
Ваша оценкаРецензии
Аноним8 мая 2017 г.Читать далееКафка кусает локти: ведь ему пришлось писать свой Процесс в форме абсурдной, тягучей как сон, тогда как Виктор Серж пятью десятилетиями позже уже может писать полностью реалистичный как хрусткий огурец процесс, основанный на реальных событиях. Тем не менее, от абсурдной реальности Сержа тянет сойти с ума ещё больше, чем от Кафки - как ещё сжиться с этой реальностью?
Обычные страны заботятся о своих гражданах как о самом большом достоянии - были бы граждане, а денег и там спортивной или военной славы с них потом стрясти можно. С начала времён в России гражданами было принято раскидываться как угодно. Иррациональная машина сталинского террора родилась не сама по себе, она была выпестована и в ней была потребность у этого мазохистского народа. Волки едят волков: товарищи подсиживают друг друга, подставляют друг друга, лишь бы не нести ответственности за неправильно принятое решение - ведь за неправильное решение расстреливают, а правильное решение предвидеть нет никакой возможности, потому что логики нет и не было, а людей умных и стоящих расстреляли в первую очередь. Подняться наверх не так уж и сложно. Свалиться сверху и быть расстрелянным - дело буквально дней. Вот ты уважаемый товарищ, а вот уже взметаются вверх руки согласных с тем, что расстрел был произведён как надо, а через день уже на имя твоё наложен страшнейший запрет.
Автор предполагает самое безумнейшее "что, если" в советской руси: если "в наше время убийство - обыкновенная вещь, и, наверно, этого требует диалектика истории", то пусть будет некий Костя, - "только орудие этой исторической необходимости". Костя, неосознанно, в противоположность Раскольникову и даже Бесам того же автора, убивает неприятного ему товарища Тулеева, без какого-либо сильного мотива и совершенно случайно. Далее заваривается огромное, в тысячи страниц дело "расследования" этого убийства. Искать истинного убийцу в голову не приходит никому. Все начинают заниматься поиском крайних: неугодных, друзей тех, кто уже был расстрелян ранее, достают даже из запасников, из далёкой ссылки какого-то одного чудом уцелевшего революционера и назначают его главой заговора. Читать всё это просто больно. Сумасбродство, лицемерие, подлость - это самые естественные черты характера большинства людей, они наслаждаются такими "переходными" временами и с удовольствием жрут друг друга. История крутится как колесо, повторяется множество раз, а конца-края бессмысленной жестокости нет.
Короче, правдивая, безумно-бодрая книга о том, как нужно уберечь страну от тирании и лицемерия.161,3K
Аноним2 июня 2025 г.Читать далееО сталинских репрессиях написано немало: у каждого автора, прошедшего лагеря или родственника погибшего, своя правда. Ведь на лесоповале рядом оказывались дворяне и рабочие, а революционеров и священников могли судить за один и тот же троцкизм - такова была правда диктатора.
Это знал Виктор Серж (Кибальчич), русский француз, произносивший свою настоящую фамилию "Кибальчиш", которому Гайдар втайне посвятил героя - Мальчиша. Когда-то журналист Серж, был наставником юного Гайдара. Впоследствии, он выступил против Сталина и оказался в тюрьме.
Его книга расскажет о столновении двух миров в Советском союзе - бойцов-революционеров и партийных бюрократов, любителей роскоши и красивых женщин. И те, и другие, могли оказаться врагами народа - так произошло в Деле Тулаева. Серж пишет про каждого, погружая читателя в его мир - предчувствие ареста, тюрьма, допросы... Эти страницы производят страшное впечатление. Даже в случае наркома НКВД Ершова, которому суждено испытать все то, на что он сам обрекал подсудимых за день до ареста, у нас нет чувства справедливости возмездия. Напротив, Серж дает понять, что его преемник окажется способен на еще большие злодейства.
В Деле Тулаева есть и героические истории - это судьба рабочего-оппозиционера Рыжика, единственного персонажа, кто не сомневаясь, предпочел голодную смерть признательным показаниям. В его характере внутренняя сила, которая привлекает к себе людей. В Сибирской глуши надзиратель зовет ссыльного "товарищ Рыжик" и играет ему на гармонике, а перед разлукой признается, что было не так в их дружбе.
Почту привозили на санях раз в месяц; Пахомов заранее готовил доклад о своем ссыльном.
— Скажи, брат, что мне о тебе написать-то ?
— Напиши, — говорил Рыжик, — что я их бюрократическую контрреволюцию посылаю ко всем чертям.
— Это они и сами знают, — говорил Пахомов.
***
— Откуда ты знаешь, товарищ Рыжик, про желтый конверт?
— Какой желтый конверт?
Они стояли и глядели друг другу в глаза.
— Так ты не знаешь? - сказал пораженный Пахомов.
— Ты что, приятель, бредишь?
Они пили чай маленькими глотками, и это жидкое солнце наполняло все их существо. Пахомов заговорил отяжелевшим голосом:
— Желтый конверт секретного отдела. . . Он у меня в куртке зашит. Я ее, когда спать ложился, под себя клал. Никогда с ней не расставался. Тут он, желтый конверт, у меня на груди. Что в нем — мне не сказали, и я без приказа, письменного или зашифрованного, не имею права его открывать . . . Только я все равно знаю, что в нем: приказ тебя расстрелять. Понимаешь, в случае мобилизации или контрреволюции, если власть решит, что тебе больше не жить .. . Он мне часто спать не давал, этот конверт. Я о нем думал, когда мы вместе вы пивали. . . Когда я видел, как ты ходил за дровами к Бездольной. . . Когда я тебе цыганские песни играл . . . А когда показывалась черная точка на горизонте, думал про себя: что-то мне, маленькому человеку, принесет эта проклятая почта? Ведь я, понимаешь, — человек долга. Вот и все.
— Вот оно что, — сказал Рыжик. — Я об этом и не подумал. А мог бы сам догадаться.Другие революционные персонажи - Кондратьев, Рублев и юная Ксения могут удивить современного читателя. В своих внутренних монологах они переживают о верности партии: не противоречит ли ей отказ дать требуемые показания или, в случае Ксении невозвращение в СССР. Более того, Кондратьев и Рублев считают, что верен партии и сам ее Хозяин или Вождь (в романе он не имеет фамилии).
Вероятно, автор, благодаря заступничеству писателей освобожденный и высланный во Францию, так представлял себе логику жертв московских процессов. Сейчас известно, что на следствии, которое могло длиться долгие месяцы, применялись пытки, физические и моральные. За ложные признания в убийствах и терактах подсудимым обещали сохранить жизнь.
Дело Тулаева не беспристрастно, ведь его писал идейный революционер. Историк Рублев удивит знатоков биографии Пушкина: мол, поэт был в меру трусоват, раз не стал декабристом. Но в главном Серж и его герои остаются честны. Видя окружающее их насилие и нищету за газетной ложью о процветании, они обращаются к себе, своему прошлому. Так Рыжик напутствует мальчишек-беспризорников, с которыми делил еду и ночлег:
— Братцы, — сказал он, наконец, — я старый партизан гражданской войны, и я скажу вам так: много было пролито невинной крови. . .
— Невинной — это да, верно, верно . . .
Каждый из них встречал еще больше жертв, чем подлецов. Да и подлецы иногда оказывались жертвами, — как тут разберешься?3173