Муравьиный бог: реквием

В голубизне зелёной месяц тоненький, как льдинка, темнеет быстро, рано к холодам, и очень много звёзд над уходящим в осень миром, и как-то по-иному светятся они.

Закат. Обуглившись, чернеют треуголки крыш, ведёт с крыльца тропинка в темноту. Между дремучими стенáми зарослей малин фиалки открывают синие глаза, растрёпанные солнцем маргаритки гаснут, и маленькие яблочки-китайки падают в траву.

Идёт от станции оранжевый автобус сквозь поля, асфальтовой рекой как линией ладони, бренчит корзинками, пакетами, тюками, вздыхает, про погоду говорит, и в кассовом кондукторе монетками звенит билетик-пятачок, рулетка номеров, из них один счастливый.

Тревожно нарушает слух короткий птичий крик, и там, на чёрном, растворяющейся точкой птица видит солнце из победившей до восхода темноты.

За окнами зима, по улице метёт, волнами белыми пустынный двор заносит, из синих крыш торчат кресты антенн, в песочнице песок из снежной пыли, а ты уже идёшь тропинкой к полю, что даже слышно, как кузнечики трещат.

Ночь тихо доедала сад, сарай, беседку, угол дома, тропинку, дальний лес, канал, курган, свистящий шорох осыпавшихся стеблей, – и ничего и никого за ней.

Где шаг, какой шагнул? Где тот, какой ещё не сделал? Как капля копится под ржавым носом крана, накопится – и кап! – исчезла в ржавчине сливной. Неудержимое, поющее, скребущее, ползущее движенье, всегда вперёд, согласно стрелке часовой.

Весна! Как выстрелы, неслось рекой в разлом, со всех сторон, с воинственным победным громом, гамом, гиком. Река вставала в ход, жизнь побеждала смерть огромным солнцем.

Живешь в сейчас, а за него в потом убьют

Когда исчезнут старики, кто будет суп варить, за электричество платить и верить в бога? Кто будет дома ждать, когда исчезнут старики, все дети повзрослеют, состарятся, устанут, захотят исчезнуть, как они.