На Западном фронте без перемен. На обратном пути. Время жить и время умирать

Я еще сижу здесь, а ты лежишь там, нам надо так много сказать друг другу, но мы никогда не сможем высказать все это.

Ах мама, мама! Я для тебя ребенок — почему же я не могу положить тебе голову на колени и поплакать? Почему я всегда должен быть сильнее и сдержаннее, — ведь и мне порой хочется поплакать и услышать слово утешения, ведь я и в самом деле еще почти совсем ребенок, в шкафу еще висят мои короткие штанишки. Это было еще так недавно, почему же все это ушло?

Ругаться можно лишь при соответствующем телосложении, которым вы, кажется, не отличаетесь.

Безделие приводило лишь к вечному самокопанию, к тоске или к шумливой бессмысленной распущенности.

Отчаяние охватило их, и одновременно ливнем нахлынула нестерпимая нежность, но ей нельзя было поддаться. Они чувствовали, что стоит только впустить ее, и она разорвет их на части. Они были бессильны. Они ничего не могли сделать. Приходилось ждать, пока это пройдет.

"Мне хотелось иметь что-то, что могло бы меня поддержать, - подумал он. - Но я не знал другого: имея это, становишься уязвим вдвойне".

«Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет, — подумал он. — Но когда у тебя есть что-то дорогое, весь мир меняется. Все становится и легче, и труднее, а иногда и совсем непереносимым. На это тоже нужна храбрость, но совсем иного рода, у нее другое название, и она, собственно, еще только начинается».

— Я сама удивляюсь тому, что я каждый день другая, — ответила она.
— Не каждый день — каждый час.
— А ты?
— Я тоже.
— Это хорошо?
— Да. А если и нехорошо, то ничего, не беда.
— Ничего — это тоже что-то, верно?..
— Пожалуй.