Ваша оценкаСамый известный роман Клауса Манна (1906–1949) — это трагическая история нравственного падения актера Хендрика Хёфгена, человека талантливого, но безвольного. В стремлении к славе и богатству Хёфген идет на сотрудничество с нацизмом, и карьера ему, казалось бы, обеспечена, но, полностью утратив духовную свободу в сетях властителей Третьего рейха, он начинает понимать, что совершил непоправимую ошибку — продал душу дьяволу.
Роман был экранизирован в 1981 году режиссером Иштваном Сабо, фильм имел...
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,3
286 оценок
- 550%
- 439%
- 310%
- 22%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 324Хотят прочитать 639
Рецензии
Аноним19 ноября 2024 г.Клаус Манн "Мефистофель"
«Ты не благороден; ибо ты – шут, веселящий власти, клоун, развлекающий убийц.»Читать далееЭта книга однозначно войдёт в лучшее прочитанное за год. Только закончила слушать/читать, как мне хочется снова вернуться к произведению уже на бумаге, проработать с карандашиком, выделить понравившееся и особенно запавшее в душу (а такого немало). В общем, бумажное издание на языке оригинала уже идёт ко мне.
Я уже пробовала читать роман где-то в студенческие годы, но тогда он мне совершенно не понравился, не понравился настолько, что я даже возмутилась, нахмурила бровки и отложила книгу в сторону надолго. Мне кажется, для него нужно и чёткое представление той эпохи, и даже накопленный жизненный опыт. По крайней мере, когда мне теперь уже встретились легко узнаваемые реальные персонажи, такие как Герман Геринг, Геббельс и собственно, фюрер, я не могла сдержать своего восторга, насколько точны эти образы у Клауса Манна. Да! Да, и ещё раз да! Это они.
При первом чтении меня также смутило появление негритянки с хлыстом. Ну это было чересчур! Я пришла читать классику, а не вот эту похабщину. Да и что держит главного героя рядом с ней? Сейчас я настолько привязалась к этому образу, он меня пленил, напугал, вызвал интерес, сочувствие и отвращение одновременно.
Все персонажи здесь правдоподобны. Главный герой – этот мерзавец, тщеславный дурак с задатками актёрского таланта, мечтающий о великих подвигах, но поддавшийся на лицемерные похвалы, на выгоду, которая с таким пренебрежением была ему подана. Да и кем подана? - Людьми, ничего не смыслящими в искусстве, более того – убивающими искусство. И ведь чувствовал же, чувствовал, что продаёт душу!
– Как здорово, что вы теперь принадлежите целиком к нашему кругу, дорогой Хефген. Мне очень важно вам сказать, как я восхищаюсь вашим развитием. Из довольно легкомысленного человека вы превратились в совершенно серьезного, полноценного.Как вам? Как похвалить и одновременно унизить? Вы уже рады были бы пополнить ряды таких «полноценных»?
Хендрик -персонаж гротескный, яркий, контрастный. Уже с появления лакированных потрескавшихся туфель, в которых этот актёришка, окрылённый, приплясывая и припевая летел к своей чёрной любовнице, внимание и желание следить за ним и его поступками более не оставляли меня как читателя до конца романа.
Перед чувством юмора Клауса Манна я просто преклоняюсь. От него я не ожидала такого. В голову приходит только сравнение с Фёдором нашим Михайловичем Достоевским. Этот горький юмор, сарказм – это просто божественно! Мой любимый момент – это собрание нацистской верхушки в так называемом «Хендрик-холле» (по всей видимости, карикатура на хоромы Геринга), где какой-то добившийся поблажек власти скучный литератор вдруг уличил подходящий момент для чтения плода своей графомании, рядовому читателю не интересной, но яро поддерживаемой нацистским режимом. Властьпридержащие разных мастей тут же заволновались в предвкушении такой удручающей перспективы проведения вечера. Дело удалось уладить… правда не на радость литератору… Это один из моих любимых эпизодов, я просто хохотала с этого уродливого литературного салона!
Узнав, что он приехал из Берлина и хочет кое-что узнать об эротическом прошлом Хендрика Хефгена, она произнесла несколько презрительных и грубых слов, встала, показала ему свою прекрасную задницу, на которой колыхалось зеленое украшение из перьев, и сопроводила этот жест звуком вытянутых трубочкой губ, который должен был вызвать самые роковые ассоциации. Весь ресторан веселился. Немецкого барда подняли на смех самым позорным образом. Он угрожающе сверкнул стальными глазами, стукнул кулаком по столу, произнес несколько фраз с саксонским акцентом и в негодовании покинул ресторан.
{то же самое в оригинале}Er bestellte Champagner für sich und die schwarze Dame; als diese aber erfuhr, daß er aus Berlin komme und etwas über Hendrik Höfgens erotische Vergangenheit zu wissen wünsche, sprach sie einige verächtliche und derbe Worte, stand auf, streckte ihm das schöne Hinterteil hin, von dem grüner Federnschmuck wallte, und begleitete diese Gebärde auch noch mit einem Geräusch, welches ihre gespitzten Lippen produzierten und das die fatalsten Assoziationen hervorrufen musste. Das ganze Lokal amüsierte sich. Der deutsche Barde war auf lächerliche und blamable Art abgefahren. Er machte drohende Stahlaugen, schlug mit der Faust auf den Tisch, äußerte mehrere sächsisch akzentuierte Sätze der Entrüstung und verließ das Lokal.Для себя отметила ещё цитаты, где довольно точно описаны характеры и поведение Геббельса, Геринга и фюрера. Что-то комичное и одновременно ужасающее впечатление производит вся сцена.
Вот он стоит на толстых, словно колонны, ногах, выпячивает огромный живот и сияет. На него и на хлопотливого шефа рекламы падает почти столько же света, сколько и на фюрера посередке. Тот же, в свою очередь, кажется, ничего не видит – его глаза пусты и тупы, как глаза слепца. Быть может, он смотрит внутрь? Или прислушивается к своему внутреннему голосу? И что он там слышит? Поют ли, твердят ли голоса в его сердце все время одно и то же, одно и то же – то, что не устают ему подтверждать министр пропаганды и все руководимые им газеты: что он ставленник божий и ему нужно лишь следовать собственной звезде, чтобы Германия, а с нею и весь мир были счастливы под его водительством? Впрямь ли он это слышит? Верит ли он в это? По его лицу – обрюзглому лицу обывателя, отмеченному экстазом самодовольства, – можно бы решить, что он и впрямь это слышит, что он в это действительно верит. Но предоставим его собственным восторгам и сомнениям. Это лицо не скрывает тайн, которые долго нас могли бы занимать и будоражить. В нем нет духовной высоты, оно не облагорожено страданьем. Отвернемся от него.
Оставим этого великого мужа на его крайне подозрительном Олимпе. Кто же толпится вокруг него? Великолепное собрание богов! Прелестная группа гротескных, опасных типов, перед которой проклятый богом народ извивается в горячечном бреду благоговения. Возлюбленный фюрер скрестил руки на груди, из-под сурово насупленного лба слепой, жестоко-тупой взгляд сверлит толпу, коленопреклоненно шепчущую у его ног благодарственные молебны. Министр пропаганды кукарекает, министр авиации ухмыляется. Что же настраивает его на такой бодрый лад, что причиной такого веселья? Думает ли он о казнях, рисует ли ему фантазия новые, неслыханные методы уничтожения?
Весь вечер его фотографировали – не только с генералом авиации, но и с министром пропаганды. Последний сам подал знак и продемонстрировал при этом свою знаменитую неотразимую, обворожительную ухмылку, которой одаривал и тех, кого спустя несколько месяцев приносили в жертву. Злобное сверкание глаз он, однако же, не смог загасить. Ибо он ненавидел Хефгена – креатуру премьер-министра. Но министр пропаганды был не такой человек, чтобы поддаваться чувствам и определять ими свои поступки, Напротив, у него достало расчетливости подумать: «Если этого артиста когда-нибудь причислят к звездам третьей империи, не стоит оставлять толстяку всю славу открытия. Надо сжать зубы и встать, ухмыляясь, рядом с ним перед фотоаппаратом».
{это текст оригинала} Im Laufe des Abends wurde er nicht nur mit dem Fliegergeneral, sondern auch im Gespräche mit dem Propagandaminister photographiert: dieser hatte selbst den Wink dazu gegeben. Er zeigte sein berühmtes, unwiderstehlich charmantes Grinsen, mit dem er auch die beschenkte, die einige Monate später geopfert wurden. Das boshafte Funkeln der Augen freilich vermochte er nicht völlig zu unterdrücken. Denn er hasste Höfgen - das Geschöpf der Konkurrenz, des Ministerpräsidenten. Doch war der Propagandachef nicht der Mann, seinen Gefühlen nachzugeben und seine Handlungen von ihnen bestimmen zu lassen. Vielmehr blieb er kalt und berechnend genug, um zu denken: Wenn dieser Schauspieler schon einmal zu den kulturellen Größen des Dritten Reiches gehören soll, dann wäre es ein taktischer Fehler, dem Dicken ganz allein den Ruhm seiner Entdeckung zu überlassen. Man beißt die Zähne zusammen und stellt sich grinsend neben ihn vor die Linse.И вот ещё одна сцена, очень меня впечатлившая,где весь Геринг проявляется уже в ином свете. Он больше не добродушный хозяин-покровитель, он – главный властвующий нацист.
Великого человека разочаровало такое отсутствие самообладания в его ловком любимце. Он встал, вытянулся во весь свой ужасающий рост. Вместе с ним поднялся страшный дог и зарычал.
– Я как-то уже дал вам хороший совет, – грозно сказал генерал авиации, – и я повторяю, хоть и не привык что-нибудь говорить дважды: не суйтесь вы в это дело!
Формула не нуждалась в разъяснении.
{и снова текст оригинала , та же цитата}Der große Mann war enttäuscht von solchem Mangel an Haltung bei seinem gewandten Liebling. Er erhob sich, richtete sich auf zu seiner ganzen erschreckenden Größe. Mit ihm erhob sich die fürchterliche Dogge und knurrte.
«Ich habe Ihnen schon einmal den guten Rat gegeben», sagte der Fliegergeneral drohend, «und ich wiederhole ihn jetzt - obwohl ich es nicht gewöhnt bin, irgend etwas zweimal auszusprechen -: Lassen Sie Ihre Finger von dieser Sache!» Das war deutlich.
Грязная ложь притязает на власть в этой стране. Она орет, вопит в залах собраний, из микрофонов, со столбцов газет, с киноэкрана. Она разевает пасть, и из этой пасти разит вонью, эта вонь многих гонит прочь из этой страны, а те, кто вынужден остаться, страдают, как в вонючем застенке.
О горе! Апокалипсические всадники несутся по земле, здесь они сделали привал и объявили о своей омерзительной власти. Они хотят завоевать весь мир. Это их цель. Они хотят господствовать над землями и морями. Их уродству должны поклоняться как новой красоте. Там, где сегодня над ними смеются, завтра падут перед ними ниц. Они полны решимости захватить весь мир, унизить его и погубить, как собственную страну, которую они поработили, унизили и погубили.
Покатились головы юных девушек-аристократок, о них шептались, что они кому-то выболтали секреты тотального государства. Покатились головы мужчин, не знавших за собой другой вины, кроме той, что они не могли отказаться от своих социалистических воззрений, но ведь и мессия, повелевший их казнить, называл себя социалистом? Мессия утверждал, что он за мир, и потому истязал пацифистов в концентрационных лагерях. Их убивали, родным отсылали запечатанные урны с прахом вместе с сообщением, что пацифистский выродок повесился или убит при попытке к бегству. Немецкая молодежь твердила слово «пацифист» как ругательство; немецкой молодежи не полагалось больше читать ни Гёте, ни Платона, ее учили стрелять, бросать бомбы; молодежь наслаждалась ночными военными учениями; когда фюрер болтал о мире, молодежь понимала, что это не всерьез. Военизированная, дисциплинированная, вымуштрованная молодежь знала лишь одну цель, имела лишь одну перспективу: реванш, захватническую войну. Эльзас-Лотарингия – немецкая земля, Швейцария – немецкая земля, Голландия – немецкая земля, Чехословакия – немецкая земля, Украина – немецкая земля, Австрия – о! Австрия особенно немецкая земля – это и без слов понятно. Германия должна вернуть колонии. Вся страна превращается в военный лагерь. Военная промышленность процветает. Сплошная перманентная мобилизация. И заграница не может отвести взора от внушительного, жуткого спектакля. Так и кролик смотрит на змею, готовую вот-вот его съесть. Но при диктатуре умеют веселиться. Популярен лозунг «Радость дает силу»; устраиваются народные празднества. Саар – немецкая земля – народное празднество. Толстяк женится, наконец, на своей Линденталь, позволяет одарять себя миллионными подарками – народное празднество. Германия выходит из Лиги наций, Германия вновь стала «обороноспособной» – сплошные народные празднества. Народным празднеством становится каждое нарушение договора – идет ли речь о Версальском договоре, о договоре в Локарно, – каждый обязательный «плебисцит». Особенно длительные празднества – это преследования евреев и пригвождение к позорному столбу тех девушек, которые уличены в «позоре осквернения расы»; преследования католиков, которые, как теперь стало известно, всегда были ненамного лучше евреев и против которых затевали шутовские «валютные процессы», придравшись к мелочам, в то время как национальные вожди продавали за границу целые состояния; преследования «реакции», причем под этим словом ничего определенного не имелось в виду. Марксизм искоренен, но остается все же опасностью и поводом к массовым процессам; немецкая культура «очищена от евреев», но зато стала такой скучной, что никто не хочет о ней ничего знать; масла не хватает, но пушки – важнее; в день Первого мая, прежнего праздника пролетариата, какой-то спившийся доктор – набухший шампанским труп – расписывает радости жизни. Не устает ли народ от такого огромного количества сомнительных торжеств? Может быть, он уже устал. Может быть, он даже стонет. Но грохот мегафонов и микрофонов покрывает жалобные крики.Прежде чем читать роман, или же после его чтения, рекомендую ознакомиться как с судьбой самого Клауса Манна, так и с биографией прототипа главного героя – Густафа Грюндгенса. При чтении «Мефистофеля» действительно складывается впечатление, что Хендрик на самом деле существовал. Грюндгенс оставил письменное наследие, сохранилась его переписка с матерью – откуда, по видимому и стали известны его предпочтения и взгляды на сексуальность и женский пол.
От книги я просто в восторге! Не ожидала, что получу такое удовольствие и такие яркие впечатления. Вплоть до запахов смерти и дрожи перед широкоплечими великанами в шинелях, их злорадного смеха, не сулящего ничего доброго; до мерзкого чувства, что вокруг ложь и обман, фальшь и лицемерие. Я увидела актёрскую игру, уродливую, извращённую, не поддающуюся корректировке, а позже искренние слёзы актёра, который считал, что его оправдание уже в том, что он «всего лишь актёр».
701,1K
Аноним13 мая 2015 г.Читать далееЗнакомству с этой книгой я обязана своей любви к Мефистофелю и человеку, глубоко этой любви сочувствующему и не только просветившему меня касательно существования этого произведения, но даже и книгу вручившему. И хотя приписка «История одной карьеры» не заставляла ждать Мефистофеля во всей своей красе, кое-какое его эхо, и даже весьма ощутимое, через это произведение все-таки пронеслось. Это, понятное дело, хорошо, не то читать мне заведомо проигрышные лекции Клаусу Манну (к слову, сыну !самого! Томаса Манна) о нездоровом названии.
После чтения «Будденброков» так и тянет написать «история гибели одного семейства», а после чтения «Мефистофеля» - «история одной карьеры». Но все уже написано до нас, красуется в названиях и отражает суть произведений. Хендрик Хефген, мнивший себя особенным и потому оставивший в прошлом свое родное имя Гейнц – безусловно талантливый актер, но, как и многие с этого поприща, потерявший себя в собственной игре. Его личность выстроена на трепетно оберегаемом убеждении, что он – особенный и должен стать великим. Поначалу судьба не слишком-то ему благоволит. Его способности признаются, но ему не удается вырваться за рамки гамбургского театра, а душа жаждет большего… И все же он живет, даже пытается полюбить, машет ручкой коммунистам и опускает национал-социализм, поскольку уверен, что будущего у него нет.
Но положение в стране меняется. Гремит неподражаемый Мефистофель Хендрика, коего он исполняет блестяще и не подозревает еще, насколько близка ему эта роль. Нацисты берут власть в свои руки. И Хендрик, трусливая и изворотливая натура, заключает сделку с дьяволом, то есть буквально продается тем, кого прежде презирал. Он пытается оправдать себя тем, что за кулисами зла будет делать добро, но это лишь жалкие попытки успокоить собственную совесть и вывести свою персону как не слишком уж плохой образ.
Роман, пожалуй, слишком уж вычурный и прямо-таки поэтически эмоциональный. Ах, эти уродские нацисты – зажравшиеся злодеи! Ах, бедная Германия! Ах, несчастная Ангелика, вздыхающая по Хендрику! И так далее, и так далее. Но, учитывая, что публика в книге в основном актерская, это простительно, хотя иногда подобные разглагольствования и кажутся не к месту. Еще меня удивила темнокожая Джульетта, прикормленная Хендриком во имя удовлетворения его склонности к мазохизму. Склонность говорящая, но опять же не совсем уместная, неясно, к чему здесь этот заворот страстей.
А еще я не могла не заметить, что почти все персонажи у Клауса Манна – один к одному. Живущие каждый в своем мире иллюзий, лишь смутно граничащем с реальностью, убегающие от малейшей опасности разрушения этих хрупких вселенных. Но тем любопытнее, что единственный, кто в конечном итоге оказался способен взглянуть на реальность как она есть – это сам достопочтенный Мефисто, он же отъявленный мерзавец Хендрик. Чего, однако, не сделаешь ради карьеры; но уж коли так принизился, изволь и дальше ползать в грязи, другого выхода нет.
В общем и целом, интересный роман, позволяющий окунуться в гротескный мир театра, людских страстей, проследить ничтожный путь человеческий, а также взглянуть на нацистскую Германию с необычного для российского читателя ракурса.
522,1K
Аноним23 февраля 2025 г.Читать далееАртист Хендрик Хефген от жизни требует немного, ему достаточно чистой сорочки и флакона одеколона на ночном столике. По его словам. Такие неприхотливые желания вполне объяснимы для коммуниста, которым он является. Вполне ли убеждённо? Жена с еврейскими корнями и отцом социалистом при жизни в Германии тоже вписываются в роль человека широких взглядов. До поры до времени. И со сформировавшимся взглядом на маргинальную силу стремящуюся к власти в стране:
фашистов называл то «зверями», то «дьяволами», то «идиотами» и гневно клеймил тех интеллигентов, которые из гнусного приспособленчества потворствуют воинствующему национализму. Всех их надо перевешать! Мерзавцы.Портрет вырисовывается позитивный, но существует о нём и другая точка зрения:
Taкой бессовестный. Она нежно улыбнулась. Он совершенно негодный человекАвтор создаёт двойственное впечатление о своём герое. Кроме прочего Хефген жаждет славы, большой, столичной. И решается переехать в Берлин, где он снова новичок, надо снова заявить о себе. В конце концов он обретает, как считает, подлинную славу. На пике славы перед героем становится выбор: возвращаться или нет в Германию, в которой к власти пришли нацисты
Что же я не могу без них обойтись? Что же, мое имя не имеет международного звучания? Я могу где угодно пробиться - это, конечно, не так-то легко, но ничего, как-нибудь все устроится. И какое облегчение, да, какое избавление! Гордо, добровольно уйти из страны, где зачумлен воздух; и во весь голос объявить о солидарности с теми, кто хочет бороться с кровавым режимом!Так уж сложилось, что Хефген — блондин, беспартийный, не еврей. Этим и своей популярностью он может искусить власть. А власть его может искусить путём отмены возможных репрессий по отношению к нему, не замечать отдельных его провинностей, потакать мелким прихотям. Главная загадка книги — кто, и по отношению к кому, является тем самым Мефистофелем-искусителем? Артист по отношению к власти или власть по отношению к артисту? Мне кажется что Мефистофель тут Хендрик Хефген, правда искушает он сам себя. Тут промолчать о том о чём совсем недавно высказался бы со всей откровенностью, там пожать руку тому, кому совсем не хотел бы её пожимать, не показывать пьесу которая может быть интерпретирована как-то не так. Ведь плохое делают всегда другие люди, а сам себя человек всегда убедит, что делает он что-то во благо. A как бонус — карьера, известность, власть. Ведь главный атрибут Мефистофеля, кроме искушения, это обман. Вот и выходит, что главное не обманывать самого себя. В итоге Хендрик Хефген пытается найти самооправдания: я пытаюсь помочь друзьям, евреям, коммунистам, я пытаюсь обхитрить власть, я это всё не всерьёз, я пытаюсь продвигать не откровенно нацистское искусство, в конце концов
Вся моя жизнь, все мои грехи, мое великое предательство, мой позор можно оправдать моим искусством.Самое любопытное — это чем же окончится такой компромисс для героя. Книга заканчивается до начала войны, даже до начала особо агрессивных действий, так что судьба героя остаётся тайной. Но тут можно провести параллели с прототипом Хефгена - Густафом Грюндгенсом. У него дальнейшая судьба сложилась удачнее чем у автора книги Клауса Манна, что, конечно, огорчает.
01:5348564
Цитаты
Аноним24 февраля 2021 г....самобичевание, каким бы честным и горьким оно ни было, почти у всех людей, начиная с определенной точки, переходит в самооправдание...
211,2K- Аноним2 марта 2021 г.
Его жизнь и сейчас уже казалась ему отличной, но совсем интересной, совсем по вкусу ему она станет лишь тогда, когда вновь вспыхнет война. Война – так считал толстяк – была бы еще более острым развлечением, чем все удовольствия, которые он себе позволял. Войне он радовался, как ребенок рождеству, и главную свою задачу видел в том, чтобы ее приготовить с самой хитроумной тщательностью.
13857 - Аноним23 февраля 2021 г.
Николетта, так высоко носившая голову, но все же жаждавшая, чтобы ею помыкали, подчинилась необузданной, безграничной воле.
12520
Подборки с этой книгой
"... вот-вот замечено сами-знаете-где"
- 39 918 книг
Писатели-самоубийцы
- 149 книг
Интеллектуальный роман
- 170 книг
Неизвестные шедевры
- 165 книг
Список Валерия Губина
- 1 091 книга
Другие издания
