Рецензия на книгу

• 

  Аноним2 июня 2025 г.

  О сталинских репрессиях написано немало: у каждого автора, прошедшего лагеря или родственника погибшего, своя правда. Ведь на лесоповале рядом оказывались дворяне и рабочие, а революционеров и священников могли судить за один и тот же троцкизм - такова была правда диктатора.
  Это знал Виктор Серж (Кибальчич), русский француз, произносивший свою настоящую фамилию "Кибальчиш", которому Гайдар втайне посвятил героя - Мальчиша. Когда-то журналист Серж, был наставником юного Гайдара. Впоследствии, он выступил против Сталина и оказался в тюрьме.
  Его книга расскажет о столновении двух миров в Советском союзе - бойцов-революционеров и партийных бюрократов, любителей роскоши и красивых женщин. И те, и другие, могли оказаться врагами народа - так произошло в Деле Тулаева. Серж пишет про каждого, погружая читателя в его мир - предчувствие ареста, тюрьма, допросы... Эти страницы производят страшное впечатление. Даже в случае наркома НКВД Ершова, которому суждено испытать все то, на что он сам обрекал подсудимых за день до ареста, у нас нет чувства справедливости возмездия. Напротив, Серж дает понять, что его преемник окажется способен на еще большие злодейства.
  В Деле Тулаева есть и героические истории - это судьба рабочего-оппозиционера Рыжика, единственного персонажа, кто не сомневаясь, предпочел голодную смерть признательным показаниям. В его характере внутренняя сила, которая привлекает к себе людей. В Сибирской глуши надзиратель зовет ссыльного "товарищ Рыжик" и играет ему на гармонике, а перед разлукой признается, что было не так в их дружбе.

  
  
  Почту привозили на санях раз в месяц; Пахомов заранее готовил доклад о своем ссыльном.
  — Скажи, брат, что мне о тебе написать-то ?
  — Напиши, — говорил Рыжик, — что я их бюрократическую контрреволюцию посылаю ко всем чертям.
  — Это они и сами знают, — говорил Пахомов.
  ***
  — Откуда ты знаешь, товарищ Рыжик, про желтый конверт?
  — Какой желтый конверт?
  Они стояли и глядели друг другу в глаза.
  — Так ты не знаешь? - сказал пораженный Пахомов.
  — Ты что, приятель, бредишь?
  Они пили чай маленькими глотками, и это жид­кое солнце наполняло все их существо. Пахомов заговорил отяжелевшим голосом:
  — Желтый конверт секретного отдела. . . Он у меня в куртке зашит. Я ее, когда спать ложился, под себя клал. Никогда с ней не расставался. Тут он, желтый конверт, у меня на груди. Что в нем — мне не сказали, и я без приказа, письменного или зашифрованного, не имею права его откры­вать . . . Только я все равно знаю, что в нем: приказ тебя расстрелять. Понимаешь, в случае мобилиза­ции или контрреволюции, если власть решит, что тебе больше не жить .. . Он мне часто спать не давал, этот конверт. Я о нем думал, когда мы вместе вы пивали. . . Когда я видел, как ты ходил за дровами к Бездольной. . . Когда я тебе цыган­ские песни играл . . . А когда показывалась черная точка на горизонте, думал про себя: что-то мне, маленькому человеку, принесет эта проклятая почта? Ведь я, понимаешь, — человек долга. Вот и все.
  — Вот оно что, — сказал Рыжик. — Я об этом и не подумал. А мог бы сам догадаться.

  Другие революционные персонажи - Кондратьев, Рублев и юная Ксения могут удивить современного читателя. В своих внутренних монологах они переживают о верности партии: не противоречит ли ей отказ дать требуемые показания или, в случае Ксении невозвращение в СССР. Более того, Кондратьев и Рублев считают, что верен партии и сам ее Хозяин или Вождь (в романе он не имеет фамилии).
  Вероятно, автор, благодаря заступничеству писателей освобожденный и высланный во Францию, так представлял себе логику жертв московских процессов. Сейчас известно, что на следствии, которое могло длиться долгие месяцы, применялись пытки, физические и моральные. За ложные признания в убийствах и терактах подсудимым обещали сохранить жизнь.
  Дело Тулаева не беспристрастно, ведь его писал идейный революционер. Историк Рублев удивит знатоков биографии Пушкина: мол, поэт был в меру трусоват, раз не стал декабристом. Но в главном Серж и его герои остаются честны. Видя окружающее их насилие и нищету за газетной ложью о процветании, они обращаются к себе, своему прошлому. Так Рыжик напутствует мальчишек-беспризорников, с которыми делил еду и ночлег:

  
  — Братцы, — сказал он, наконец, — я старый партизан гражданской войны, и я скажу вам так: много было пролито невинной крови. . .
  — Невинной — это да, верно, верно . . .
  Каждый из них встречал еще больше жертв, чем подлецов. Да и подлецы иногда оказывались жертвами, — как тут разберешься?

  3

  175