
Экранизации
AleksSar
- 7 500 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Я люблю "Каждый мечтает о собаке" с детства, обрадовалась, узнав, что ВИМБО озвучило ее голосом Алексея Аграновича, хотя и удивилась немного: где история с советской школой, пионерами, звеньями, вожатыми и где наше сегодня. Но оказывается. выход аудиокниги приурочен к фильму с Катей Шпицей и Иваном Колесниковым, в котором герой-рассказчик вспоминает свое советское детство, я уже даже нашла на Кинопоиске и буду смотреть
Владимира Железникова больше знают по повести "Всего-то несколько дней", вернее - снятому по ней Роланом Быковым фильму "Чучело", взорвавшему благостность детского кинематографа эпохи застоя, и Железников такой весь. Все детство говорила себе: Не буду больше читать этого писателя. И запомнить надо, и руки одергивать, если к его книжке потянутся, даже если совсем читать нечего, не надо брать. И всякий раз забывала о зароке. Потому что стоило пробежать глазами первые несколько строк и не оторваться уже. Они все такие неуловимо родные, его герои. И так обыденно-узнаваемо все у них начиналось. Феномен советского времени: застой распространился из политической и экономической сферы на физический план. Не меняющаяся на протяжение десятилетий жизнь. Совпадение даже в мелких деталях.
Реалии Сократика мало отличались от тех, в которых проходило мое детство. Повесть вышла в 66-м, я возраста героев году к 80-му достигла, а все совершенно то же. Школьная форма, тоскливая серая скудость вокруг, безотцовство, мама, которая ломается на двух работах. Все время усталая, все время с мигренью и не до тебя ей, хотя любит. И такая привлекательная, жизнь свою еще вполне может устроить. Могла бы, если бы не ты. И она так многого заслуживает, так мало в чем действительно нуждаясь для счастья: "Я тогда куплю себе коралловую кожаную куртку и коралловые шпильки на вот такенном каблуке и маленькую соболью шапочку", - говорит во сне героя, который тот долгое время считает явью, случайно подслушанным разговором.
А у тебя свои горести, свои тараканы в голове. Ты бы и хотел, как все, быть, да не получается. То есть, нормально с учебой, и друзья есть, но что-то же заставило тебя молчать долгое время после смерти отца. За то и прозвище получил - Сократик: "он не говорит у нас, он думает, как Сократ". А еще ты умеешь находить в обыденности вещи, которые расцвечивают ее удивительными красками. Вот есть дом, какое-то время в нем жил Пушкин. Теперь об этом только мемориальная табличка говорит. И на нижнем этаже этого дома магазин галантереи. И ты придумываешь себе, что в этом самом месте была комната Пушкина. И заходишь туда. И смотришь.
А продавщица злится, подозревает в тебе злоумышленника и даже озвучивает свои несуразные подозрения, сильно тебя обижая. Но в другой раз ты видишь ее в слезах и начинаешь шута горохового изображать, только чтобы развлечь и утешить. Или вот лучшая девочка на свете, новенькая в вашем классе. Ты не один в нее влюблен, но это и не важно. Важно - она есть и иногда вы говорите. Или идете рядом. И можно смотреть на нее. А то, что на тебя в это самое время смотрит другая девочка, ты знаешь. Но сделать с собой ничего не можешь.
И обязательные фирменные неприятности, через которые проводит своих героев Железников. Чудовищная пружинная, невыносимая скрутка. Но дальше жизнь продолжается. И ты выходишь из всего, став сильнее. Нет, не искалеченным. Так, помятым слегка, ну так утюг - великое изобретение человечества. Правда-правда, главная ценность его творчества - опыт давления, отчуждения и боли, который делает тебя сильнее. И никто не умирает. Это сейчас Донна Тартт вспомнилась. То же залипшее время. Те же чудовищные скрутки испытаний для взрослеющих героев. Но обязательно кто-то умирает. А смерть, которую тащишь с собой и в себе, косвенно подсознательно виня себя - нехорошо для кармы. Владимир Железников чистит карму.

Почему-то сложно писать об этой книге, хотя я много раз читала ее в детстве. Она казалась мне забавной и даже веселой, но совсем другими глазами я увидела ее сейчас.
Главный герой, от лица которого ведется большая часть глав, маленький бунтарь, который хочет совершать подвиги или хотя бы значимые поступки и все такое прочее. Но в его реальности нет места подвигам, и жизнь, кажется, совсем обыденная. Читателям он преподносит себя как немного грустного раздолбая, но в главах от третьего лица мы видим настоящего Сократика - подавленного растерянного подростка, бесконечные шуточки которого лишь попытка скрыть свои душевные переживания. Он болезненно привязан к отцу, и новые отношения матери считает предательством. В детстве мне казалось его поведение совершенно понятным, но сейчас, по-прежнему понимая его, я впервые заметила, как жесток он по отношению к своей матери. Да и к деду, который хоть и эгоист, но любит свою семью. Да, дед не соответствует эталонам Сократика, он не великий летчик, он не Герой. Но, как оказывается, не все герои - красивые люди с белоснежной улыбкой. Как оказывается, даже неказистый учитель может быть летчиком. Сократик узнает это ближе к концу книги. И, может, это понимание, - что совсем обычные (как он думал) люди тоже могут быть героями, - помогает ему выйти из кризиса.
Поразительно, что его легкое помешательство на кладе, который якобы тайно хочет найти дед, - в детстве мне казалось таким смешным. Сейчас же жутковато читать об этой параноидальной мании. Я даже себя спрашивала: "Это правда детская книга? Да, она смешная, милая, учит хорошему, но местами - очень тяжелая". Тяжело Сократику с такой фантазией. Он и клад придумал и сам в него поверил (и, увы, всем-всем рассказал про него), и мертвый отец ему мерещится - стоит все время над ним. И это не управляемая фантазия, это то, с чем он учится жить. Мол, сначала не знал, что делать, а потом начал с мертвым отцом разговаривать.Жуть, если вдуматься. И все-таки, кажется мне, что такими и должны быть книги для детей. Жизнь - это не только веселое приключение, а подвиги - не только в спасении мира, а герои, как уже сказано выше, - не всегда красивые широкоплечие люди. Помочь сохранить маленькой девочке собаку - это тоже подвиг. И даже такое, казалось бы, маленькое дело, может оказаться очень сложным. Этой сценой заканчивается повесть, и, как мне кажется, вся эта ситуация возвращает Сократика из бесконечных фантазий на землю, показывает, что есть дела, которые ему необходимо сделать, пусть даже это и не те подвиги, о которых пишут в газетах.

Каждый раз говорила себе: Не буду больше читать этого писателя. И запомнить надо, и руки одергивать, если к его книжке потянутся, даже если совсем читать нечего. Не надо брать. И всякий раз забывала о зароке. Потому что стоило пробежать глазами первые несколько строк и не оторваться уже. Они все такие неуловимо родные, его герои-рассказчики. И так обыденно-узнаваемо все у них начиналось. Тут еще феномен советского времени имеет место. Застой, как явление, распространившееся из политической и экономической сферы на физический план. Не меняющаяся на протяжение десятилетий жизнь. Совпадение даже в мелких деталях.
Реалии Сократика настолько мало отличались от тех, в которых проходило мое детство. Повесть вышла в 66-м, а написана еще раньше, наверняка. Я родилась позже, а возраста героев и вовсе году к восьмидесятому достигла. А все совершенно то же. Школьная форма, тоскливая серая скудость вокруг, безотцовство, мама, которая ломается на двух работах. Все время усталая, все время с мигренью и не до тебя ей. Хотя любит. И такая привлекательная, жизнь свою еще вполне может устроить. Могла бы, если бы не ты. И она так многого заслуживает, так мало в чем действительно нуждаясь для счастья: "Я тогда куплю себе коралловую кожаную куртку и коралловые шпильки на вот такенном каблуке и маленькую соболью шапочку", - говорит во сне героя, который тот долгое время считает явью, случайно подслушанным разговором.
А у тебя свои закидоны и тараканы в голове. Ты бы и хотел, как все, быть. Да не получается. То есть, все нормально. И с учебой, и друзья есть, но что-то же заставило тебя молчать долгое довольно время после смерти отца. За то и прозвище получил - Сократик: он не говорит у нас, он думает, как Сократ. А еще ты умеешь находить в обыденности вещи, которые расцвечивают ее удивительными красками. Вот есть дом, какое-то, совсем недолгое, время жил в нем Пушкин. Теперь об этом только мемориальная табличка говорит. И на нижнем этаже этого дома магазин галантереи. И ты придумываешь себе, что в этом самом месте была комната Пушкина. И заходишь туда. И смотришь.
А продавщица злится, подозревает в тебе злоумышленника и даже озвучивает свои несуразные подозрения. Страшно тебя обижая. Но в другой раз ты видишь ее в слезах и начинаешь шута горохового изображать, только чтобы развлечь и утешить. Или вот лучшая девочка на свете, новенькая в вашем классе. Ты не один в нее влюблен, но это и не важно. Важно - она есть и иногда вы говорите. Или идете рядом. И можно смотреть на нее. А то, что на тебя в это самое время смотрит другая девочка, ты знаешь. Но сделать с собой ничего не можешь.
И обязательные фирменные неприятности, через которые проводит своих героев Железников. Чудовищная пружинная, невыносимая скрутка. Но дальше жизнь продолжается. И ты выходишь из всего, ставши сильнее. Нет, не искалеченным. Так, помятым слегка, ну так утюг - великое изобретение человечества. Правда-правда, главная ценность его творчества - опыт давления, отчуждения и боли, который делает тебя сильнее. И никто не умирает. Это сейчас по аналогии с Донной Тартт вспомнилось. То же залипшее время. Те же чудовищные скрутки испытаний для взрослеющих героев. Но обязательно кто-то умирает. А смерть, которую тащишь с собой и в себе, косвенно подсознательно виня себя - не есть хорошо для кармы. Владимир Железников чистит карму.

- Я люблю свою работу, - сказала мать. - Я печатаю и каждый день узнаю что-нибудь новое.

Все-таки обидно, когда ты всем сердцем, а из тебя делают дурачка. Другие не обижаются, когда их разыгрывают, а я почему-то обижаюсь. Я и сам поэтому никого не разыгрываю. Говорят, что я юмора не понимаю, но при чем тут юмор, когда идет просто вранье.

Я трус, трус, но если с одним человеком случилось несчастье, неужели и другой должен погубить свою жизнь? Из-за него мучиться и страдать? Разве это справедливо?
















Другие издания


