот с чуть юношественной Дамой в плаще или Графиней Ланской не так всё просто.
Эту пьесу впору судить специалистам-символистам. Передача кольца Старухой, знакомые черты незнакомца и ответ на слова "чужой - чужую" - "нет, не чужую!", плащи... Чувствовалось, что за каждой вещью, жестом, взглядом срыто большее.
Люблю поэзию Марины Цветаевой, неудивительно, что и стихи пьесы понравились, прониклась атмосферой ночной харчевни с теплом камина и метелью за окном, а вот встречу разгадать не получилось... Для меня она оказалась проплывающей луной среди ночных туч и тяжёлым сном несчастной Дамы.

Я перечитала это небольшое произведение два раза. Сразу же.
Просто очень помню, как преподавательница в вузе настойчиво вбивала нам в головы, что это самая романтичная пьеса поэтессы.
Спорить не стану, я прочитала совсем мало её пьес, но вот лично для меня это не совсем романтика.
Хм, помнится кое-кто даже тройку получил, потому что увидел здесь мистику. Ну а что? В семнадцать лет я вычитала здесь романтико-мистический мотив, почему-то посчитала Господина призраком, который явился своей Даме в последний раз, призывая её жить полноценно дальше без него.

Сейчас же Даму я вижу глубоко несчастной женщиной.

И обстановка, окружающая её, только подтверждает это. Торговец, Охотник, Трактирщик, Старуха - разве ж это компания для Дамы? Она выше их мелочный мыслей о еде и пиве, старости и каких-то там трофеях. И всё же она одна из них в эту метель.

И этот Господин в столь поздний час, как чудо, посланное ей. Он равен ей, единомышленник, почти брат, а мог бы быть возлюбленным. Возможно… А возможно это кто-то из прошлого.
«Князь! Это сон – или грех?»Кто знает? Возмодно завтра это и правда будет казаться прекрасным сном. Если вспомнится…

Для клуба ПЛСЛ

Вы когда-нибудь целовались со снегом?
В детстве, я был нежным любовником снега. Точнее, метели. А значит, я, чуточку.. снежный человек. Нежный, человек.
Впервые, я ощутил цветаевское «и земля поплыла под ногами», не с женщиной, а — со снегом.
Мама везла саночки. Я любил откинуться на них, закрыть глаза, как положено при поцелуе, и подставить лицо, под его поцелуи: мне нравилось наблюдать, как синева колосится мягкими, дневными звёздами, и сердце моё, блаженно лёгкое, словно варежка, падало в снег, обнажая для ласкового холодка - душу, словно ладошку..
Прошли года, и.. мало что изменилось. Я по прежнему целуюсь со снегом, правда, уже по вечерам, чтобы нас никто не видел: иногда, просто выхожу на улицу для того, чтобы поцеловаться со снегом.
После расставания с моим смуглым ангелом, я целуюсь только со снегом. И так будет до конца жизни, я это знаю: мои уста останутся верными любимой, навсегда, и ни один человек их уже не коснётся.
По-цветаевски романтично и.. грустно, правда?

10 лет назад я купил сборничек Цветаевой с её драматургией: Метель, и, по привычке, поцеловал метель на моих ладонях.
Всё это время, Метель жила со мной дома, на полочке.
Я не читал её, хотя очень хотел: словно дорогое вино, я держал этот сиреневый томик про запас, думая что то вроде: вот настанет конец света, солнце в моей судьбе погаснет.. и чтобы было хоть чем-то жить, я открою милый томик Марины и приглашу метель в свою жизнь.

Разные были времена. Была грусть и боль, одиночество.
И тогда я с Метелью пил чай, даже отмечал день рождения: лишь я и Метель, и два бокала красного вина на столике..
Иногда я смотрел фильм в одиночестве, а рядом, на диване, вместо моего смуглого ангела.. была Метель.
Мне было приятно, время от времени, просто касаться Метели на полочке, перед сном, или утром, проснувшись, словно плеча любимой женщины.
Порой я приникал к томику с Метелью, лбом и тихо плакал. Пару раз даже читал Метели стихи, чтобы не сойти с ума от одиночества.
Но вот, видимо, настал Конец света. Метёт метёт по всей земле, во все пределы..
Я открыл томик Цветаевой.

В одном романе Андрея Платонова, девушка говорит:

Я бы тоже хотел.. родить, от моего смуглого ангела, апрельскую травку, или хотя бы снежинку. На ресницах..
Или.. так блаженно мечтать в ночной и смятой постели, в слезах, что родится письмо от смуглого ангела.
Или ещё лучше, по-цветаевски: выйти на балкон среди ночи, открыть окно, и распухнуть пижаму на груди, и снег, ласково коснётся груди, снежинки замерцают у сердца, словно мотыльки у одинокого фонаря.
Моя грудь, как бы родит метель, или метель.. родит моё одинокое сердце.
Сердце в метели…
Хорошее название для сборника стихов.

Может, и Цветаева, в декабре 18-го года, в одиночестве, окружённая метелью эпохи, родила для себя эту странную и волшебную пьесу?
В ней — моление о таинственном и нежном друге, о родной душе.
Сердце зябнет без дружбы и любви в этом мире, правда?
Декабрь 18-го года. Марина читает Метель на сцене пустого театра.
Вместо зрительного зала, почти космическая тьма, и в редком свете софитов, похожих на далёкие планеты, мерцает звёздная метель пылинок..

Марина не видела, как в самом сердце тьмы, сидит Сонечка Голлидей, с которой она ещё не была знакома, и от нежности к ней, и к Метели, у неё на щеках, шее, груди — алеет румянец, словно.. розы для Марины: розы в метели (тоже, хорошее название: Смуглый ангел.. если однажды увидишь на полочке магазина томик стихов с таким названием, знай, что это мои стихи о тебе).
После чтения, Сонечка подошла к Марине. Встретились их взгляды, руки.. судьбы.
Сонечка нежно ворковала: я верила, что такая любовь существует. Теперь я это знаю..
Из темноты и метели пылинок, замелькали голоса: это гениально! странно! Таинственно!
Кто будет играть странника в плаще? Юрочка Завадский..
А странницу в зелёном плаще? Нет, Марина, ты не сможешь. У тебя.. бюст, велик.
В Метели, странница — «юношественна»
Марина молчала, потом сказала с вызовом: дама в плаще — моя душа. Её никто не может играть!

Итак. 1830 г. Харчевня в лесу, занесённая метелью и.. временем.
Близится Новый год. В этой метели, застряли несколько душ. Именно — душ, ибо это, не совсем уже люди, а харчевня похожа на комнату-сон, та самая попытка комнаты из будущей поэмы Цветаевой, где она планировала встречу со своим любовником по переписке: Пастернаком.
Почему 30-й год? Быть может, это отсылка к Пушкину, в это же время завершившего свой чудесный рассказ — Метель?
Есть что-то таинственное, когда два произведения, из разных веков, общаются друг с другом, почти телепатически, словно звёзды, в стихе Лермонтова.
Как мы помним, в рассказе Пушкина, Метель стала — разлучницей: демонической стихией.
Юная героиня сбежала из дома, в метель, чтобы тайно обвенчаться с любимым, но из-за метели, он не мог во время добраться до церкви, и.. по курьёзу — демоническому, ибо где разлучаются влюблённые, это всегда демонический курьёз и смех в аду, над богом, — её обвенчали в церкви, с пьяным и неизвестным гусаром, которого унесла метель, в никуда, так же как и принесла.

В это же время был дописан Онегин, с хрестоматийным чистилищем любви: но я другому отдана, и буду век ему верна.
По сути, эти слова могли быть сказаны — душой, заключённой в теле, на вопрос ангела: но я люблю тебя.. Вспомни, ты — душа и ангел, а не человек.
Осталась верной незримому супругу, и героиня пушкинской Метели: фактически, это было венчание метели и человека, небесного существа.
Такого в мировом искусстве ещё не было: чистое инферно.

У Марины  — всё то же, но зеркальнее и ещё инфернальней.
Метель, словно хочет искупить свой грех — невстречи.
Метель, как нежная стихия неба, прибой белоснежных крыльев: из снега, словно из пены, Афродита, выходит Любовь (русская версия) — сначала, девушка в зелёном плаще, а потом и таинственный странник в плаще, которого она ждёт у окна в харчевне.
Ждёт — не его. Просто, ждёт — чуда и любви, как каждый из нас ждёт. Порой.. всю жизнь.
Явление нашего «лунного князя», сродни посещению Тамары — Демоном, в поэме Лермонтова.
Этот странник — не от мира сего. Как и любовь.
И тот, кто судит любовь земными мерками, оглядываясь на обиды, страхи, мораль, сомнение, обречён проснуться от любви, став простым человеком, по ночам томящегося по звёздам, словно бы что-то смутно припоминая: душа однажды жила в раю, подлинной жизнью — любовью.
А теперь?
А теперь, просто жизнь. И накрапывающий, мятный холодок в груди, когда читаешь о великой любви в книгах.

Блоковская нотка к рецензии и Метели Цветаевой.

Эта маленькая пьеса, начинается с тайного имени ангела: герои пьесы, в харчевне, оглядываются словами на главное, инфернальное существо в пьесе — на погоду.
Охотник, торговец, трактирщик — говорят о своём. Они — олицетворение демонов быта.
Для них — нет любви, души, красоты, бога.
Именно они мучают нашу любовь и распинают наш порыв к небесам: эти демоны есть в каждом из нас.
Ах, как сердцу хочется упасть в небеса… словно метели.
Для метели — нет верха и низа, права и лева. Для неё небо — повсюду. Она — сама любовь.
Эти демоны в харчевне, подшучивают за выпивкой, над странницей в плаще, возле окна, и над старушкой за столиком, вспоминающей любовь в молодости, розы любви..
Демоны быта — всё опошляют, не замечая — бытия. Им не интересна стройная грация красоты, любви, стоящей возле окна: они вспоминают со сладострастным смешком, своих полногрудых жёнушек.
Уверен, что Марина, когда писала это, коснулась своей груди, и.. с удивлением ангела, улыбнулась тому, что у неё — весьма приличная грудь: грудь у женщины, это ведь память о крыльях, растущих из груди?
Это в мечтах мужчин, они, нелепо растут на спине..

Первая часть пьесы —  Земля.
Вторая — небо.
Первая часть — сплошь заросла бытом, скукой, томлением, как травой.
Словно странники сидят в этой зачарованной харчевне — века, и трава растёт у их ног, столиков… как на могилке (кстати, хорошая идея для постановки пьесы в театре).
Это мёртвая жизнь без любви.
Можно жить без любви? Можно, как и без истины, бога: шёпотом.
Можно кушать сыто, иметь сытое счастье, улыбаться чему-то, с кем-то говорить слова, изящные, тоже, словно бы сытые.. а по ночам, тихо плакать в подушку, бог знает от чего.

Старушка в трактире — это седая Афродита, с грустью смотрящая на пену, в своём бокале пива.
Она — это возможное будущее нашей юной странницы.
По сути, это тихий ад любви: сидеть среди демонов в таверне быта и скучать: жить уже некуда, да и нечем, и ты лишь живёшь сердцем — вспять, вспоминая с тоской и нежностью, как любил, как.. не сделал что-то важное, упустил ту самую любовь всей своей жизни.
Может, наша юная странница у окна, это нежный сон старушки? Вызванный ею, дух молодости?
Возможность прожить свою жизнь ещё раз, как это возможно в единственном случае на земле, равного машине времени? — в любви..

И вот, свершилось. Дама у окна, слышит колокольчик в метели.
Дверь распахивается, как тёмное крыло, и словно сама метель входит в харчевню.
Ангел в метели: метель расправленных крыльев..
Символично, что наш метельный незнакомец, с холода, сразу заказывает вино — себе и даме, словно бы они знакомы уже давно, но она его видит впервые: тут, к слову, любопытно противопоставление благородного вина, и пива, которое пьют демоны и старушка: быт и бытие.
На что похож бокал с вином? На розу! Любовь пьянит, больше чем вино..
Начинается нежная дуэль на словах, между незнакомцем и странницей.
Он — старше неё на 10 лет. Он, называет странницу — ребёнком, за её отвагу: покинула уют замка, в метель.
Так могут только дети, герои и.. лунатики.

Что наша тысячелетняя душа перед любовью? Ребёнок, с тысячелетними крыльями.
Те, кто «повзрослел», тот стал — трактирщиком, охотником, торговцем — и теперь смеётся над любовью, или любит: шёпотом..
И вот тут в пьесу врывается, без стука, муза Пушкина.
Наша странница у окна, говорит незнакомцу: я замужем, и я верна..
В этот миг, наша странница — сама Татьяна.
Но постойте… Татьяна, ночью, в метель, сбегающая от мужа? К слову, целующая перед этим его награды (генеральские?!).

Помните сон Тани, когда она убегала от медведя?
Помните ту жуткую избушку в лесу, населённую чудовищами?
Избушка из сна Тани.. превратилась — в харчевню в пьесе Цветаевой.
Эти чудовища быта: торговец, охотник и трактирщик… похлеще пауков на Том свете, в мрачной покосившейся баньке, из сна Свидригайлова в Преступлении и наказании: они убивают любовь и душу, распинают небо в груди.

Метель многоточий и голос женщины, души:

- Я, замужем, но я.. несчастна!

Странная «Татьяна», правда? Хотя..
Мы не знаем, какие сны снились Татьяне Лариной.
Достоевский в этом смысле совершенно не почувствовал боль Тани, боль крылатой женской души: мучительную и распятую двойственность истины и любви на земле.
А вот Розанов и Цветаева — почувствовали.
Чуткий читатель, смутно, словно во сне, начинает подозревать, что действие в пьесе, словно бы свершается в искривлённом пространстве-времени, где преступно мыслить в человеческих рамках «морали», «эпохи».
Возле настоящей любви, словно у поверхности массивной звезды, время — ломается.
А значит, нет противоречия между словами странницы в плаще, что она верна мужу и.. несчастна с ним.
Что её душа тянется к лунному незнакомцу.

Это теория относительности любви от Марины.
Для земных наблюдателей, для морали, торговцев, «охотников», и иных пошляков и чудовищ жизни, наша странница в плаще — грешна.
Но душа странницы, словно бы преодолела гравитацию человеческого, времени, морали: она далеко от земли, там.. где звёзды веют метелью..
Примерно в это же время, когда Цветаева написала «Метель», она записала в дневнике: женщины любят не мужчин, а любовь. Мужчины — не любовь, а женщин.
Потому  — женщины, никогда не изменяют. Мужчины — всегда.

Помните Машеньку, из повести Пушкина — Метель?
Венчанная по ошибке с неизвестным, которого больше не видела: она должна была потом хранить ему верность: фактически, верность метели. Своей озябшей судьбе.
Есть в этом что-то древнегреческое, когда боги являлись к женщинам в образе дождя. В России — снега.
Наша дама в плаще, словно бы смутно припоминает сердцем, словно бы уже видела где-то нашего странника.
Когда? В этой жизни? В прошлой? В.. будущей? Не важно.. Любовь — вне времени.
Любовь — больше жизни. И потому женщина помнит сердцем, что «однажды», она была-будет повенчана с Ним, она Ему верна, в вечности, и одновременно, верна мужу, в земной жизни.

Т.е. Цветаева открывает в любви такие же иррациональные бездны, какие Бергсон и Эйнштейн открыли в понятии времени: оно не линейно.
Трагедия любви, души и жизни в том, что они — крылаты и раздваиваются и могут одновременно развиваться в нескольких плоскостях, и потому так безумна и преступна земная истина, не видящая дальше себя, дальше одного времени: что если любовь невозможна на земле, по каким либо причинам, то она — бессмысленна.
Нет, любовь выше жизни и больше неё: любовь не даёт умереть небу в нашей груди, не даёт умереть памяти о Нас, двоих влюблённых, в вечности. А значит не даёт умереть частичке бога — в нас.
Если собрать такие частички бога в душах мучающихся влюблённых и поэтов, то как раз и получится — звёздная метель.
Ею одной и жив мир, не ведая того…

Выше, я процитировал строчки Марины из пьесы: гневным ангелом металась вьюга..
Это же.. ревность, метели, стихии любви, в веках, к земному мужу странницы.
Боль метели, любви..
Кажется, что если бы этот побег дамы в плаще не состоялся (Золушка-лунатик), случилось бы нечто страшное, потому что грех перед подлинной жизнью — подавлять в себе любовь, даже гневаясь за неё, за это, и на себя, словно любовь виновата в этой боли.. её отрицания.
Так некоторые поэты, переставая писать, тянутся к вечному.. умирали трагически, и уже их душа, напрямую касалась неба.

В конце пьесы, образ метельного странника, словно бы предвосхищает трагический и таинственный образ Чёрного человека из поэмы Есенина: он знает о нашей страннице, всё: всю боль её жизни, её надежды и сны.
Словно ангел, он утешает её, положив голову, как.. на исповеди, на её карюю головку.
Он словно навевает сон на её душу, словно.. анестезию, чтобы она не чувствовала боль жизни.
Он знает, что они — расстанутся.. чтобы встретиться — в вечности. И потому так жизненно важно, не отрекаться от любви, словно от бога, как советуют чудовища человеческого: мораль, страхи, сомнения: те самые торговцы, охотники, трактирщики.. а сохранить любовь в сердце, дабы её свет, как звезда путеводная в метели, вела душа — к любимому.

Наш лунный странник говорит: ты женщина..  ты ничего не помнишь.
Но женщина — почти, вспомнила.
Не случайна была ремарка Цветаевой, о нашей страннице, что она — юношественна.
Она — андрогин любви. От муки тоски по любимому, с которым навек разлучена в этой глупой жизни, она словно бы воплотила в себе, слила — его черты и свои.
Она преодолела женскую природу свою, словно гравитацию «человеческого», ибо и мужское и женское, слишком подвластны земному: обидам, страхам, морали, сомнению..
Наша странница в тоске любви, стала всецело — любовью, а не только — женщиной, как и Он, странник, тоже, не только лишь мужчина: как там в Евангелии? — Там не будет ни эллина, ни еврея.. ни мужчины, ни женщины.

Действие в конце пьесы, словно бы свершается вне земли, в метельности крыльев и звёзд, куда ангел озябшую душу женщины, прижав её к груди.
Это столь же прекрасно, как и речь Председателя в Пире во время чумы, Пушкина: и девы-Розы пьём дыханье.
Что вся жизнь и быт, с его моралью, страхами, обидами, перед любовью? — Чума… пытающаяся разлучить влюблённых, словно душу и тело.
Главный вопрос пьесы — пусть и не очевидный: когда, где и кем проснётся наша странница в плаще?
Старушкой утром, в опустевшей харчевне, со слезами на глазах?
В Москве 21-го века?
В своём замке, возле любимого мужа, вскрикнув от резкого пробуждения?
Или.. проснётся посреди ночного леса, заметаемая метелью, так и не дойдя до харчевни? Её предсмертный сон.. и нежные объятия метели. В них так блаженно и тепло..

Дочка Цветаевой, Ариадна, в 4 годика как-то сказала ей: Марина, ты — сон, который снится всем.
Если заменить Марину, на — любовь, то это будет одним из лучших определений любви.
Давайте не забывать наши сны о любви, ведь порой эти сны — реальней, чем скучный сон жизни.
Декарт ошибался: пока мы любим — мы существуем..
Если мы забываем любовь, любимого — мы чуточку умираем. Что-то главное и вечное в нас — умирает, и чуточку, бог умирает в нашей груди (потому что когда умирает любовь, всегда умирает и бог), и мы становимся похожи, как герои Цветаевой, на персонажей фильма Вечное сияние чистого разума.

Сразу оговорюсь: это никакая не рецензия, а просто беглые заметки, отражающие мои субъективные впечатления.

М. Цветаева, на мой взгляд, совершенно точно определила жанр своего произведения – «Драматические сцены в стихах». И это действительно сцены: они лишь пунктиром намечают действие, не разворачивают его, не делают стержнем, как положено в драме. И создается впечатление, что стихи важнее действия: именно в них передано внутренние состояния героев, сама атмосфера происходящего. И получается всё как-то эскизно, акварельно…

Был у романтиков в начале XIX века такой жанр – отрывок, или фрагмент («Невыразимое» В. А. Жуковского, «Осень» А. С. Пушкина даже имеют такой подзаголовок). Цветаева периода «Метели» (1918–1919 годы), как мне кажется, очень близка к романтическому мироощущению. Может, отсюда у нее такая «отрывочность» в форме? И такая таинственность, недосказанность, незавершённость?

Вообще в русской литературе метель – устойчивый символ: таинственная сила, неизведанная стихия, которая вторгается в жизнь человека и роковым образом меняет ее. Вспоминается повесть Пушкина «Метель», одноименный рассказ Л. Толстого; в ореоле метели появляется Пугачев в «Капитанской дочке», и эта встреча становится судьбоносной для главного героя. Вот и у Цветаевой метель вынесена в заглавие, акцент сделан на ней. Видимо, так подчеркивается важность и таинственность встречи Дамы в плаще с Господином, неслучайная случайность их встречи в далёкой харчевне в новогоднюю ночь (которая тоже устойчиво ассоциируется с тайной).

И мне почему-то кажется, что эта Дама, которая, согласно ремарке, «чуть юношественна», очень напоминает саму Цветаеву с ее отстраненностью от быта, от материального, в противовес Охотнику, Торговцу и Трактирщику. Они говорят о еде, выпивке, физической привлекательности пышных женщин. А она… Она бунтарка, не удовлетворяющаяся земным существованием во лжи, рядом с нелюбимым мужем. Она напряженно всматривается в метель за окном, словно ждет чего-то необыкновенного, не повседневного. И первой слышит звенящий колокольчик, возвещающий приезд Господина. Кто он? Откуда? Этого мы не узнаем. Но явно из каких-то не бытовых сфер. «Вихрь меня принес»… И представляется странно – «Князь Луны»… Они не знакомы, но странно близки. И встретились, по его словам, «Чтоб то, что длилось вечер, – длилось вечность». Вечные Он и Она в потоке времени и протяженности пространства. Родственные сердца, понимающие друг друга не то что с полуслова – с полузвгляда... Кружащиеся в вихре событий и метели жизни, но всегда – так или иначе – обретающие друг друга. Хочется верить, что обретающие…

Красиво до обалдения, хотя ничего не понятно. То есть понятно, что про любовь и расставание, и жутко романтично всё, а для контраста имеются прозаические (чтоб не сказать вульгарные) Охотник, Торговец и Трактирщик. Некоторые строки просто завораживают! Как в моём любимом "Приключении", реплики персонажей складываются в очень красивое стихотворение (не про все пьесы Цветаевой можно так сказать, по-моему). Попадись мне "Метель" в подростковом возрасте, точно выучила бы наизусть, а сейчас поздно уже...
Сразу после прочтения нашла и прослушала аудиоспектакль - тоже очень красивый (только там две строчки пропущено). Мне обычно не нравится слушать стихи, предпочитаю сама читать, но этот случай стал исключением. Хотя... в принципе раньше не пробовала слушать пьесы в стихах. Надо попробовать ещё!