Рецензия на книгу

• 

  bookeanarium5 декабря 2014 г.

  Татьяна Толстая – одна из немногих писательниц, чью интонацию отчётливо слышишь всё время, пока читаешь её тексты: будь это повесть, рассказ, эссе или пост на Фейсбуке. В социальных сетях она пишет много и регулярно, а вот на новые книги у неё появляются нечасто. Взять ту же «Невидимую деву», по её словам, это всего лишь дополненное и расширенное издание её сборника «Ночь». Собственно, ранее из нового сборника типографской краски не нюхали только тоненькая «Невидимая дева», повесть, и рассказ «Учителя». Примерно по такому пути идёт Дина Рубина (их проза в чём-то близка: отборные, одна к одной, фразы, лёгкая горечь и искорка юмора то там, то сям), тасуя известные рассказы для публикации очередного нового сборника. Хотя у той же Татьяны Толстой в 2014 году вышла ещё одна – впервые опубликованная – книга «Лёгкие миры», за которую ей вручили премию Белкина: высокая награда для русскоязычного писателя, в названии отсылка к пушкинским «Повестям Белкина», а это высокая планка.

  Так откуда настолько знакома интонация автора? Может быть, из-за работы на телевидении. Татьяна Толстая с осени 2002 года по лето 2014 год вместе с Авдотьей Смирновой вела телепередачу «Школа злословия», 417 выпусков, в каждом из которых противостояние умов, пытливое интервью, содержательный разговор. Двенадцать лет на ТВ – это много, тут чей угодно голос запомнишь и манеру речи. А вообще в интеллектуальном пространстве писательница появилась не так давно: первый роман, «Кысь» опубликовала в 2000 году. И если там, в «Кыси», фантазийный постапокалипсис и «Русью пахнет» почти как у Владимира Сорокина, то нынешняя «Невидимая дева» больше похожа на мемуары, здесь детство, дача, советские будни и коммунальные квартиры. Огромная часть современных российских авторов пишет ностальгическую прозу, только вот молодёжь всё больше по части девяностых, а Татьяна Толстая уходит в прошлое глубже: тридцатые, война, блокада, застой. Нет-нет и вынырнет из текста какая-нибудь «комната прислуги на кухне» или запас ватрушек и сухарей «а вдруг война».

  Есть у Татьяны Толстой примечательный способ сделать текст ярче: включая в совершенно обыкновенное предложение дополнительное пояснение, она будто подсветку над картиной (или над драгоценностью) включает, совсем иначе начинает смотреться, выигрышнее. Например: «Жестянка служила братской могилой для всех одиноких пуговиц», убери отсюда ничем не примечательное слово «одиноких», и предложение станет банальным, простецким. Или: «плюхнуться на охнувшее, испускающее под тобой дух мягкое кресло»: вроде бы «плюхнуться на охнувшее под тобой мягкое кресло» - вполне достаточно, ан нет, со всем дополнительным «духом» становится именинным тортом со свечками. Или вот последний пример: «...открыть дверь, пройти через тесный коридор с какими-то коробками, с висящими на крючках летними пальто – тогда они назывались пыльниками, забытое слово, – вдохнуть тот воздух – настой тех цветов...»: это вот её торопливое, на одном дыхании отступление «забытое слово» – и есть та самая интонация, которую не забыть. Почитайте, как Татьяна Толстая подбирает слова, улыбнитесь вместе с ней «Невидимой деве» и прочим, будет хорошо.
  
  

  
  «...садилась в ивовое кресло, укладывала хромую ногу на другое кресло, подпирала ее тростью, раскрывала роман на английском, или французском, или немецком языке, – ей было все равно, – и наслаждалась. Но тетя Леля была солдат своего рода, и наслаждалась по часам, от и до, а закончив наслаждение, ковыляла на первый этаж (скрипит лестница, – разбегайся!), отлавливала кого-либо из нас и вела к себе заниматься русским диктантом, или английской, или французской, или немецкой грамматикой. Час в день. То есть она учила одного час в день, потом второго час в день, потом третьего час в день…».

  40

  403