
Белым-бело
Virna
- 2 611 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Не на правах рецензии, ни в коей мере! Какая уж тут рецензия, тут только сидеть и молча упиваться. Но поскольку начался учебный год, и тысячи школяров вынуждены будут встретиться с произведениями Льва Толстого, этой величайшей медведицы пера, причём не просто встретиться, но и высказывать какие-то мнения, формулировать какие-то мысли, horribile dictu, сочинения сочинять - заявляю: ничего умнее о толстовском творчестве я не видела. Даже Ленин с "Зеркалом русской революции" в сравнение не идёт.
Я загадку Толстого формулировала примерно так: талант, столь мощный, многогранный, глубочайший в описании - куда он девается в объяснении? Только сейчас была собачка Фемгалка, она же Азор, она же Серый, она же Вислый, был Петин изюм и "я привык что-нибудь сладкое", был Наташин остров Мадагаскар, но вдруг словно злой волшебник сглазил, и полезло возмутительное и мучительное филистерство вроде рассуждений его героя Позднышева:
Я начала читать дневники графини Софьи Андреевны - и не смогла. Потому что контрапунктом шли сетования её гениального супруга: дескать, хоть и была она идеальная плотская жена, идеальной христианской подругой стать не сумела. Господи! Рядом с ним регулярно, каждые два года че-ло-век, такая же личность, как он сам, тяжело носит, мучается родами по нескольку суток, после с неумолимым постоянством болеет маститом с температурой сорок, с запредельными болями, с операциями без наркоза - и он изволит досадовать, что эта личность не смогла стать ему идеальной подругой?! Где я, что со мной? Было чёткое чувство, что я сама болею и брежу. Матёрый человечище сокрушается, что не может испытывать чувство любви к крысам, заполонившим Ясную Поляну, - и он же десятилетиями садистски третирует... свою жену?! Возлюби ближнего, возлюби ближнего... Вот она ближняя. Возлюби. Поддержи. Прислушайся.
Майорова, держи карман шире. При всём пиетете к русскому гению Алданов чёрным по белому доказывает, что все эти "возлюби" - не более чем изысканная ширма для предельного эгоцентризма. Непротивление злу насилием есть фикция. Ведь если не противиться злу насилием, то чем же ему противиться? Ах, словом? Но вербальное насилие насилием быть не перестаёт. Оскорбление, принижение, сарказм - этим оружием Лев Николаевич владел до последних дней. И до последних дней же, будучи военным по специальности и по призванию, воспевал красоту боевых действий. Вспомним "Хаджи-Мурата":
Очень славное развлечение, беззаботное и весёлое. Особенно весело, надо полагать, было Авдееву, которого ранило в живот. А вот как описывается сексуальный акт на лоне цветущей природы:
То есть дряблое немолодое тело - это стыд-стыд, развороченное выстрелом брюхо - это дело житейское, надо относиться спокойно, а запрещать женщине любить даже не себя, а своих детей и заботиться о них, а не о том, чтобы прислуживать "христианскому другу" - это добродетель. Мир позднего Толстого для меня антиутопия, мир победившей этической аберрации. Аберрации патриархатной, что важно, и Алданов, кстати, сию тему затрагивает. С одной стороны, возненавидеть и отвергнуть то, что не истребимо в принципе, а именно сексуальность, а с другой - примириться с тем, с чем примириться не представляется возможным, а именно со смертью. Отсюда иррациональное презрение к науке и особенно к медицине, догматизм, "я разлюбил Евангелие", противоречия между честью и совестью... И основной вывод, глубоко затронувший душу:

Это пространное эссе не имеет стройной композиции. Оно и понятно – это всего лишь выдержка из книги, а потому каждая главка – размышление над тем или иным парадоксом Льва Толстого, писателя и человека, семьянина и общественного деятеля. Марк Алданов близок той эпохе, а потому его язык лишен отрешенного исследовательского тона. Публицист взахлеб пытается разобраться в наследии гения – и в самом себе. Интересно наблюдать, как он, выбрав одну линию поведения в отношении своего героя, пытается освоить, уместить или вовсе поставить рядом всё то, что не влезает в систему, имя которой – Толстой. У автора огромный философский и литературный багаж, он сыплет цитатами на латыни, немецком, французском не думая о читателе, который a priori стоит на том же уровне. Что ж, приходится принимать правила этой игры и стремиться увидеть в Толстом-символе Толстого-человека, который мог ошибаться и чей художественный гений в своих метаниях если не отрицал, то спорил с тем, что спрессовывалось в учение-толстовство. Алданов спрягает главные произведения Толстого и их персонажей, ищет в них сходство с их автором, который вроде бы так понятен по-человечески, но совершенно непостижим как художник. «Кто может сказать, что понял Льва Толстого?» - задает Алданов риторический вопрос в финале. Благодаря ему, конечно, многое стало понятно в том, что касается взаимоотношений Толстого и политики, его неистовых поисков нравственности и порожденных ими «Анне Карениной» и «Крейцеровой сонате». Но это лишь наблюдения, не ответы. Нечто, что становится очевидным благодаря исследовательскому чутью Алданова, но всё же вызывающее мистический трепет своим масштабом, уводящим за грань эпохи.

Тихо де Браге на угрозу изгнанием гордо ответил: мое отечество всюду, где видны звезды.

Всякие мечтания на тему о том, что в другое время, в другой среде, в других условиях жизни такой-то человек был бы совсем, совсем другим, не далеко ушли от польской поговорки: «Если бы у тети были усы, так был бы дядя».

Прокаженный нищий Иов — оптимист; царь Соломон, утопавший в славе и богатстве, имевший семьсот жен и триста наложниц, — пессимист. Эти два типа людей не только не понимают, но глубоко презирают друг друга.
Другие издания
