Письма к Максу Броду

Если я поеду в Георгенталь, я пробуду десять дней в Праге, буду, счастливый, лежать на твоем канапе и ты мне будешь читать. А если не поеду...

Я не могу также и писать, а ты меня упрекаешь, я не могу даже читать.

Не скажу, что настроение у меня, как в кабаре, но оно таким никогда и не было.

Некипяченое молоко. Тут спорный вопрос, ты думаешь, там больше микробов, мне кажется, все не так просто и некипяченое молоко полезнее. Но я не привередливый, пью и кипяченое, а как станет холоднее, буду пить только теплое или простоквашу.

Как я нуждаюсь в одиночестве и как оскверняет меня всякий разговор.

Кажется, я рад бы вечно писать  и писать, лишь бы не требовалось работать. Но это ведь мне не позволено.

Игра ведь продолжается постоянно, ошибочный шаг в каждое мгновение означает лишь потерю мгновения, но не всего.

... ибо отчаяние не было чем-то, что можно успокоить творчеством, оно было врагом жизни и творчества, творчество здесь было чем-то временным, как для того, кто пишет свое завещание перед тем, как повеситься, - это временность, которая может длиться целую жизнь.

Странно, как мало у женщин проницательности, они примечают лишь, нравятся ли они, затем, сочувствуют ли им и, наконец, ищут ли у них сострадания, это всё, но вообще-то довольно и этого.

Венеция, штемпель 16.IX.1913

Но все это позади, теперь я в Венеции. Будь я не столь малоподвижен и печален, у меня не хватило бы сил выдержать Венецию. Как она прекрасна! Я останусь здесь дольше, чем собирался.