Блокадная книга

Итак, апофеоз героической смерти — вот лозунг тех дней. Если не победим, то умрём.

Счастье сейчас? Какая ирония. Быть бы живу, не до жиру. Но жить для того, чтобы жить во что бы то ни стало, хоть ничком на земле издыхая, ещё более странная ирония.

Чувство ожидания неизвестного особенно тяжело для человека, приговорённого к бездеятельности.

Нам, современникам, не видно всего, а то, что мы видим, может быть, совсем не то, что должно войти в историю. Нужны ли такие записки, как мои, не очень ли они односторонни, субъективны?.. И всё-таки продолжаю писать.

До чего голод довёл людей, смотришь, на вид приличная дама, нагнувшись, щиплет травку и кладёт в рот, как коза.

Человеку нужна возможность оглядеться, увидеть себя и ужаснуться.

Многие, очень многие помнят блокадный Ленинград через вот это состояние: особенно неуютно, жутко человеку и он ближе к гибели, исчезновению оттого, что исчезли коты, собаки, даже птицы!..

У дистрофиков нет страха. У Академии художеств на спуске к Неве сбрасывали трупы. Я спокойно перелезала через эту гору трупов... Казалось бы, чем слабее человек, тем ему страшнее, ан нет, страх исчез. Что было бы со мною, если бы это в мирное время, — умерла бы от ужаса. Сейчас ведь: нет света на лестнице — боюсь. Как только люди поели — страх появился.

У каждого был свой спаситель. Они появлялись из тьмы промёрзших улиц, они входили в квартиры, они вытаскивали из-под обломков. Они не могли накормить, они сами голодали, но они говорили какие-то слова, они поднимали, подставляли плечо, протягивали руку. Они появлялись в ту самую последнюю, крайнюю минуту, когда человек, прислонясь к стене, сползал вниз, когда, присев на ступеньку подъезда, он уже не находил сил подняться.

Голод не различал профессия — он косил литейщиков и прокуроров, водопроводчиков и композиторов.