
Что читает Патти Смит
SimplyBookish
- 121 книга

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
"Ты не знаешь, какие ужасные вещи он пишет в "Лекциях по русской литературе"! - говорили образованные знакомыe, когда речь заходила о Набокове, - Какой грязью всех поливает." На самом деле нет, "Лекции" вполне корректны, хотя напрочь лишены комплиментарности, невольно отмечающей разговор авторов второго толка, литературоведов и критиков, об авторах первого толка - писателях. Даже когда ругают, присутствует некий внутренний трепет перед творящими мир из маленьких черных закорючек, у ВВ его нет, он сам из таких, и стоит ли удивляться, что о звездах русской классики говорит как равный о равных?
С Гоголем случай особый, набоковская поэтика, чего не мог не осознавать, ближе к поэтичной прозе НВ, который главное свое произведение озаглавил "поэмой в прозе", чем к Толстому, Тургеневу или Достоевскому. Будучи в остальном полной противоположностью малообразованному неспортивному провинциалу ипохондрику, блестящий столичный умница, спортсмен и жизнелюб Набоков родственен ему в этом главном, в богопоцелованности. В обложке корпусовского издания, с наложенным на портрет Набокова силуэтом гоголевского профиля, эта их соединенность более, чем очевидна.
Книга "Николай Гоголь" написана в начале сороковых, вскоре после переезда в Америку, и отличается от классического писательского ЖЗЛ отсутствием синопсиса произведений, упоминаемых в контексте биографии. По настоянию издателя. Набоков включил их в "Хронологию" - завершающую часть книги.
Я решительно расхожусь с автором в оценке "Вечеров на хуторе близ Диканьки" и "Миргорода", которые он считает посредственными, незначительными и подражательными, а я числю по части шедевров, но благодарна ему за трепетную нежность к "Мертвым душам", за пристальный любящий взгляд на поэму, открывший моему читательскому взору многие нюансы, ускользавшие от внимания раньше. Набоков говорит, что Гоголь не знал России и это так. Тем удивительнее дар писателя, воплотивший квинтэссенцию русской жизни.
Биографические подробности, которыми ВВ не пренебрегает и включает такие. о каких большинство биографов предпочли бы умолчать, многое объясняют в гоголевском феномене, сочетающем веселость с жутью, болезненную чувствительность с жестокостью. В набоковском отношении к Гоголю нет привычного для русской литературы "любя, ненавижу", скорее это "жалея, восхищаюсь", что предпочтительнее в отношениях. И разве не из "Шинели" вышла вся русская литература?

Как-то по-особенному, по-своему Набоков смотрит на Н.В.Гоголя (а ведь он мало кого оставляет равнодушным своими произведениями!). Не так, как мы привыкли. Но, стоит отдать должное, весьма и весьма оригинально получилось. Пришлось заново открыть для себя жизнь Гоголя и его гения.
Мне показалось, что Набоков попытался из "мистического" Николая Васильевича представить перед нами обычного человека, ничем не выделяющегося перед другими. Более того, автор показал писателя как человека, страдающего рядом психических отклонений. Набоков быстро нашёл причины резких отъездов Гоголя из России, он словно разоблачает русского классика, выдавая свои предположения за истину последней инстанции. Но он предельно интригующ и необычайно нтересен в своих догадках.
В литературном эссе Набоков даёт небольшую характеристику лишь упомянутым выше произведениям и его главным героям. Не ставя перед собой цели заниматься критикой творчества и наследия классика, как он пишет об этом в своих комментариях, Набоков обращается к читателям заметок (по всей видимости, англоязычным):
На протяжении всех заметок меня не покидало чувство, что Набоков отталкивает читателя (слушателей своих лекций русской литературе) от Гоголя, оставляя его нам, тем, кто может читать его на родном языке.
Набоковские заметки о Гоголе перекликаются с фильмом Л.Парфенова "Птица-Гоголь" (2009)
...если бы у меня был шанс учится у Набокова, я бы с удовольствием посещала бы его лекции о литературе (настолько меня впечатлил его выразительный язык и манера изложения мыслей).

Книга «Николай Гоголь» была написана только переехавшим из Парижа в США эмигрантом Владимиром Набоковым, уже известным по своим произведениям, изданным под псевдонимом В. Сирин. Нью-Йоркское издательство «Новые направления» в 1940-е годы принялось выпускать серию литературоведческих работ «Создатели современной литературы», пятой книгой стала работа Набокова о Гоголе (1944). Эти работы (первые четыре посвящены Джойсу, Вулф, Форстеру и Лорке) были призваны расширить знания американского читателя (в основном университетской братии) о гениальных писателях и поэтах прошлого и современности.
Судя по переписке с издателем, Набоков думал довольно быстро закончить книгу, но столкнулся с очень слабыми переводами Гоголя на английский, поэтому принялся сам переводить цитируемые места из его произведений и писем. Перед читателем предстаёт довольно необычная биографическая книга, которая оказывается не биографией в прямом смысле. Это своеобразная критика того, как понимали Гоголя при жизни и потом, когда он стал признанным классиком. Набоков начинает с нелицеприятных сцен "врачевания", предшествующих смерти писателя, а заканчивает датой его рождения (1 апреля).
Набоков с его точностью в определениях, с тонкой иронией и умением задеть чужие верования и чувства, развенчивает школярские мифологемы о Гоголе — то как о сатирике, бичующем пороки общества, то как о признанном реалисте, описывающем "русскую жизнь"... Тремя вершинами гоголевского гения Набоков обозначил в работе пьесу «Ревизор», поэму «Мёртвые души» и рассказ «Шинель», которым он посвящает больше внимания и разбирает подробнее, цитирует, анализирует и раскрывает мастерство и выразительность языка.
Набоков пытается увидеть и описать сюжетные механизмы, которые двигают историю и приводят к невероятным прозрениям в гоголевских текстах. Гениальность Набокова здесь помогает увидеть гениальность Гоголя. Чичиков как агент дьявола собирает души, в то время как Гоголь-иллюзионист помогает улизнуть своему герою в последней сцене первого тома — с помощью финального крещендо отвлекает внимание зрителей скороговоркой фокусника (про "Русь-тройку" и дорогу)...
Набоков критикует Гоголя и, с одной стороны, восхищается его гением, с другой — описывает его самообман... В конечном итоге, показывает, как желание врачевать литературой больные сердца привели самого писателя к творческому бессилию и в итоге к болезни и смерти. Анализировать вместе с Набоковым гениальные творения Гоголя, его поэтику и умение создавать самые проникновенные и лиричные сцены, обрушиваться в глубины порока, смеяться над человеческой глупостью... — этот опыт бесценен.
Знаменитый отрывок из этой книги посвящён теме пошлости, при этом языкового аналога понятию "пошлость" в английском не существует. Не буду пересказывать, почитайте сами. По-моему, Набоков сумел описать Гоголя как никто точно, а сожжение второго тома «Мёртвых душ» вполне можно назвать победой Гоголя над пошлостью.

Русские прогрессивные критики почувствовали в нем образ человека угнетенного, униженного, и вся повесть поразила их своим социальным обличением. Но повесть гораздо значительнее этого. Провалы и зияния в ткани гоголевского стиля соответствуют разрывам в ткани самой жизни. Что-то очень дурно устроено в мире, а люди — просто тихо помешанные, они стремятся к цели, которая кажется им очень важной, в то время как абсурдно-логическая сила удерживает их за никому не нужными занятиями — вот истинная "идея" повести. В мире тщеты, тщетного смирения и тщетного господства высшая степень того, чего могут достичь страсть, желание, творческий импульс, — это новая шинель, перед которой преклонят колени и портные, и заказчики. Я не говорю о нравственной позиции или нравственном поучении. В таком мире не может быть нравственного поучения, потому что там нет ни учеников, ни учителей; мир этот есть, и он исключает все, что может его разрушить, поэтому всякое усовершенствование, всякая борьба, всякая нравственная цель или усилие ее достичь так же немыслимы, как изменение звездной орбиты. Это мир Гоголя, и как таковой он совершенно отличен от мира Толстого, Пушкина, Чехова или моего собственного. Но по прочтении Гоголя глаза могут гоголизироваться, и человеку порой удается видеть обрывки его мира в самых неожиданных местах. Я объехал множество стран, и нечто вроде шинели Акакия Акакиевича было страстной мечтой того или иного случайного знакомого, который никогда и не слышал о Гоголе.

Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен: только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогащающим его, читателя, представления о жизни. Великая литература идет по краю иррационального.

Мир Гоголя сродни таким концепциям в современной физике, как "Вселенная — гармошка" или "Вселенная — взрыв"; он не похож на спокойно вращавшиеся, подобно часовому механизму, миры прошлого века. В литературном стиле есть своя кривизна, как и в пространстве, но немногим из русских читателей хочется нырнуть стремглав в гоголевский магический хаос. Русские, которые считают Тургенева великим писателем или судят о Пушкине по гнусным либретто опер Чайковского, лишь скользят по поверхности таинственного гоголевского моря и довольствуются тем, что им кажется насмешкой, юмором и броской игрой слов. Но водолаз, искатель черного жемчуга, тот, кто предпочитает чудовищ морских глубин зонтикам на пляже, найдет в "Шинели" тени, сцепляющие нашу форму бытия с другими формами и состояниями, которые мы смутно ощущаем в редкие минуты сверхсознательного восприятия. Проза Пушкина трехмерна; проза Гоголя по меньшей мере четырехмерна. Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который взорвал Евклидов мир и открыл сто лет назад многие теории, позднее разработанные Эйнштейном. Если параллельные линии не встречаются, то не потому, что встретиться они не могут, а потому, что у них есть другие заботы. Искусство Гоголя, открывшееся нам в "Шинели", показывает, что параллельные линии могут не только встретиться, но могут извиваться и перепутываться самым причудливым образом, как колеблются, изгибаясь при малейшей ряби, две колонны, отраженные в воде. Гений Гоголя — это и есть та самая рябь на воде; дважды два будет пять, если не квадратный корень из пяти, и в мире Гоголя все это происходит естественно, там ни нашей рассудочной математики, ни всех наших псевдофизических конвенций с самим собой, если говорить серьезно, не существует.














Другие издания


