Записки из подполья

…можно ли хоть с самим собой совершенно быть откровенным и не побояться всей правды?

Достоевский не перестает меня удивлять. Как говорится: «То ли еще будет!». Новая встреча и новая высота.
Исповедь «порядочного» человека из «умышленного» города. Оказывается, бывают и такие. Это я о городах.
Сколько яду в словах главного героя. И смешно, и больно за него. Какие умозаключения присущи ему. Сколько «глубины» в мыслях! От такой глубины у меня у самой крыша едет, пытаясь вникнуть во все выверты его мыслительного процесса. Исследования о праве и обязанности человека. И что он, человек, любит: благоденствие или страдание.
Имеют ли право эти умозаключения на существование? В чем истина - судить не возьмусь.
И то, что вначале воспринималось как сатира, вдруг преобразилось, изменило окраску и стало совершенно серьезным произведением.
Для меня подполье символ, скорлупа, в которой прячутся мысли человека. Но вот показались, заявили о себе. Спасибо за откровенность.

Есть в воспоминаниях всякого человека такие вещи, которые он открывает не всем, а разве только друзьям. Есть и такие, которые он и друзьям не откроет, а разве только себе самому, да и то под секретом. Но есть, наконец, и такие, которые даже и себе человек открывать боится, и таких вещей у всякого порядочного человека довольно-таки накопится. То есть даже так: чем более он порядочный человек, тем более у него их и есть.

Всю первую часть произведения у меня в голове звучал голос психолога. Одни рассуждения о выгодах чего стоят. А что изменилось с тех пор? Да ничего. Про вторичные выгоды разве что ленивый не слышал.

Как говорят психологи: прожить конфликт можно только погрузившись, легализовав его, проживая через боль. Чтобы прожить внутреннюю травму, в неё нужно идти – увидеть, извлечь то, на что не хочется смотреть. Чем собственно герой и занимается.
И ведь батенька понимает-таки толк в извращениях. Насколько искусно он погружает нас в пучину человеческого порока (развратника), выворачивая наизнанку всё естество.

Если не зашло или читать показалось в тягость, попробуйте послушать в озвучке Литвинова – вот уж кто в роль вжился – до мурашек.

Говорят, Достоевского можно либо любить, либо ненавидеть. У меня до этой книги было второе. А здесь я тоже сначала не поняла, а потом кааааак поняла. Ну насколько вообще можно понять Фёдора Михайловича.

Это правда, как на сеансе психотерапии побывать – тонны рефлексии без ответов вроде как, но со множеством вопросов и мыслей на подумать применительно к себе, к миру.
Потрясающе, как можно было писать так, чтобы и спустя столетия это было актуально.

Это настолько отвратительно притягательно, что приходится отрываться, когда понимаешь, что уже пресытился этим погружением, но тебя так и тянет тут же вернуться назад.

Читать «Записки из подполья» Достоевского мне было так же трудно, как трудно было в студенческие годы - «Черного принца» Мердок. Во-первых, по простой причине, что читать такую литературу, будучи взрослым, намного сложнее, чем в подростковый период, когда любой человек – чистый лист, и делай тут что захочешь, рисуй что угодно. Сложно представить, какие бы происходили на уроках войны, если бы вдруг у двадцатишестилетних лбов были уроки литературы. Во-вторых, и это хуже всего, трудно читать о таком человеке и узнавать в нём себя. Нет, даже не это хуже, а – неприятно узнавать так много себя. Несмотря на то, что сознание одерживает верх, всем известно, что у нас в головах всякие бывают мысли…

Стоящая вещь.

Книга очень глубокая и за один раз не осмыслишь всю глубину того, что пытался передать Федор Достоевский. Вообще, Достоевский, так хорошо умеет раскрыть внутренний мир человека, своих героев, что не знаю есть ли более совершенный в этом плане писатель.
Первые главы давались трудновато, но потом, как водоворотом затянуло и было не оторваться... Такая динамика, но главное, что книга заставляет взглянуть на себя... Не знаю, можно ли прочитать эти записки и остаться прежним человеком. Я очень в этом сомневаюсь.

А ведь их не так мало - таких же странных существ, образ мыслей которых сложно понять нормальному человеку. Культивируя собственное ничтожество, они страдают и затравленно озирают окружающее. Их цели странны и смешны - а для них они самое ценное,самое важное в жизни. Их мечты и достижения - повседневность всякого иного.

Как же такое получается с людьми? Почему? Сколько серых и незаметных подобных герою созданий с жадной завистью взирают из подполья на нашу жизнь? Мало ли, на что они все-таки могут решиться когда-нибудь.

Но ведь мы все равно никогда таких не заметим. Они покрыты плащами-невидимками собственного ничтожества, самостоятельно сплетенными с тщательной старательностью сумасшедших...

Штож. Этот рассказ \ книгу я встретила в аудио формате. включив запись по дороге на работу, я на пол метро издала стон. потому что очередное нытье было слушать выше моих сил. А еще озвучка такая, проникновенная, что меня прямо корежило. и я мысленно уже удаляла аудиодорожку с телефона, что бы не портить свой аппарат этой мерзостью
Приехав на работу, зашла на Ливлиб, что бы отметить минимальным количеством звезд произведение, решилась сначала прочитать рецензии. и наткнулась на пост skerty2015, опубликованный немного ранее. и решила дать этому произведению второй шанс.
и знаете что?
это было верное решение! да, начало неоднозначное. но с остальной части я так хохотала почему то. Очень рекомендую!

Однажды в отпуске я подсунул Гроку свои дневниковые записи на предмет литературного анализа. Тот заявил, что лирический герой напоминает ему подпольного человека Достоевского. Мне это польстило, но с произведением я знаком не был. Пришлось наверстывать. А вдруг правду говорит шельма кремниевая?

Прочитал и вот что скажу. Роман состоит из двух частей. Первая далась мне трудно. В ней ничего не происходит: всю дорогу подпольный человек только и делает, что мусолит по кругу сначала одну тему, потом другую, затем третью. И ладно бы он говорил что-то, что заставило бы залипнуть на одной букве на полчаса (как с ницшеанским Заратустрой , например) — нет, это просто какой-то бред бедолаги, который от одиночества начал немного «отъезжать». Особенно меня раздражали и вводили в состояние дефицита внимания его рассуждения «о человеческой выгоде». «Борис, ты не прав!» — хотелось возразить ему. И так бы я не выдержал подобного издевательства над собой и бросил чтение, но во второй части появилась какая-никакая драматургия: классик решил столкнуть нашего унылого философа с внешним миром. Миром, впрочем, довольно вялым и вполне обыденным, скажем прямо, но на фоне шизоидной первой части и этого было достаточно, чтобы реанимировать мой интерес. Здесь я и правда стал узнавать брата Колю — то, на что намекал Грок. И я имею в виду не сюжетные параллели, а сходство в ответной реакции человека на столкновения с социумом — уход во внутренние лабиринты вместо активных действий снаружи. Правда, до подпольщика мне еще расти и расти. Например, нечто похожее на эпизод с офицером случилось и со мной — но я так не зацикливался на этом: ну, было и было, чего бухтеть-то.

Кстати, именно во второй части до меня дошло, почему именно это произведение, как утверждается, повлияло на творчество Кафки . Здесь те же бесконечные руминации, длинные сомнения, гипотетические «а если бы». Те же нелепые монологи минут на пять, замаскированные под диалоги — в реальной жизни, если собеседник не пуляет в тебя репликой так долго, то он либо немного умер, либо сдувшийся футбольный мяч с нарисованным лицом. У обоих авторов происходящее не суть важно — балом правят мысли одного конкретного героя, которые замкнутыми петлями накидываются на его условные перемещения из точки А в точку Б. Они, эти мысли, и есть фабула, и они в совокупности создают ту самую атмосферу тревоги, ради которой все это и писалось. Разница в экспрессии: если кафкианские коридоры условны, абсурдны и по-холодному отчужденные, то в «Записках» локации предельно осязаемы и приземлены, как в газете или милицейском протоколе: шел мокрый снег, Петербург, у Пяти Углов. Вот только подпольный индивид, помещенный в эти стены, молча орет от боли, стиснув зубы, тогда как кафкианский среднестатистический белый мужчина недоуменно пожимает плечами, попутно чувствуя вину без вины и отбиваясь от прилипчивых барышень. Кроме того, как и все крупные произведения Кафки, «Записки» так же ничем не заканчиваются, как бы намекая, что все может и дальше тем же макаром идти по кругу, уходя в спираль гнетущей безысходности, потому что никакого катарсиса не будет и вообще, его быть не должно по задумке. Только в отличие от Франца Германовича, который хитро делал вид, что не дописал (но мы ведь ему не верим, правда?), Достоевский финалит заставкой из Ералаша: дескать, общий смысл вы уловили, мальчишки и девчонки, а подпольный человечек-тот продолжил строчить, просто я вас пожалел. Спасибо, Федор Михалыч, за честность.

И вот что интересно — в этом, наверное, прелесть классической литературы. Несмотря на то, что роман читался тяжело, месяца через полтора ко мне стали приходить разные мысли. Как будто книжица, сделав мне лоботомию без анестезии, посадила в мозг семечку, и из нее спустя время выросло небольшое растение. И я этому рад. Вот только бы не было так больно в процессе посадки.