Робот-зазнайка и другие фантастические истории

— Наверное, это вопрос меры, – сказал он. – Бессмертным не следует жить в башнях. Эти ограничения… Чем ты старше, тем больше хочется простора.
— Вообще-то, мне вполне просторно.
— Но наш простор ограничен башнями. Юные и короткоживущие не замечают окружающих их стен. А мы, прожившие долго, замечаем. Кедре, мне страшно. Мы уже достигли своих пределов.
— Неужели?
— Во всяком случае, близки к ним. Мы бессмертные. Но я боюсь интеллектуальной смерти. Что толку в долголетии, если нет возможности применять накопленные знания и власть? Мы начинаем закукливаться.

Мы с Генри Каттнером зарабатывали на жизнь писательским трудом, так что за «Ярость», конечно же, взялись главным образом ради денег. Но поскольку столь мучительный способ сводить концы с концами был выбран нами осознанно, очень хотелось получать от него нечто помимо прожиточных средств. Что мы и делали.
У многих литературных произведений есть чудесное свойство: после того как появились герои и общая канва, сюжет начинает развиваться самостоятельно. Тут работает подсознание автора. Все его глубинные верования, страхи и надежды весело всплывают на поверхность и берут командование на себя, и у него остается одна-единственная функция: как можно быстрее стучать по клавишам пишмашинки, чтобы угнаться за фантазией.

Человек на площади был стар. Пятисотлетний старик, подумал Дайсон. Эта мысль неожиданно потрясла его. Пять столетий минуло с тех пор, как этот человек появился на свет, а он все еще жив. И так и будет жить, ничуть не меняясь, а время будет течь мимо, не задевая его.
И как же сказалось бессмертие на этом человеке?
Он вовсе не обрел вечную молодость. Это опровергло бы фундаментальные законы физики. Он старился, но с каждым годом все медленнее. Он был очень сутулым (Дайсону объяснили, что сутулость – неотъемлемая черта всех бессмертных), его тело, казалось, болталось на ключицах, как одежда на вешалке. Абсолютно лысая голова безвольно свешивалась на грудь, но маленькие близорукие глазки с любопытством следили за Дайсоном. Нос и уши старца были нелепо большими. И все же он выглядел просто стариком, а отнюдь не чудовищем.

— Благодарю, мой доблестный рыцарь! Я вызову Нурмалу, которая проводит тебя…
— Не стоит беспокоиться, – перебил ее Вудли. – Я предпочел бы, чтобы дорогу мне показал сэр Богарт.
Рыцарь едва не поперхнулся:
— Я не лакей!
— Фи, – презрительно произнесла Вивиана. – Отказывать в такой ничтожной просьбе…
— Ничего. – Вудли пожал плечами. – Если сэр Богарт боится… Я могу понять его чувства. Даже волшебный панцирь не может защитить от несчастного случая. Нет, оставайтесь здесь, у камина, сэр Богарт. Здесь вам ничего не грозит.
Богарт побагровел. Разумеется, он мог дать только один ответ. И десять минут спустя Вудли уже шагал рядом с рыжеусым рыцарем по илистому дну озера к теряющейся в зеленой дымке каменной вершине.

В момент пробуждения Янг осознал одновременно три вещи: он действительно встречает утро усталым и разбитым, нимб над головой по-прежнему отражается в зеркале, и еще – смысл слов, сказанных ангелом на прощание.
Несчастный мучительно застонал. Голова-то пройдет, а вот нимб – теперь уже наверняка останется навсегда. Его можно лишиться, лишь совершая грехи, а Янгу это стало теперь недоступно. Осененный сияющим нимбом, он превратился в другого человека. Все его деяния будут отныне лишь добром, всякий труд – заботой о ближнем. Он больше никогда не сможет грешить!