The Most Secret Memory of Men

Большинство манифестантов еще не знали о попытке самоубийства Шерифа. Некоторые расценили бы его как жест отчаяния, как добровольное мученичество. Но мало кому пришло бы в голову, что Шериф стремился искупить свою вину, хотя признание вины и решение пойти до конца в стремлении ее искупить требует не меньшего мужества, чем политическая борьба. Вот урок, который мой друг преподал мне этой трагедией: будь мужественным и делай то, что должен делать.

Я мог бы вспомнить парадокс, присущий всякой погоне за знанием: чем больше мы узнаём о каком-либо фрагменте мира, тем яснее представляем себе объем непознанного и степень нашего невежества; но даже это сравнение могло бы лишь отчасти передать чувство, которое вызывает у меня этот человек.

Сегодня, год спустя, меня ужасает глупость моих ответов. Что такое зло – большой вопрос. Из невинности нельзя сделать литературу. Без меланхолии нельзя написать ничего прекрасного. Ее можно симулировать, камуфлировать, возвести в трагедию или превратить в потешную комедию.

Мы не нужны ему, говорила я себе, даже для того, чтобы скрашивать или обманывать его одиночество. Наоборот, мы давали ему возможность еще глубже погрузиться в одиночество, которое он так любил. Он встречался с нами только для того, чтобы ощутить, насколько оно ему дорого. Мы были актерами второго плана, на фоне которых его одиночество смотрелось еще эффектнее. Он пользовался нами, чтобы напомнить себе (и показать нам), что он в нас не нуждается.

Но я начинаю думать, что люди, видящие в посредственных правителях отражение их народов, не так уж неправы. Смотрю на наших соотечественников и думаю: в самом деле, а заслуживаем ли мы лучшего? Мы ведь тоже рыбы. Большой косяк сардин. Что мы делаем, поодиночке или сообща, чтобы получить нечто получше, чем аморальные продажные политиканы?

«Лабиринт бесчеловечности» принадлежал к иной, альтернативной (или, наоборот, основной) истории литературы – истории затерявшихся в закоулках времени даже не проклятых, а попросту забытых книг, чьи невостребованные останки усеивают полы темниц без тюремщиков и служат вехами на бесконечных и пустынных оледеневших тропинках.

– Файе, женщины порой прощают того, кто подстроил удобный случай, но того, кто его упустил, – никогда.

А правда сердца Мадага, сказал ты себе, это история величайшей жертвы, которую принес человек: ради достижения абсолюта он убил свою память.

Шедевры истощают, они должны истощать. Они избавляют нас от ненужного. После прочтения чувствуешь, что у тебя внутри стало просторнее: ты обогатился, но за счет изъятия.

Надеяться, что диктатура станет менее жестокой, если ей не сопротивляться, - это смертельная иллюзия, сдобренная трусостью.