Котлован. В прекрасном и яростном мире

С первых строк стало понятно,что продвижение вперед для меня будет тяжелым.Впрочем, в школьной программе есть немало книг, с которыми довольно тяжело справиться.В таких случаях ко мне всегда на помощь приходили хорошие чтецы.Но даже в аудио формате эту книгу воспринять О Ч Е Н Ь сложно.В один прекрасный [читайте как отвратительный] момент я не выдержала...Выключить эту чушь и выкинуть ее из головы навсегда - вот что мне стало необходимо.
Но самым большим неразумением для меня стал даже не сам "Котлован", а тот факт что школьникам - подросткам даются для обязательного прочтения такие депрессивные произведения. Насилие, самоубийство - это самые обычные вещи в нашей литературе.Я от такого сильно устала.Пойду читать книги, с которыми хочется провести время, а не бежать от них сломя голову.

В двух словах – роман о поиске счастья.

«Тяжелое, мрачное повествование», - скажет кто-то, прочитав?.. Хм, как сказать, как сказать… Еще раз убеждаюсь, что читатель, берущий в руки литературный мир, созданный автором, сам становится таким же полноправным творцом этого мира, как и писатель. Разумеется, границы интерпретации быть должны, но факт таков – их нет. Каждый думает в меру своей… помните?

Так что я думаю в меру своей... [добавим слово по вкусу]…

В нашей власти населить литературный мир всем, что есть в нас самих, как бы пафосно (о да) и неправдоподобно это ни звучало. Более того – так происходит не только с литературными мирами, о нет. Если бы мы могли творить только альтернативную – художественную – реальность, мы были бы беспомощными детьми, строящими замки из мокрого песка. (Если мы иногда – или часто – как раз на них и смахиваем, то это только вопрос нашего с вами самосознания, а не вопрос несправедливости бытия…)

Платонов – это писатель, который может заставить читателя спуститься в котлован, в преисподнюю, пройти через пустыню, увидеть, как умирает от голода верблюд, самому умереть… Платонов – это писатель, одно упоминанием имени которого заставляет меня плакать.

Ни страха смерти, ни больных метаний – только добрые от надежды глаза. Добрые от надежды глаза были у меня, когда я читала. И поныне…

Да, Платонов может все это сделать.

Но – добрые от надежды глаза. И верблюд становится нашим другом, ты обнимаешь его и смотришь на перекати-поле вместе с ним, смотришь, как на свою последнюю надежду… И умирать от голода становится не так страшно, как казалось за секунду до встречи с верблюдом. Ты понимаешь, что всю жизнь человек сидит на песке, не в силах встать, с надеждой глядя на своё счастье, которое катится, как перекати-поле… И не знает, как нужно плакать. И бредет через свою пустыню к обетованной земле, идет один, потом с людьми, потом опять один, отдает себя ради спасения других – все старо, как мир, как надежда.

Смотришь на Платонова как на последнее пристанище скитающегося сердца.

Боль, печаль, смерть, страх, одиночество, обреченность – что все это по сравнению с надеждой?

Люди, почему?

Несколько дней маялась желанием написать остроумную рецензию- даже сочинила одно предложение псевдоплатоновским языком. Но утеряла интерес и забыла его, потому что как-то не острится.
"Котлован" стоял на родительской полке всегда и я никогда не пыталась его читать- и хорошо, и замечательно. Нужно побольше прочитать и прожить побольше, чем на момент жизни с родителями, чтобы он шандарахнул.
И он сразу-

А потом-

И ещё потом-

Ужасный и прекрасный. Прекрасность восторженная- язык-то! а яд-то! а персонажи-то!
А ужасность- самая настоящая. Что-то вроде нескольких вечеров попыток закопать голову в землю и насладиться этим. Подышать, повертеться, воспользоваться мозгом- с закопанной головой. Реально, кстати, но лично я приятным это не назову. Впрочем- приятность никак не цель.
Жуткая, кромешная книга, которую никак не облегчает остроумие- и как-то мне не кажется, что Платонов очень уж забавился при её написании.
Очень жесткая, очень огромная, очень безнадежная, но, в то же время, оставляющая странноватую веру в жизнь после смерти и рутинность всяческого апокалипсиса.

Тишина. Оглушающая - то, что остаётся читателю, когда на одной ноте смолкает, обрывается безудержный грохот оркестра книги.

Обыденность, доведённая до гротеска; безысходность, граничащая с экстазом - есть такое исключительное психо-эмоциональное состояние человека и общества, когда всё проиграно. Бездумно, глупо и окончательно и о надежде на улучшение и будущее говорить не приходится, возникает беспричинный восторг отчаяния, буквально ревущий о своей боли, о никчемности жизни, её ослепляющей невыносимости и парализующей невозможности хоть что-нибудь изменить.
Это же состояние и есть сама книга.

Причудливые, диковинные образы узнаваемой будничной жизни, пронизанные беспросветной агонией мечущегося среди безумия окружающего мира несчастного человечества. Слова, разящие точно в цель, непривычные, но при это самые подходящие, абсурдные, но принимаемые как должное. А произведение целиком - что пресловутое колесо фортуны, ускоряющее свой темп с каждым новым оборотом, умножающее скорби и безумие, сгущая и сгущая тучи безвыходности, и в своей жестокости не давая ни на секунду забыться и отойти от привычных ролей, вынуждающая смеяться, скрывая слёзы, и танцевать несмотря ни на что.

Известно, что в драматическом искусстве наиболее сильное воздействие на зрителя имеет именно такая игра: когда душевную боль актёр показывает через призму деланной радости, а счастье, силясь его скрыть. Наибольшей выразительностью обладает представление, основанное на контрасте, противоречии.
Очередная возможность убедиться, что законы драматургии неизменно выполняются как на сцене, так и в литературе.

Я не прочитала это произведение в школе, хотя мое обучение пришлось на "открытие" запрещенных и замалчиваемых авторов. Бесспорно, среди них были мастера слова, гении, великолепные творцы. Но ёпрст, я никогда не думала, что это произведение настолько ... в общем потерянное время. Да я лучше 10 раз перечитаю "Мать" Максима Горького (как там сейчас у него дела на литературно-политическом фронте?).
Читать или не читать? (по целям, или для чего я читаю):
Язык: да комментарии школьников на форумах просто музыка и верх логики по сравнению с этими дебрями (так что не называйте наших школьников потерянным поколением, господа взрослые). Да, кстати, школьники, часто вас ругают на этих же форумах за ошибки, логику, непонятливость, так Платонов - вот ваш щит. Так и говорите: "У меня просто стиль Андрея Платонова, гениального автора, по мнению литературоведов".

Кругозор: чтение вряд ли расширило мой кругозор. Новые слова? Мало кто не знает слов коллективизация, стройка коммунизма и т.п., но всякие краказябры наподобие окрпрофбюро - зачем они? Они уже отжили, ушли, отпустите эти слова с миром, пусть остаются для глубоко литературовизированных (!))) людей. А если они так великолепны и эстетически важны, так давайте вспомним и эти слова: рэкетир, комок (коммерческий магазин), кооператив, стрелка, ваучер? Где они? почему мы ими не восхищаемся?
Исторические реалии эпохи: нууу здесь точно какие-то ирреалии.
Блеснуть начитанностью: черт побери - да! А если вы еще и процитируете - полный восторг! Но это, наверное, только в среде таких же желающих блеснуть начитанностью)) Но лично я немного иронизирую (не вслух) над такими людьми, так как в погоне за подобным искусством (имажинизм, сюрреализм и другие измы) они забывают об алмазах. Когда они последний раз перечитывали Пушкина, а Гоголя, а Лермонтова...?

Общее впечатление: В "Обитаемом острове" братьев Стругацких по телевизору показывали ментограммы в программе "Волшебное путешествие". Полное ощущение, что это ментограммы, только записанные на бумаге (что, кстати, не расходится с одним из методов написания сюрреалистического произведения).

Читать или нет: если бы я не прочитала, вряд ли я что-то упустила, кроме депрессивного ощущения. Мое понимание - чтение должно нравиться; а так как я не мазохистка, то определенно, это произведение не для меня.

Вот она, ещё одна книга о мятущемся русском духе, который вечно что-то ищет, блуждая в полутьме, а найдя, разочаровывается. Пусть "Котлован" и описывает реальную историческую эпоху, вместившуюся в несколько месяцев 1929-1930 годов, для меня эта книга прежде всего о поиске смысла жизни, о следовании идеалу и о жестоком разочаровании, которое может настигнуть каждого. Герои Платонова недалеко ушли от чеховских и тоже верят, что "страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас". Желание построить новый, счастливый мир для будущего поколения достойно восхищения, но даже самая светлая идея может привести к трагическим последствиям, которые потом назовут "перегибами на местах". Повествование похоже на смутный, страшный сон, в котором и слова, и мысли, и действия следуют единой искажённой логике, но по мере развития сюжета сила наваждения лишь нарастает и всё чаще сводится к абсурду.

Как тягостно, даже муторно читать эту книгу, а меньше пятерки не поставишь - рука не поднимется, ведь всё в этой повести на своём месте: и неровный сюжет, в котором почти ничего не происходит, и унылые герои, единые в своей безысходности, и нескладный, неудобоваримый слог, который нарушает нормы русского языка, но ёмко вмещает в себя множество дополнительных смыслов, которых правильная речь бы, пожалуй, не выразила. Вряд ли "Котлован" вообще можно с чем-то сравнить, настолько он смел и самобытен. Уверена, что при перечитывании этот странный ёмкий текст способен не раз удивить читателя, если тот, конечно, решится его перечитать...

Вождь кочевников говорит молодой учительнице: «Травы мало, людей и скота много: нечего делать, барышня… Мы не злы, и вы не злы, но мало травы. Кто-нибудь умирает и ругается… Степь наша, барышня. Зачем пришли русские? Кто голоден и ест траву родины, тот не преступник».

Безжалостный и яркий рассказ, написанный в 1927. В двадцатые годы такие очерки с радостью за происходящее и счастливой верой в завтра писали талантливые советские журналисты. Этот рассказ – тоже очерк. То, что лесопосадки, прежде всего сосны, успешно борются с песками, я знаю по истории Куршской косы. Это правда. Но чтó потом вышло у Марии Нарышкиной в закаспийских песках? Надеюсь, что травы выросло много – потому, что её уже незачем было травить скотом кочевому народу. Советская власть на коротком историческом лаге успешно ломала традиционные уклады, переселяя людей в дома, собирая дома в колхозы, а колхозы снабжая моторами. Но теперь на каждый пятнадцатый год приходили уже не кочевники, приходили другие проблемы и поедали наросшую за пятнадцать лет траву, шелюгу и сосны, ставя директора школы, а может уже и председателя колхоза Марию Нарышкину лицом перед перекати-камнем, принесённым ветром с приветом от одного терпеливого грека. И был тот камень то ли гранит, то ли шпат, то ли песчаник, то ли железный метеорит. Ну, камень он и шпат камень. И надо было браться и терпеливо катить его вверх, потому что трава должна расти, а песок должен лежать.

Задумалась я сегодня с утра над этим вопросом. Дальше тянуть некуда. Надо сдавать книгу в библиотеку. Да и пора бы уже во что-то другое врасти, желательно, не такое странное и сложное. Тем более, я начала сразу после “Котлована”, абсолютно неосмотрительно и безжалостно к себе, читать биографию Андрея Платонова (ЖЗЛ: Андрей Платонов /Алексей Варламов. — М.: Молодая гвардия, 2011). Через три недели обнаружив себя все еще на 35 странице, разум ласково, но настойчиво попросил эмоции успокоиться и не мучить нас всех. Принимается. И откладывается на неопределенный срок. В этом деле я точно знаю – всему свое время.

Так вот. Возвращаясь к “Котловану”.
Можно ли описать сон? Вы когда-нибудь пробовали это сделать?

Я да. Много раз. И у меня ничего обычно не получается. Потому, что в самом сне, внутри него, все логично. Чтобы там не происходило, какими бы безумными не были сочетания времени, места, людей и событий – ты просто проживаешь это все как данность. И нигде, ни в каком моменте не вскрикнешь: “Батюшки, да вы в своем уме вообще?!”
А проснувшись пытаешься все это собрать в единую картинку. Но она, как в калейдоскопе, распадается на части, образовывая новую, а потом еще одну и так далее. В этих невозможных узорах ты узнаешь тех, кого любил и знал в “другой жизни”. Ты бродишь там, где “живут” уже ушедшие. Ты легко встраиваешься в их “сцену”, как-будто и не знаешь боли утраты еще. И только с утра ты опять горюешь, что не сказал во сне главные слова любимым, не исправил, все что испортил когда-то, просто не обнял. Сон – это что-то мистическое, где можно все и ничего одновременно. Это наш собственный лимб (limbus), где мы еще не знаем точно, что заслужили.
Так и у Платонова в “Котловане”. Я долго не могла понять, как все происходящее там воспринимать, что это такое? А потом меня осенило. Да это же сон!

Сон, в который попала “красная” страна.

А в нем:

--- Слабосильный задумчивый Вощев со своим мешком, где “он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности”. В этом сне он живет “стесняясь и тоскуя”. И доживет до его кошмарного конца, когда последняя надежда – маленькая Настя – исчезнет навсегда.
--- Никита Чиклин, старшина артели землекопов, положительный и неравнодушный. Которому убить ближнего ничего и не стоит, особенно, если вокруг все правое дело, а он пролетариат. Никита глубоко и безопасно схоронит мечту на последних страницах повести в мерзлую землю котлована, так чтобы “в нее не сумел бы проникнуть ни червь, ни корень растения, ни тепло, ни холод”.
--- Инженер Прушевский, томящийся от несбывшейся любви и от того, что еще в 25 лет “почувствовал стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни…”. Он никак не решится взять то, что ему больше всего хочется – свою смерть.
--- Козлов, слабый здоровьем и от этого имеющий право “выбыть” из рабочих и “прописаться” в городской интеллигенции. Желчный, крикливый, а значит далеко “идущий” по карьерной лестнице и удобствах жизни. Если бы не кулаки.
--- Сафронов, ”вождь ликбеза и просвещения”, который жалел лишь об одном – ”что он не может говорить обратно в трубу, дабы там слышно было об его чувстве активности , готовности на стрижку лошадей и о счастье”. (Речь идет о радио в жилище землекопов, поставленное там, чтобы “во время отдыха каждый мог приобретать смысл классовой жизни из трубы”).
--- Жачев, совершенно инфернальный “урод империализма”, безногий инвалид, который в конце больше не верит в коммунизм. Невероятно выразительный персонаж, уверенно снующий по страницам “Котлована”.
--- Настя, маленькая сирота, символ будущего абсолютного счастья и торжества коммунизма на всей планете. Конечно, несбыточного. Эта девочка спит в одном гробу, игрушки хранит в другом, знает, что “Сталин только на одну каплю хуже Ленина, а Буденный на две” и понимает, что мать ее “плохая буржуйка”. Но, вот ведь, тоска по ней выше классовой ненависти. Хотя любить такую маму надо только в тайне, наедине с собой. А еще надо “плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало”. Настя всё быстро и хорошо понимает. Ее логика безупречна.
--- Молотобоец, медведь-кузнец, забредший в этот сон и очень там органично существующий. Рабочий его подвиг теперь не сдержит ни один кулак, ведь их всех, наконец ликвидировали вниз по реке.
--- Активист в деревне и колхоз. “Зимние мухи”, танец коллектива”, поиск виноватого в том, кто “съел первого петуха, а не последнего” – это просто шедевральные образы, достойные самого кошмарного сна. Такое уже рисовал Босх. У Андрея Платонова в прозе тоже очень выразительно получилось.

Все эти и другие персонажи “Котлована” “роют” его, чтобы в перспективе, в будущем, когда-нибудь в центре мира выросла башня, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всего земного шара”. Другого счастья никому в этом сне непозволительно иметь. От того он становится еще более кошмарным. Хорошо, что Андрей Платонов нам оставляет маленький ключик, если мы все-таки найдем дверь, ведущую вон из этого липкого, душного, страшного сна. Имя ему – сарказм. Здесь он обладает серьезным целительным эффектом.

P.S.

Знаю и понимаю почему так многие не могут, не любят, не понимают Платонова.
А вот Сергей Павлович Залыгин в предисловии к первому советскому изданию «Котлована» очень хорошо сказал, что Платонов — это вечный упрек нам, людям с обычным языком и обычными понятиями.
Так и есть.

Повесть "Котлован" оказалась очень неуютной, давно не хотелось по-быстрому "выйти" из книги. Все герои жертвенны и бескорыстны ради любимой партии и одновременно бесцельны и неосмысленны в своей жизни.
Какой-то темный и беспроглядный ужас накрывает при чтении - изнеможденные герои, бесполезный труд, странные слезы и судьбы. Одна только линия с девочкой Настей и мамой вызывает такой дискомфорт, что впору выпрыгнуть из книги. Это, кстати, много говорит о мастерстве писателя. Платонов - не мой герой, но и не признать его талант я не могу.
Сюжетно сложно сказать, что такая книга может понравиться, скорее натолкнуть на мысли, идеи, дать повод подумать и поразмышлять. Такой концентрированный философский труд. Подходить к такому стоит с осторожностью и настроением, просто с наскока может "не зайти".