Библиотека Трактира "Чердак".
LinaSaks
- 4 710 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Идея простая, пару раз потом даже реализованная в реальности, кинорежиссерами. Посыл в том, что в одни и те же слова, написанные в другое время, в другом месте, другим автором будет вкладываться совсем другой смысл, и по-другому быть не может. Это антитеза озвученной позже "смерти автора". Борхес всем рассказом говорит нам — автор и его бэкграунд важен.

Каждый раз поражаюсь своему неумению выбрать правильную книгу, ещё лотерейные билеты покупаю, святая простота, прекрасно зная, что это тот ещё лохотрон, как уж тут книгу угадать. Объясню что значит правильную, в моем случае это значит, что я хотя бы в большей части текста смогу встретить знакомые слова и понять о чем идёт речь. Не то, чтобы их в тексте совсем уж нет, я вот Дон Кихота читала, полистала сборник По, но этого маловато оказалось для понимания высокоинтеллектуального рассказа. Где я, со своей любовью к социальному дну, и Борхес, ну смешно же.
Представьте ситуацию, все прекрасно знают, что Кихота написал Сервантес (ну может не все, но надеюсь слышали где-то и что-то), а завтра в России выходит книга с точно таким же названием за авторством другого писателя и слово в слово повторяет Кихота Сервантеса. Плагиат скажут все, писателя предадут анафеме и сожгут прилюдно. Но Борхес так не считает, потому что это уже другой Дон Кихот. Вот такие странные дела.
В этом небольшом рассказе, Борхес и проводит исследование правомерности и такой интерпретации Кихота, пускаясь в пространные объяснения своей точки зрения. Во-первых, это написание другого Кихота автором иностранцем, здесь я с ним соглашусь. Писать на другом языке сложнее, а тем более создать Кихота что-то из области фантастики, что со слов Борхеса имеет место быть. Во-вторых, это не тот же самый Кихот, а совсем другой, потому что написан в другом времени, а может даже веке, что также влияет на понимание и интерпретацию. Ну и там текста примерно на 5 страниц, монументальный труд Менара, которому он посвятил свою жизнь ради создания Кихота и все в таком духе. Наверное, если я была бы литературоведом и читала лекции в институте, то непременно бы оценила и саму идею, а также использовала бы этот рассказ в своих лекциях, но вот как-то не срослось. Так что рассказ для меня лишь любопытное исследование, которое я прочитала, но ничего из него не взяла. Отчасти порадовалась, что никому ещё в голову не пришло использовать эту идею в современном мире. А то по заветам Борхеса можно каждый день новую книгу выпускать и Кихота, и Волхва Фаулза, и доказывать общественности, что это вообще-то другие произведения и общественность все не так поняла.
Буду верить, что когда-нибудь я смогу проникнуться столь высокоинтеллектуальными рассказами и оценить их по достоинству.

В октябре 2015-го уже читала сборник "Сад расходящихся тропок", но робот ЛЛ через годы напортачил с изданиями. Могу и ошибаться, что читала только заглавный рассказ, но длинная библиография вымышленного писателя Пьера Менара кажется знакомой.
Я дуб дубом в литературоведении и на школьный вопрос "что хотел сказать автор" отвечу с трудом или совсем не отвечу. В вымышленной библиографии Пьера Менара есть статья "Проблемы одной проблемы" о парадоксе черепахи и Ахилла. В ноябре всё же засунула свой нос в книжищу Хофштадтера и добралась до метауровней. Не знаю, читал ли Дуглас рассказы аргентинца, но метауровнями от анализа новонедописанного фрагментарного переосмысления Менаром "Дон Кихота" веет за версту. Проблемы проблемы Ахилла и черепахи, интерпретация рассказчиком измышлений интерпретатора Менара, восприятие писателем за реальность не истины, а написанной истории, не того, что было, а того, что напишут о случившемся. Получается как бы ныряние из трёхмерного пространства всевозможных вариантов событий в плоское, двухмерное пространство изложенных на бумаге и застывших в ней мыслей автора (ну точно как ныряние Ахилла с черепахой в картину). Образы застынут в предопределённости волей автора.
А может быть, всё совсем не так, и это я ничего в интерпретациях текстов и литературной критике не понимаю. Больше, чем Менар с его недопереновонаписанным бессмертным творением, моё внимание привлекло упоминание Кеведо. Слушала рассказ в исполнении Вячеслава Герасимова. Его манера читать сквозь улыбку не давала отвлекаться, и даже встряхнула внимание на Кеведо. в сборнике разных лет есть рассказ и о нём. Прослушала и его, а то по мне что Менар, что Кеведо - сперва казались одного поля ягодами. Кеведо реален, но его реальную личность затмит для меня образ завсегдатая таверны и язвительного фехтовальщика, созданный Артуро Пересом Реверте в цикле о капитане Алатристе. У Реверте образ становится ярче реального прототипа, а у Борхеса вымышленный критик и публицист не обрастает плотью, а остаётся чёрными строчками на плоскости бумаги. Оба варианта "Дон Кихота", из 17-го века и из 20-го, наверное обретаются где-то среди стиллажей вавилонской библиотеки. Булгаков вывел своего Чичикова через сто лет на улицы Москвы 20-х или 30-х годов (подробно уже не помню), а породнённый с Тартареном идальго ламанчский остался одной цитатой. Борхес устами Менара отверг путь осовременивания персонажа простым его переносом в другую эпоху. Его право, однако, рассказ я надолго не запомню. В следующем году продолжу наблюдать за объёмным Кеведо и наслаждаться его эпиграммами.

Он не касался его рукой, лишь находя, окидывая и порой подправляя глазами. Он обрисовывал, обживал его взглядом, поворачивая то так, то этак, то приближаясь, то отходя. Только после двух недель он обвел пальцем легочную артерию и все сердце целиком, изнутри и снаружи. Создатель остался доволен. Он прервал свой труд на одну ночь, а потом снова представил себе сердце, испросил благословения звезд и принялся за другие части тела. К концу года он дошел до костяка, до глазниц. Самыми трудными оказались неисчислимые волоски на коже.

Нет такого интеллектуального упражнения, которое в итоге не принесло бы пользы.

«Думать, анализировать, изобретать (писал он мне еще) — это вовсе не аномалия, это нормальное дыхание разума. Прославлять случайный плод подобных его функций, копить древние и чужие мысли, вспоминать с недоверчивым изумлением то, что думал doctor universalis, — означает признаваться в нашем слабосилии или в нашем невежестве. Всякий человек должен быть способен вместить все идеи, и полагаю, что в будущем он таким будет».


















Другие издания

