Gone with the Wind. Volume 2

В мозгу снова и снова возникал образ двух неприступных крепостей, которые вдруг с грохотом рухнули у нее на глазах. Она стояла, пытаясь обрести опору в старом заклятии: «Я подумаю об этом потом, завтра, когда станет легче». Но заклятие потеряло свою силу. Она не могла не думать о двух людях: о Мелани, которую она, оказывается, так любила и которая, оказывается, так ей нужна, и об Эшли и своей безграничной слепоте, не позволявшей ей видеть его таким, каким он был. Скарлетт понимала, что думать об этом ей будет так же больно завтра, как и послезавтра, и все дни потом.

Она вышла на темное крыльцо и закрыла за собой дверь; влажный ночной воздух повеял прохладой ей в лицо. Дождь перестал, и вокруг стояла тишина — только время от времени капало с карниза крыши. Мир был окутан густым туманом, холодным туманом, который нес с собой запах умирающего года. Все дома на другой стороне улицы стояли темные, за исключением одного, и свет от лампы в окне этого дома, падая на улицу, боролся с туманом, окрашивая золотом клубившиеся в его лучах клочья. Казалось, будто весь мир накрыло одеялом серого дыма. И весь мир застыл.

Теперь, оглядываясь на много лет назад, она увидела себя в платье из канифаса с зелеными цветочками, — она стояла на солнце в Таре и смотрела как зачарованная на молодого всадника, чьи светлые волосы блестели на солнце, как серебряный шлем. Сейчас она отчетливо понимала, что все это была лишь детская причуда, столь же ничего не значащая, как и ее капризное желание иметь аквамариновые сережки, которые она и выклянчила у Джералда. Как только она получила эти сережки, они утратили для нее всякую ценность, как утрачивало ценность все, что она получала, — кроме денег. Вот так же и Эшли — он тоже не был бы ей дорог, если бы в те далекие дни первого знакомства она могла удовлетворить свое тщеславие и отказаться выйти за него замуж. Окажись он в ее власти, стань он пылким, страстным, ревнивым, надутым, молящим, как другие юноши, эта безумная влюбленность, которая владела ею, давным-давно прошла бы, рассеялась, как легкий туман под лучами солнца, лишь только она встретила бы другого мужчину.

«Мелани — единственная подруга, которая у меня была, — с грустью думала она, — единственная женщина, кроме мамы, которая по-настоящему меня любила. Да она для меня и была как мама, и все, кто знал ее, всегда цеплялись за ее юбки».

Внезапно у нее возникло такое чувство, будто это Эллин лежит за закрытой дверью и вторично покидает мир. И Скарлетт вдруг снова очутилась в Таре, а вокруг нее шумел враждебный мир, и она была в отчаянии от сознания, что не сможет смотреть жизни в лицо, не чувствуя за своим плечом необычайную силу этой слабой, мягкой, нежной женщины.

Мысленно Скарлетт вернулась на многие годы назад, к тому жаркому дню в Таре, когда серый дым стлался над распростертым телом в синем мундире, а на верху лестницы с саблей Чарлза в руке стояла Мелани. Скарлетт вспомнила, как подумала тогда: «Какая глупость! Ведь Мелани этой саблей даже взмахнуть не могла бы!» Но сейчас она знала, что, случись такая необходимость, Мелани ринулась бы вниз по лестнице и убила бы того янки — или была бы убита сама.

Да, Мелани в тот день стояла, сжимая клинок в маленькой руке, готовая сразиться за нее, Скарлетт. И сейчас, с грустью оглядываясь назад, Скарлетт поняла, что Мелани всегда стояла рядом с клинком в руке, — стояла неназойливо, словно тень, любя ее, сражаясь за нее со слепой страстной преданностью, сражаясь с янки, с пожаром, с голодом, с нищетой, с общественным мнением и даже со своими любимыми родственниками.

Скарлетт почувствовала, как мужество и уверенность в своих силах покидают ее, ибо она поняла, что этот клинок, сверкавший между нею и миром, сейчас навеки вкладывается в ножны.

Что-то в мире было не так, в воздухе чувствовалось что-то мрачное, зловещее, окутавшее все непроницаемым туманом, который кольцом окружал Скарлетт. И это ощущение, что в мире что-то не так, было связано не только со смертью Бонни, потому что боль от невыносимого горя постепенно сменилась смирением перед понесенной утратой. И однако же, призрачное ощущение беды не проходило — точно кто-то черный, зловещий стоял у плеча Скарлетт, точно земля под ее ногами в любой момент могла превратиться в зыбучие пески.

Никогда прежде не знала Скарлетт такого страха. Всю свою жизнь она строила на надежной основе здравого смысла и боялась лишь зримого и ощутимого — увечья, голода, бедности, утраты любви Эшли. Никогда прежде не занимаясь анализом, она пыталась сейчас анализировать свое состояние, но безуспешно. Она потеряла любимое дитя, но в общем-то могла это вынести, как вынесла другие сокрушительные потери. Она была здорова, денег у нее было сколько душе угодно, и у нее по-прежнему был Эшли, хотя последнее время она все реже и реже видела его. Даже то отчуждение, которое возникло между ними после неудавшегося праздника, устроенного Мелани, не тревожило ее больше, ибо она знала, что это пройдет. Нет, она боялась не боли, и не голода, и не утраты любви. Эти страхи никогда не угнетали ее в такой мере, как угнетало сейчас ощущение, что в мире что-то не так, — это был страх, затмевавший все остальные чувства, очень похожий на то, что она испытывала раньше во время кошмаров, когда бежала сквозь густой клубящийся туман так, что казалось, сердце лопнет, — потерявшееся дитя в поисках приюта.