Император-гоблин

Майя решил не спорить и не обрывать его, а просто дать выговориться, так как суть жалобы, признавал это сам граф или нет, состояла в том, что Кирис Драхар бесцеремонно помер прежде, чем успела состояться его свадьба.

Ничто не может сделать утрату легче, — сказал Кала, — но молчание может усугубить горе.

“Nothing can make death easier,” Cala said, “but silence can make it harder.”
“Speaking helps not,” Maia said.

Нелегко найти себе занятие, когда тебя учили только воспитывать детей, а детей у тебя нет.

Он испугался, что задал глупый вопрос, но потом подумал, что задавать глупые вопросы – это, кажется, и есть работа императора.

What Maia remembered most clearly, later, was his grandfather’s voice raised above the tumult, apostrophizing his soldiers as a bunch of moon-witted ninnies.

— Вы считаете, что это было бы несправедливо, ваша светлость?
— Мы считаем, что это жестоко, – поправил его Майя. – А жестокость всегда несправедлива. Вы закончили, мер Ксовар?

Мы не можем даже представить себе лучшего секретаря, и нам ни разу не приходило в голову сомневаться в вашей преданности. Мы не сомневаемся в ней и сегодня. – Он горько усмехнулся. – Если бы вы участвовали в заговоре лорда Чавара, он вряд ли бы так позорно провалился.

Майя не запомнил ни одного имени, поскольку его память была уже перегружена информацией, словно баржа, идущая ко дну. Все они казались ему одинаковыми – высокие молодые эльфы с узкими лицами и очень светлыми глазами: голубыми, зелеными, серыми. У них были прекрасные, но до странности пустые лица – лица юношей, которые никогда не испытывали ни одиночества, ни страха, ни горя.