Темногорье. Яблоневая долина

Люди напоминают камни. Одни похожи на грубый булыжник, они прут напролом, не считаясь с остальными. Вторые — на острый гравий, резкие и высокомерные. Третьи — на вездесущий песок, они стремятся заполнить собой всё пространство. Другие — на сглаженную гальку, они избегают конфликтов. А есть люди как величественные валуны, основательные и хозяйственные. Разные камни, как и человечество: легкомысленные розовые, скучные серые, мечтательные голубые, безнадежно черные. С поперечными полосами — застегнутые на все пуговицы, со сверкающей слюдой — украшающие себя дешевыми стразами. Рыхлые, которые легко крошатся, и непробиваемые, как базальт. И лишь единицы, как скалы: с ними надежно и нестрашно. И можно только восхищаться ими. И тянуться к ним.

Хранитель пути поднялся, плащ змеей скользнул по камню. Приш обратил внимание, что на Хранителе что-то вроде короны, выкованной из черного металла с причудливо извитыми зубьями. А сверху – дохлый ворон. Но смешным Хранитель пути не казался. Наоборот, это придавало ему мрачность.
– Запомните, – подытожил тот: – назад пути нет. Или вы дойдете до радуги, или сдохнете. Выбора тоже больше нет. Вы его уже сделали, когда согласились на мои условия.
Хранитель взмахнул плащом, точно крыльями, на его месте очутился ворон. Птица каркнула и поднялась в небо. Путники проводили ее взглядом.

Люди напоминают камни. Одни похожи на грубый булыжник, они прут напролом, не считаясь с остальными. Вторые – на острый гравий, резкие и высокомерные. Третьи – на вездесущий песок, они стремятся заполнить собой всё пространство. Другие – на сглаженную гальку, они избегают конфликтов. А есть люди как величественные валуны, основательные и хозяйственные.
Разные камни, как и человечество: легкомысленные розовые, скучные серые, мечтательные голубые, безнадёжно чёрные. С поперечными полосами – застёгнутые на все пуговицы, со сверкающей слюдой – украшающие себя дешёвыми стразами. Рыхлые, которые легко крошатся, и непробиваемые, как базальт.
И лишь единицы, как скалы: с ними надёжно и нестрашно. И можно только восхищаться ими. И тянуться к ним.

Резко, на бреющем – в неба храм!
Туч оголтелый скрежет…
Мёртвое сердце. Осколки. В хлам
Клетку грудную режут.

Корчусь от боли: дышать, дышать,
Выдох – звериным воем…
Я без тебя не смогу летать!
Раньше нас было двое…

Стихи испарялись из памяти, оставляя после себя страх: вот только что были, вертелись на языке и… Сохранился лишь набор слов, беспомощный и бездарный. Все ранее написанные строфы распались на строчки, те на отдельные слова и буквы. Дар ускользал, просачиваясь водой сквозь песок. Глеб больше не поэт. Он даже «кровь» и… Какое же там было слово? Пример для простейшей рифмы? Они упражнялись, придумывая разные пары. «Кровь» и «гвоздь»? Нет! Еще смеялись, что в стихах главное – чувства, экспрессия, а не рифма с ритмом. Стихи – это то, что нельзя выразить прозой. Полет души. А теперь у него ни крыльев, ни таланта.

Аврора смотрела печально. У нее, Авроры Сияющей, всегда присутствовала во взгляде некоторая беззащитность и обреченность, теперь это усилилось.
– Почему ты уехал?! – спрашивала она простуженным голосом. – Я ведь бросила ради тебя столицу, жениха, спокойствие. А ты укатил черт знает куда!
В ее груди что-то булькало, как в кипящей кастрюле.
– Мне сказали, что ты отказался от крыльев, – продолжала она. – Я носилась по городу и искала тебя. Под дождем. Спрашивала людей, но никто тебя не видел. Чертов город поглотил твои следы.
Впервые Глеб усмотрел в ее лице схожесть с печальным ликом икон: те же опущенные уголки глаз, горькая складка уголков губ. Он не знал, что ответить.
– Молчишь… – Аврора резко прошлась по комнате, затем взяла сигарету со столика и закурила. – Я ведь простыла под ливнем. Месяц в больнице провалялась. Месяц! Думала, уже не выйду.
Она потушила сигарету в пепельнице.
– А ты молчишь! Мог бы что-нибудь ответить для приличия. Я пожертвовала ради тебя всем.
– Я отрекся от дара и крыльев из-за тебя, – наконец, произнес он.
Аврора покачнулась и начала падать. Глеб пытался подхватить ее, но она исчезла.