Окольные пути

Играли септет Бетховена. Эта музыка омыла меня всего,я снова почувствовал себя ранимым подростком,и слезы подкатили к глазам.

Не надо было мне ее слушать,в ней было все,что хотелось знать о любви : чуткая нежность,восторженная радость и особенно задушевность и непоколебимая доверчивость- все то,чего не суждено увидеть наяву,мы пробавляемся лишь подобием этих сокровищ,жалкими подделками,с трудом изготовленными нами же самими,да и то зачастую нелепо.

Кто может с полным правом сказать,что и у него была такая любовь,ели прежде он не веровал в ее существование,не мучился ею,не вложил в нее всю свою доверчивость и не защищенность,не считаясь дарами с любимым?Стыдно хоть раз в жизни так не влюбиться,и безмерно тяжело,если никто тебя так не полюбит.

О такой любви мне в полумраке и твердили явственнее всего фагот,виолончель,кларнет,ей-то и отозвались мои сентиментальные,слабые,грустные струны.

Удивительное дело – судьба любит являться нам в самом недостойном или заурядном обличье.
просто, согласившись жить с отцом, она, несомненно, поставила условия: что с бездумным развратом покончено, что он не школьник, а мужчина, которому она вручает свою судьбу, и, следовательно, он должен вести себя соответственно, а не быть жалким рабом собственных прихотей. Кто мог бы упрекнуть за это Анну?
Есть люди, которые в разговоре с тобой непременно смотрят тебе в глаза, а не то еще подходят к тебе вплотную, чтобы быть уверенными, что ты их слушаешь, – я и по сю пору не могу свыкнуться с этой манерой.
Но было так приятно подчиняться своим порывам, а потом раскаиваться в них...
Смогла же я в пять минут разработать логический план – само собой, гнусный, но зато логичный же. А Эльза! Я сыграла на ее тщеславии, на ее чувствах, в мгновение ока я заставила ее плясать под свою дудку, а ведь она пришла забрать вещи. Удивительная штука: я взяла Эльзу на мушкуподметила ее уязвимое место и, прежде чем заговорить, точно рассчитала удар. Я впервые познала ни с чем не сравнимое наслаждение: разгадать человека, увидеть его насквозь, заглянуть ему в душу и поразить в больное место. Осторожно, точно прикасаясь пальцем к пружинке, я пыталась прощупать кого-то – и тотчас сработало. Я попала в цель!
один прекрасный день он бы вам изменил, а вы бы этого не стерпели, правда ведь? Вы не из тех женщин, которые умеют делиться.
Какими пленительными показались мне вдруг два минувших года, веселых и суматошных, два года, от которых еще недавно я с такой легкостью готова была отречься... Иметь право думать что хочешь, думать дурно или вообще почти не думать, право жить как тебе нравится, быть такой, как тебе нравится. Не могу сказать «быть самой собой», потому что я всего только податливая глина, но иметь право отвергать навязанную тебе форму.
– Вам бы следовало знать, что такого рода развлечения, как правило, кончаются клиникой, – сказала она.
Мне захотелось утешить ее, и у меня вдруг мелькнула циничная мысль, которая прельстила меня, как все циничные мысли, приходившие мне в голову: они давали какую-то уверенность в себе – опьяняющее чувство сообщничества с самой собой.
Она выказывала моему отцу невозмутимую, ровную приветливость, и это меня успокаивало. Я даже начала думать, что ошиблась в первый день; я не замечала, что эта безмятежная приветливость до крайности распаляет отца. И в особенности ее молчание... такое непринужденное, такое тонкое. Оно составляло разительный контраст с неумолкающей трескотней Эльзы, как тень со светом. Бедняжка Эльза... Она совершенно ни о чем не подозревала, оставалась все такой же шумной, говорливой и – как бы слиняла на солнце.
Я побежала к морю и окунулась, оплакивая каникулы, которые у нас могли быть и которых теперь не будет. Зато у нас есть все, что необходимо для драмы: соблазнитель, дама полусвета и женщина трезвого ума.
Я охотно повторяла парадоксы вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех – это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни»В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.
Краткость, законченность ее формулировки привели меня в восторг. Бывают фразы, от которых на меня веет духом изысканной интеллектуальности, и это покоряет меня, даже если я не до конца их понимаю. Услышав фразу Анны, я пожалела, что у меня нет записной книжки и карандаша.
Жара, дурман, вкус первых поцелуев, вздохи растянулись в долгие мгновения.
Ведь все мы добиваемся только одного – нравиться. Я по сей день не знаю, что кроется за этой жаждой побед – избытокжизненных сил или смутная, неосознанная потребность преодолеть неуверенность в себе и самоутвердиться.
спокойное и покровительственное, что мне понравилось. Вообще-то я сторонилась студентов университета, грубых, поглощенных собой и еще более того – собственной молодостью: они видели в ней источник драматических переживаний или повод для скуки. Я не любила молодежь. *Мне куда больше нравились приятели отца, сорокалетние мужчины, которые обращались ко мне с умиленной галантностью, в их обхождении сквозила нежность одновременно отца и любовника.