Опыты

Люди снуют взад и вперед, топчутся на одном месте,
пляшут, а смерти нет и в помине. Все хорошо, все как нельзя лучше. Но если
она нагрянет, - к ним ли самим или к их женам, детям, друзьям, захватив их
врасплох, беззащитными, - какие мучения, какие вопли, какая ярость и какое
отчаянье сразу овладевают ими! Видели ли вы кого-нибудь таким же
подавленным, настолько же изменившимся, настолько смятенным? Следовало бы
поразмыслить об этих вещах заранее. А такая животная беззаботность, - если
только она возможна у сколько-нибудь мыслящего человека (по-моему, она
совершенно невозможна) - заставляет нас слишком дорогою ценой покупать ее
блага. Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно убежать, я
посоветовал бы воспользоваться этим оружием трусов. Но так как от нее
ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут
или честный человек,

Nempe et fugasem persequitur virum,
Nec parcit imbellis iuventae
Poplitibus, timidoque tergo,

{Ведь она преследует и беглеца-мужа и не щадит ни поджилок, ни робкой
спины трусливого юноши (лат).}

и так как даже наилучшая броня от нее не обережет,

Ille licet ferro cautus se condat et aere,
Mors tamen inclusum protrahet inde caput,

{Пусть он предусмотрительно покрыл покрыл себя железом и медью, смерть
все же извлечет из доспехов его защищенную голову (лат).}

давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство.
И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный
обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней,
размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом. Будемте всюду и всегда
вызывать в себе ее образ и притом во всех возможных ее обличиях. Если под
нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица, если мы наколемся о
булавку, будем повторять себе всякий раз: "А что, если это и есть сама
смерть?" Благодаря этому мы окрепнем, сделаемся более стойкими. Посреди
празднества, в разгар веселья пусть неизменно звучит в наших ушах все тот же
припев, напоминающий о нашем уделе; не будем позволять удовольствиям
захватывать нас настолько, чтобы время от времени у нас не мелькала мысль:
как наша веселость непрочна, будучи постоянно мишенью для смерти, и каким
только нежданным ударам ни подвержена наша жизнь! Так поступали египтяне, у
которых был обычай вносить в торжественную залу, наряду с самыми лучшими
яствами и напитками, мумию какого-нибудь покойника, чтобы она служила
напоминанием для пирующих.

Omnem crede dlem tibi diluxiase supremum.
Grata auperveniet, quae non sperabittir hora.

{Считай всякий день, что тебе выпал, последним, и будет милым тот час,
на который ты не надеялся (лат).}

Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать ее всюду.
Размышлять о смерти - значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот
разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения
и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь -
не зло. Когда к Павлу Эмилию явился посланец от несчастного царя
македонского, его пленника, передавший просьбу последнего не принуждать его
идти за триумфальною колесницей, тот ответил: "Пусть обратится с этой
просьбой к себе самому".

Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь, подобно мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых. Что смог бы создать музыкант, предпочитающий лишь одни тона и отвергающий другие? Он должен уметь пользоваться всеми вместе и смешивать их. Так должно быть и у нас с радостями и бедами, составляющими нашу жизнь. Само существование наше немыслимо без этого смешения; тут необходимо звучание и той и другой струны.

Нет занятия более пустого и, вместе с тем, более сложного, чем беседовать со своими мыслями, — все зависит от того, какова беседующая душа. Самые великие души делают это занятие своим ремеслом — quibus vivere est cogitare. Природа настолько покровительствует этой нашей особенности, что нет ничего, чем могли бы мы заниматься более длительно, и нет дела, которому отдавались бы с большим постоянством и большей готовностью. «В этом, — говорит Аристотель, — и состоит труд богов, созидающий и их счастье и наше». Чтение служит мне лишь для того, чтобы, расширяя мой кругозор, будить мою мысль, чтобы загружать мой ум, а не память.