Вечера на хуторе близ Диканьки

он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.

Нехорошо брпниться на прощанье, особенно с тем, с кем, бог знает, скоро ли увидитесь.

показывать на позор свои зубы — есть уменье.

После этого тут же высек он пребольно Ивана Федоровича по рукам. И дело: руки виноваты, зачем брали, а не другая часть тела.

Козацкие сердца, когда встретятся где, как не выбьются из груди друг другу навстречу!

Солнце убралось на отдых; где-где горели вместо него красноватые полосы; по полю пестрели нивы, что праздничные плахты чернобровых молодиц.

Тут дед принялся угощать черта такими прозвищами, что, думаю, ему не один раз чихалось тогда в пекле.

Уж когда молчит человек, то, верно, зашиб много умом.

Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из земли. Еще половина его была под землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами. Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени.

Под носом торчали у него коротенькие и густые усы; но они так неясно мелькали сквозь табачную атмосферу, что казались мышью, которую винокур поймал и держал во рту своем, подрывая монополию амбарного кота.