Сказки Нового Хельхейма

– Держи, тёзка, – объявил Юджин, когда Джини спустилась, а Михаил сунул ей в руки горячий картонный стакан.
– Что это? – удивилась Джини.
– Как что? – почти возмутился Юджин. – Глинтвейн же. Божићно пиће. Карштас винас, бля!
– Божично пиче! – восхитилась Джини. Попробовала и подтвердила: – Реально же божично! Самый вкусный в моей жизни глинтвейн.
– Вы когда-нибудь пили глинтвейн в подъезде? – вкрадчиво спросил Михаил.
– Нет, – призналась Джини. – Чего не было, того не было. Но портвейн однажды пила.
– Ну вот, новый опыт, – сказал Михаил. И спохватившись, добавил: – Вы извините, пожалуйста! Я понимаю, что это довольно странная церемония – пить, стоя в подъезде, в полной темноте. Но так надо, чтобы отсюда правильно выйти. Не куда попало, а туда, куда надо выйти именно вам.

Вот так и надо с нами, художниками, – думала Джини, слушая доносящиеся из комнаты восторженные голоса. – Хвалить всё, что ни сделаем, и просить ещё. У нас от этого вырастают крылья. Метафорические, но в хозяйстве полезные. Впрочем, чёрт его знает, может если художника хвалить лет сорок без перерыва, настоящие крылья с перьями тоже отрастут? Просто до сих пор никто не ставил такого эксперимента. Не хвалил художника достаточно долго. Нас обычно вообще только после смерти хвалить начинают! Да и то далеко не всех.

Работа шла легко, упоительно быстро, как в детстве, когда не знала, как правильно, и не особо старалась, ей нравился сам процесс. И сейчас не особо старалась, вернее, совсем не старалась. Это же просто подарки соседям. Им что ни сделай, понравится. Потому что – сюрприз. И чудо, потому что про чудо. Про чудеса, которые с ними тут происходят… с нами. Со мной! И вообще нормальные люди к подаркам не придираются. Они, слава богу, не критики на вернисаже, где наливают недостаточно щедро. Слова дурного не скажут, только «спасибо, красотища какая». Нет у меня задачи создать шедевр.

В Вильнюсе всегда должен быть октябрь. Для других времён года есть другие города. Говорят, в тамошней Барселоне всегда декабрь, плюс восемнадцать и дожди по утрам. В Берлине вечное лето. А в Киеве – май. Правда я сама ещё не проверяла, с чужих слов вам рассказываю. Хочется очень, но пока не решаюсь. Боюсь не вернуться назад. Что, с одной стороны, скорее соблазн, чем угроза. А с другой… Да чёрт его знает, что там с другой. Трудно решиться. Я и так в последнее время всё чаще там просыпаюсь. И всё реже возвращаюсь сюда. А это не дело. У меня здесь много друзей и близких. Как-то нечестно исчезать навсегда…

– Просто мне очень надо, чтобы так было, – сказала Тома. – Этот город – такой, каким я его полюбила, когда впервые увидела. Золотой от кленовых листьев, позднее бабье лето посреди октября. Но только приморский. Чтобы свежая рыба ежедневно с утра на рынке. И пустой, как положено осенью пляж.
– Там есть море? – почти беззвучно ахнула Джини. – Там, куда вы меня в магазин водили?
– Ага, – беззаботно кивнула Тома. И тут же нахмурилась. – Только сами его не разыскивайте. До моря надо ехать автобусом. Долго. Вы не успеете. Если опять пойдёте, надо вернуться ко мне через час. Максимум – полтора. Я в прошлый раз вас не предупредила, просто как-то не сообразила, что без меня оно долго не держится. Ужас, на самом деле. Или не ужас. Не знаю. Может, вам как раз хорошо было бы там застрять.

– А как Артур это делает? – спросила она; впрочем, без особой надежды хоть что-то понять.
– Да ничего он не делает, – пожала плечами Магда. – Просто он есть. И сейчас сидит дома, ничем особо не занят. Поэтому реальность выглядит, как его мечта. Или не мечта, а просто представление о том, как в мире всё должно быть. Идея, воспоминание, сон. Точно не знаю, я его никогда не расспрашивала. Но по-моему, Артур тоже не знает. Он сам больше всех удивляется, когда это видит. «Ну, я молодец, ну устроил. Вот бы всегда так жить!»