Были горы Высокой

Рейтинг LiveLib

5,0

1 оценка

• 5
  100%
• 4
  0%
• 3
  0%
• 2
  0%
• 1
  0%

Ваша оценка

Отметить эмоции

Прочитали 1Хотят прочитать 2

Рецензии

• 

  M_Aglaya24 марта 2020 г.

  Воспоминания рабочих тагильских заводов. Вышла в 1935 году. У книги было несколько переизданий, на местном уровне, я читаю издание 60-х.

  Предыстория. Где-то в начале 30-х гг. Горькому пришла в голову светлая мысль, что надо бы, пока не поздно, зафиксировать историю рабочих, в смысле, по заводам, историю, так сказать, рабочего движения - от лица самих рабочих. Не знаю, было ли это сделано по остальным заводам, у нас вот сделали. Беседовали с рабочими разных возрастов, записывали их рассказы, воспоминания. Как я понимаю, занимались этим рабочие активисты с самих заводов, комсомольская молодежь, рабкоры, все такое. Получилось интересно. Поскольку чувствуется, что разговор идет на равных, в смысле, что и тот, кто рассказывает, и тот, кто записывает - они, во-первых, хорошо знают друг друга, так что разговор идет свободно, во-вторых, понимают друг друга... Те, кто записывают, знают, что спрашивать, понимают, о чем тот рассказывает - а ведь тут, в книге, много чисто бытовых и производственных деталей, подробностей... реалии времени... Особенности производственного процесса, обстановки на рабочих местах - все эти рудники, забои, выработки, сортировки, извозы и прочее. Не надо специально выспрашивать и выяснять, о чем человек толкует. Ну и, я думаю, если бы расспрашивал и записывал какой-нибудь посторонний человек, чужой, люди бы так не разговорились, замкнулись бы... ))

  Значительная часть рассказчиков - неграмотные, не умеют читать и писать. И даже те, кто прошел какое-никакое обучение, определенно не обладают навыками литературного рассказа, письменной речи. Так что просто замечательно, что успели записать эти рассказы, иначе как бы они сохранились. Среди рабочих как-то не принято было писать мемуары. Так что история у нас большей частью освещается однобоко, все больше со стороны аристократии, интеллигенции, ну, может, купцов-торговцев всяких, хотя им, вроде бы, тоже недосуг было заниматься пустой писаниной. )) Ну, а вот тут осталось что-то, записанное со стороны рабочих - тех, кто обычно пребывает в молчаливом большинстве, из чего подразумевается, что его как бы и вовсе нет.

  Старики рассказывают о демидовских еще временах, некоторые же еще застали крепостное право! А ссылаясь на воспоминания предков, так и вовсе задевают аж восстание Пугачева и само переселение на Урал. То есть, как Демидов закупал крепостных на свои заводы и рудники. И как они на этих заводах и рудниках работали - то есть, по-местному, робили. Да вот, это у меня с детства отложилось, что у нас тут получился такой уникальный случай крепостного права - народ вкалывал не на сельскохозяйственных работах, а прямо сразу на заводе! Собственно говоря, об этом все могут почитать в бажовских сказах из "Малахитовой шкатулки". Атмосфера там ярко отражена.

  Кстати сказать! )) Вот меня же давно уже занимает вопрос - вот эти свои сказы Бажов сам придумал или записал народные, как собиратель фольклора? )) А то ведь они такие яркие, выразительные, язык, сюжеты, обстановка - все выглядит так достоверно... Или все-таки это литературное творчество? И вот сейчас думаю - так я же вот читаю самые натуральные воспоминания самых натуральных бажовских персонажей... И что - есть тут хоть какие-то следы всего этого - Медной горы хозяйки, Серебряного копытца и прочих? нет ничего... Про злобных хозяев и адских труд в забоях полно, про дивный волшебный мир - ни словечка... Хотя, конечно, всегда есть вероятность, что эти моменты выпустили в опросах и записи, как не существенные для дела. (бодрится ))) )

  Потом повествование плавно переходит к революционной борьбе и рабочему движению - стачки, забастовки, маевки, листовки... Тоже понятное дело, прицел изначально был именно на это. Тут опять таки проявилась уникальность - я думаю, это единственная такая забастовка в истории рабочего движения, когда бастующие рабочие изо всех сил пытались спасти завод и производство, а проклятые буржуи старались их нафиг уничтожить... Звучит дико, но для всех все было понятно... Рабочие организовали стачку, требуя повышения расценок по нормативам. В связи с чем, все, как положено, остановили работу. Но тут произошло стихийное бедствие - проливные дожди, наводнение, рудники стало затапливать. Для хозяев потеря рудников, конечно, была бы чувствительной, но не смертельной, у них были и другие предприятия, а для рабочих лишиться единственного на всю округу места работы - верная голодная смерть. Так что, несмотря на стачку, все кинулись на спасательные работы - откачивать воду, укреплять крепления... что там в шахтах, в общем, ставят для подпорок. Администрация и палец о палец не ударила... то есть, скорее уже рапортовала, что рудник окончательно погублен, восстановлению не подлежит. Феерический момент...

  Еще очень показательно - как тут рассказывается - рабочие из доменных цехов отправлялись на забастовку, невзирая ни на какие призывы, строго после окончания плавки и чистки э... вот этого всего оборудования и печей. Потому что, ясное дело, если просто все бросить и уйти, то металл застынет, все оборудование придет в негодность. А работать тогда потом где и на чем? В связи с чем я опять размышляю - а вот, как учили по истории, в Англии луддиты наоборот уничтожали машины и оборудование... А нашим такое и в голову не пришло. Машины они любили... ))

  Революция 1905 года, первая мировая, 1917 год, Февральская революция, Октябрьская революция, гражданская война, разруха и постепенное восстановление. В рамках одной книги пролетели с ветерком...

  Еще одна книга из детства прочитана... точнее, нельзя уж так прямо сказать, что я ее в детстве читала. )) Она у нас просто была, я в нее заглядывала... Но читала не все. )) Мне в детстве было интереснее читать жуткие истории из демидовских времен - напоминало сказы Бажова. )) Остальное я так, проглядывала - революция, гражданская - меня это в детстве пугало. А сейчас читала с большим интересом. Особенно впечатляет, как тут во времена гражданской белые и красные воевали на паровозах, туда-сюда ездили...

  Думала, что последняя часть, где чисто про производство, трудно пойдет, но оказалось тоже очень интересно. Все так подробно расписано... Решила, что это специально так записывали, чтобы зафиксировать текущее положение - чтобы потом было с чем сравнивать. Позитивный настрой - было-стало. И никто же не сомневался, что дальше все будет только больше и сильнее развиваться. (вздыхает) А как трогательны рассказы рабочих, которые впервые в жизни сели на экскаваторы и новенькие паровозы! Я думаю, никакие дети олигархов так не радуются крутым иномаркам, как эти пареньки радовались экскаваторам... Да и то понятно - вряд ли они в прежние времена могли на это рассчитывать.

  Ну, и еще мне в детстве интересно было читать про Быкова - это же прямо-таки натуральный триллер получился. )) Григорий Быков был рабкором, его убили кулаки. История в двух словах... Вообще говоря, эта история Быкова в книге занимает особое место, просто таки проходит сквозной нитью. Он тут выступил во всех ролях. Он рассказывал про былые времена - во время гражданской войны Быков был еще мальчишкой, но его пристроили возчиком, так что кое-что он успел повидать. Потом помогал разыскивать пособников белых и тех, по чьим доносам арестовывали семьи красногвардейцев. После войны, в разруху и голод, Быков превратился в настоящего беспризорника, скитался по поездам, в поисках, где раздобыть-украсть хоть чего съестного. В конце концов чуть не умер от голода, как почти вся его семья. Потом его устроили на завод. Вырос, стал хулиганом, как он сам говорит. Но взялся за ум, так как захотел "писать в газету", бороться с недостатками. Ну и боролся, дальше. То писал заметки в газету о хищениях и халатности на производстве, то входил в инспекторские комиссии по проверке финансовых расходов, то по лесам выслеживал бандитов, ворующих общественный скот. Затем, судя по всему, сам участвовал в записи рассказов в книге. Ну и, наконец, когда его убили, то в книге уже про него стали рассказывать другие...

  Заканчивать чтение книги было грустно. У людей-то тут все на подъеме... Хотя впереди еще, конечно, жуткое время, война... ((
  

  
  
  "В 1805 году были пригнаты мои предки из Черниговской губернии. Молодыми. Только их поженил помещик и продал. Стали работать горняками - также крепостными."
  
  "С десятилетнего возраста на подходящую работу ставили. Рассказываю со слов отца о порядках при управителе здешнего рудника Шмакове Иване Леонтьевиче в 1850 году. Приходит Иван Леонтьевич в забой к забойщику. А сорта мешать было запрещено.
  

  • Что, шельма! Чего перепутал?

  
  Берет его за волосы и дерет. Частые случаи. Так дед был забит в руднике за невыполнение урока. Зададут вот выробить четверть сажени. А если забой крепкий? Приходит перед концом работы десятник с правилом. Смеряет. Потом вылезает наверх, садится у западни. И этих вот, которые не выполнили урока, берут слуги хозяина. Берут в пожарную каланчу, в которой стояла чугунная печь. Накаливают докрасна. Садят их за печку. И топят печь жарко. За печкой этой так томят, что человек изнеможет. Приходит Иван Лео

  • Что, шельма, нагрелся! Будешь урок выполнять?"

  ть?"


"Сколько перебило людей шпурами! Каждый забойщик палил сам. Буры приносит с собой, взрывной материал, а обращаться спервоначалу новичок не умеет. Или сам зажжет, или кого попросит. Ждет-ждет - не выходит взрыв. А пойдет в забой посмотреть - и мозги разлетятся по камням... Семьям ничего не платили Дети должны были по миру идти."

"В то время администрация жила за счет рабочих. Возьмем смотрителя Большой выработки Ермила Родионыча Бушина У него завелся такой порядок. Артель из четырех человек обязательно должна уплатить ему по 50 копеек с человека. Дадут два рубля - тогда ладно, будут зарабатывать побольше, копеек по восемьдесят-девяносто. Рубль в то время зарабатывать не допускалось. Бушин услужливым рабочим давал снисхождение, а тем, которые не оплачивали ему "налога" и не служили в домашних работах, было очень плохо. Он тебе и платы не додаст, и забой даст плохой."

"Сею руду. Дело было зимой. Стужа. Мы тогда, женщины рабочего класса, не носили кальсон. Вот где было мучение! Зябнут колени, и ознобишь, и обветришь. Почти валишься на работе, а домой придешь - воешь, не знаешь, куда деваться от боли."


• Как же ты это-то сробила? Кони сдыхают, а ты с эстоль выробила?
оль выробила?
Мне 63 года. Я 55 лет выробила. Я всю породу знаю: серистую, медистую, фосфористую, полумартит, мартит, железняк... Я и сейчас согласна робить, да глаза не видят мои. Серистую, поди уж, не отличить..."

"1 июня был ливень. Несмотря на забастовку, люди вышли спасать рудник. По восемь, по девять часов в воде робили. Я ездил по купцам за мешками, отбирал силой. Мешок с песком положим - держится, вали еще и еще. Рудянка из берегов вышла. Желобья лопнули - и пошло. В шахты-то вода, когда шла, как щепку бревна бросала. Я по хлеб еще ездил, кормить тех, которые робили. В кухне варево все время было. За несколько дней до этого потопа от рабочих была послана делегация в Главное управление демидовских заводов в Петербург. Когда вот они приехали в Питер с требованиями рабочих, в правлении от всяких переговоров отказались, а сказали: "С вами кончено, Медный рудник затоплен." А ведь боле полутора тыщ в горе работало!"

"Смотритель мартена Смольников со слезами упрашивал рабочих не бастовать, не останавливать печей, потому что от этого будет большой убыток. Старики сказали: "Нет, печи портить не дадим! Сделаем выплавку, продуем печи и тогда остановим."

"Мастер депо Овчинников выступил против стачки. Все сгрудились. Он стоял перед толпой сухой, высокий, черный и перекошенный. Искривился всем телом и говорит с насмешкой: "Что это вы?" Овчинников стал штрейкбрехером. Один вздумал работать. Прихожу я как-то в депо, а он поползушки на параллель приделывает. Один ворочается, никого больше не было. Этот Овчинников зверски относился к молодежи. Помнится такой случай. Двое подростков работали у паровоза в сильный мороз. Прозябли и забежали в депо погреться. Встали к чугунной печке. Овчинников сзади подкрался к одному из мальчишек, схватил его за руку и прислонил к печке. Одежда на пареньке, вся промасленная мазутом, враз вспыхнула. Если бы не вылили на него там ушат воды, он сгорел бы. Парнишку мы отправили в больницу, а на Овчинникова написали заявление в суд. Дело о нем, однако, замялось. Это было зимой 1905 года. Рабочих Овчинников бить боялся, а над ребятишками измывался как мог. Он был фанатик демидовщины. Умер Овчинников в 1907 году таким образом. Пришел домой, услал своих детишек гулять, закупорил комнату, облился керосином, зажег себя и задохся в дыму."

"Я учился в то время во втором классе. Как сейчас вижу: черноусый дядька "Андрей", машинка небольшая - гектограф - работает на ней он сам. Аршинный ящик с книгами и машинкой этой всегда стоял под кроватью у отца моего, Ивана Порфирьича. Собрания в подполье под домом проводились. Это было в 1905 году, в декабре месяце. Однажды отец работал с обеда, а мать на речку белье полоскать уехала. Дома я один оставался. Выглянул за ворота и увидел полицию у соседа Елесина. Окружили дом и взошли. Я - во двор и заперся кругом. Стал делать яму в снегу за баней. Выкопал яму - давай вытаскивать этот ящик. С трудом выперстил его из избы. И все ж таки схоронил его в яму. Револьвер отцов завернул в полотенце и полез под сенки. Пол у нас в сенях был закованный под гвозди. Только собаке и пролезть, да мне, маленькому. Положил там револьвер. Вылез и стал подметать во дворе. Стучатся в ворота. "Кто тут?" "Мальчик, говорят, открой!" Я им в ответ: "Нет! Мама уехала на речку, дома никого нету. Пускать не велено." В аккурат едет мама с речки. У нее и слезы из глаз покатились, как видит, что у нас под окном полиция. Подъехала к воротам, стучится и подает голос мне: "Сынок, открой!" Я открыл ворота, и они все взошли в дом, обыскивать. Бились они долго, все перерыли-перекидали, на сарае сено поразбросали у нас, а найти ничего не могли. Ни с чем уехали. Отец пришел вечером с работы. Мать ему объясняет: "У нас были с обыском. Все перерыли-перебросали." А он говорит: "Нашли чего? Нет? А кто убрал ящик с книгами и револьвер с полатей?" Мать ему говорит: "Спрашивай у своего варнака. Я на речке была, ничего не знаю."

"Так я со свидания ни с чем и вернулась. Когда мимо тюрьмы ехали, я ревела, не знай как. Пала с саней в снег, и Красиковы потеряли меня. Оглядываются назад - меня нет. А я в снегу лежала без чувств. С тех пор и поседела я. А годов мне было 27."

"Главное правление заводов и рудников находилось в то время в Петрограде. Как наш рабочий контроль ни придет к управляющему Гибсону, тот все ссылается на Главное правление в Петрограде. Они слали нам из Питера в Тагил извещения, что заказов не предвидится, а поэтому, дескать, приходится ждать лучших времен и рабочим малость терпеть. Правление задерживало нам зарплату, отписывалось: "Банки национализированы. Без разрешения правительства нельзя из них получить ни копейки". А потом мы узнали, что дело было наоборот: банковские заправилы не выполняли распоряжений правительства и нарочно не отпускали денег на зарплату рабочим".

"Контрреволюционерам удалось спровоцировать рабочих. Раздался крик: "Пойдемте к Совету! Устроим над делегатами самосуд!" Толпа бросилась к бывшему дому Уткина, где тогда помещался штаб Красной гвардии и Совет. Кто берет палку, кто кирпич, кто чего - разгонять Совет и красногвардейцев. Красногвардейцы выстроились цепью у дома. Они имели приказ стрелять не в людей, а кверху. Когда толпа начала напирать на цепь, красногвардейцы дали пять залпов кверху. Толпа замешкалась и разошлась. Но кто-то стрелял не вверх, а в людей. На снегу остались убитый и раненый. В ту ночь застрелился председатель Совета Добрынин."

"По решению губернского комитета партии к нам в Тагил прислали эшелон крепких красногвардейцев-большевиков. При помощи их мы стали разоружать меньшевиков и эсеров. Бывало, попадется навстречу кто-нибудь из них, мы - цоп его! Спрашиваем: "Есть в кармане наган?" - "Есть..." - "Давай сюда!" Отбирали и винтовки у них. Стали чистить свои ряды, вычеркивать всех неустойчивых людей. Взамен набирали большевиков и преданных беспартийных рабочих. Говорили: "Вот тебе винтовка - защищать революцию. Патроны клади в карман."

"Помню, как стали обследовать Кокушкина и Железкова, к Серебрякову ходили. Они отказывались, говорили: "Все отдали". Забрали их на работу. Человек сорок. Кокушкина - барыня на высоких каблуках - пришла в кисейном платье железные стружки таскать. Дён пять проработали, сказали: "Все принесем". После этого и понесли, что на кого наложено было. Заработок рабочим мы наконец выдали."

"Днем, в час-два, нагрянула невьянская меньшевистско-эсеровская банда. Дома я был. Услыхал тревожный свисток на заводе. Банда прибыла на поезде из Невьянска, обезоружила Красную гвардию на винном заводе у станции, двинулись по Салдинской улице к шибневскому дому. Они думали, что там находится Совет. А там помещались только некоторые комиссары. Когда они узнали, что ошиблись, то бросились к Совету. Но мы уже засели в канавах и начался бой. Часа три продолжался. На гудки да на выстрелы к нам стали сбегаться рабочие на помощь. Невьянские, отстреливаясь, отступили по Салдинской, сели на поезд и угнали. А мы за ними тоже на поезде в погоню. В течение нескольких дней выбивали белогвардейцев из Невьянска. Они там в цементный завод засели. Когда мы ворвались в Невьянск, то первым делом побежали к подвалу - выручать тамошних партийных ребят. Но большинство их нашли убитыми."

"Сыны у меня хорошие, кроткие. Старший-то Миша. Ему теперь 35 годков. В 1918 году я послал его в Красную Армию. "Ступай, защищай свое рабочее положение!" И он добровольцем пошел в Красную Армию. Когда красные вернулись в Тагил, и Миша домой пришел. Заступил на рудник. Года два робил в ломке, а потом стал десятником. Он и сейчас десятником в Главном разрезе ходит, и учится, и работает. А иногда заплачет. "Чего ты, Мишенька? Не рука ли раненая болит?" - "Вот, мол, чего: любимого товарища белые у меня зарубили. Он один на четверых наскочил, они его и зарезали." Больно парень был хороший да боевой. Из-под Лисьей горы, здешний."

"Под Таватуем собрались. Потом из Верх-Нейвинского села пришла женщина за ягодами и сказала, что там заговор. Бросились мы туда, расстреляли урядника Порошина. А в два часа все-таки разразилось восстание. Выстрелы раздались отовсюду. И тут пришлось отступать нашему броневику. В одном вагоне провиант, в другом дежурная часть. Ближние ребята там были, я все уговаривал их не сидеть в вагоне. Ночью прямо на ходу вагон этот взорвали. Гранату, видимо, бросили, да не одну. Верст, может, десять, тащился он с пламенем."

"От Таватуя мы отступали до Тагила девять суток. Каждую пядь земли отдавали с боем, за каждую деревушку дрались." //на электричке два часа ехать//

"Наша хозчасть хотела нам удружить: поспеть вперед нас и все подготовить. Они прошли тропинками в одну деревню под Белебеем. А там оказались белые. Они утром угадали, а мы часа в два заняли деревню. И видим, возле пожарной лежат наши товарищи, 19 трупов. Шибко были изуродованы. Носы, уши отрезаны, члены вырваны - страшно взглянуть. Жители потом рассказывали, что разбегались, когда наших терзали."

"Белые летом пришли, под осень 1919 года. Разведка: два ли, три ли на конях проехали. Белые флаги велели вывешивать. Мать просто какой-то белый платок взяла, скатерку маленькую. Дня через два после этого они к нам в улицу пришли. Спрашивали, где здесь живет Зимин, коммунист. Соседи сказали. Они оцепили дом, думали, дескать, тут он сидит, дожидается их. Мы с матерью пошли отворять, они уж начали двери ломать. Сами отворили и вошли. Мать два раза нагайкой, что не отворяла. Мне подзатыльника, я - кубарем. Заревел, мать заревела. По доказу они пришли, но ничего не нашли."

"Шибнев отправлял меня на дежурство к белогвардейскому коменданту, подавать тому лошадь. Мне часто доводилось просиживать в коридоре, ожидая выхода коменданта. Сидишь потихоньку, дружинники вдруг начинают торопиться, бегать вниз, в подвал. Оттуда доносятся стоны, крик, рев. Потом оттуда проводят рабочего в промасленной блузе, руки связаны. Тогда я спускался вниз во двор, к своей лошади. Двери подвала отворялись во двор. Из подвала выводили рабочих, мужчин и женщин, избитых, заплаканных, затуманенных, вели их, зачем не знаю - к "его благородию". У двери валялись окровавленные поленья."

"Приходит Климов утром и говорит: "Большевикам уже остается держаться недолго." Я спрашиваю: "Какие ваши соображения? Почему это так?" Он мне и говорит: "Линии железных дорог отрезанные. Восточная здесь из Сибири отрезана Колчаком, Дутовым, а остальные - Деникиным. У большевиков остался только один северный путь на Москву. Так что, дескать, им на одном пути этом развернуть никакого действия не придется. Потому что переброска транспорта узкая." А я ему сказал: "Сейчас мы спорить с вами не будем. Посмотрим, что станет в будущем. Дороги дорогами, а красные и пешком придут, коли надо!"

"Приблизилось время возвращения красных. Стало кое-чего чувствоваться.Стал показываться народец на хороших, упитанных лошадях. А в коробках все сундуки, постели, разная одежда. Потом один раз три дня ехали, страсть... А там подряд более недели: и попы, и дьякона, и дьявола - все тут. Потом солдаты пошли, серо-горе. Множество шло солдат. Двое суток. Схватит там стакан или ведро водицы попить, поставит и бегом опять дальше. Молчали, ничего не говорили. Скучные совсем шли, сильно оборванные. Весь буржуазный класс уже давно прошел, а солдаты все прут и прут. Ну, думаем, какая же у красных сила, что такую тьму-тьмущую перед собой гонит!"

«Раз дождь был страсть сильный. Устои под водоотливными трубами подмыло. Рудянка из берегов вышла. Ой, мать честная! Ночью Фомич прибежал на рудник. Мокро. Темно. Он кричит маш
• Как, ребята? Плохо вода убывает у вас! Что не пускаете моторы?
• Да толку-то, - кричат, - никакого нету! Гнет трубы! Свертки перегибает!
ы! Свертки перегибает!
Взглянул Фомич на магистрали и обомлел. От каждого свертка – где труба с трубой свернута – вода бьет. Трубы того и гляди совсем разойдутся. Гайки-то отвернулись. Побежал наряжать ближайших рабочих. На третьем уступе это было, на самом паршивом месте. Мягкая глина больно была, выворотить ногу не можно. Грязина, да ночка, да ничего не видно, да будь ты трижды проклят! Взглянет на ноги: то ли в обутках, то ли в чем! Все-таки идет сп
• Не будь вас, мужики, ничего бы от рудника не осталось. Все бы залило. Пруд бы на этом месте был.»
о. Пруд бы на этом месте был.»

«Наступил голодный 21-й год. Пришлось мне ездить в поисках хлеба. Спекулянты уставят все нары большими муками с мукой или рожью, а сами разлягутся на мешках. А мы, ребятишки, сидим под нарами, ждем, чтобы контроль прошел. Контролером был Колька Баранов с Гальянки, каждый его знал. Мы сидим под нарами, молчим, авос
• Сидят, под нарами-то!
казываю
• Кто под нарами?
рами-
• Зайцы!
• Вылезайте!
• Волков боимся!
м:

• Зайцы!


• Вылезайте!


• Волков боимся!

Он засмеется и уйдет.
После проверки спекулянты ложатся спать. Большие мешки кладут под головы, чтобы их не украли. А мы снизу в щели между досок прорезаем перочинным ножом эти мешки и подставляем свои. Как только наполнишь свой мешок, на первой же остановке выскакиваешь. А в 22-м году я совсем обнищал, пошел по деревням под окнами побираться. Однажды возвратился из деревни больной. Девять дней пролежал. За девять дней у нас умерло четверо человек: мать, бабушка, двое братьев. Я остался один, очень слабый, истощенный голодом. Лежал в избе у окна. Вот показался старый горняк, большевик Каписко. Я открыл
• За что?
• Я голодаю четыре дня.
пос
• Подожди минутку. Я сейчас пришлю.
олодаю четыре дня.
Он сказал:

• Подожди минутку. Я сейчас пришлю.

Прошло минут пять. Прибегает мальчишка, сын его, Мишка. Принес булку хлеба. И так каждый день Каписко стал заносить мне хлеба, пока я не поправился.»

«В 21-м году было сильное затруднение с продовольствием. Перебои со снабжением случались, заминки. Привезут вагон овса, смелют, раздадут. Трудная была работа. Приходилось удерж
• Три дня уж ни я, ни семья корки хлеба не видим. Как же я могу работать.
рил
• Положение такое трудное Вся страна так. Приходится переносить. Ясно, как день.
твечал:

• Положение такое трудное Вся страна так. Приходится переносить. Ясно, как день.

Часто приходилось и в забоях бывать. Там иногда и поспоришь. Сначала он и покричит и чего. А потом уж «подпояшешь» его, как говорится. Он и сядет в конце концов. Я, когда в Рудком заступил, так у меня на голове волосы целы были. А через два года вылезли. От напряжения от сильного.»

«Работница Елена Масленникова подала мне заявление, что в нашем цехе работает тот самый Иван Николаевич Нехорошков, который провел белых нам в тыл при сдаче Тагила в 1918 году. При белых по доносу Нехорошкова был жесто
• А ну-ка, расскажите нам, кто вы такой и ваше прошлое?
рабочем собрании мы скричали Нехорошкова.

• А ну-ка, расскажите нам, кто вы такой и ваше прошлое?

Когда Нехорошков начал рассказывать свою биографию, как вспомнил я год 1918 и события у станции Сан-Донато, где валились десятки невинных душ от рук
• Выйди отсюда, враг и тиран народа, пока ты еще жив!
дседатель комиссии, выдержать и тут же закричал ему:

• Выйди отсюда, враг и тиран народа, пока ты еще жив!

Нехорошков удалился немедленно с рабочего собрания, а горняки с еще большей активностью стали разоблачать тех, которые вели борьбу против красных.»

"Улучшение путей дает увеличение работы подъемника. Для этого не надо иметь голову с пивной котел, а самую обыкновенную. И еще надо привыкнуть работать по плану, систематически. Делать планово-предупредительный ремонт механизмов. Предусматривать все случайности. Вот в прошлом году водоотлив от мороза рвался, так все избегались: "У-у! Штурм! Субботники! Всех забойщиков на борьбу с аварией!" А теперь мы строим запасную нитку водоотлива. Как начнет одна лопаться, так я от стола не встану. Скажу только: "Перейти на другую!" Очень много можно предусмотреть и сделать. Полускат от клети у нас обязательно последний. Запасного каната нет. А потом, когда подъемник выйдет из строя, забегаем: "Токарей! Слесарей! Сверхурочно!" А надо, чтобы все под рукой имелось, чтобы все в полчаса сменить. Ведь на всякую аварию отрываются люди в диком количестве. И не надо быть заведующему вертушкой. Пусть твои рабочие говорят: "Шептаев не обманывал и не обманет!" Хоть умри тут."

"В конце 1930 года назначили заведующим погрузкой Бориса Иваныча Шептаева. Ну, этот мужик пробойный. При нем дело начало поправляться. Однако боялись грузчики, как бы он не убился: начнет бегать, распоряжаться, того гляди сгоряча на какой-нибудь столб наскочит и пропадет."

"Мне очень эта машина понравилась. Приспособлено в ней, удобно все, сидишь в кресле в своей кабине, все рычаги перед тобой находятся. Начнешь работать, моторы воют, механизмы кругом визжат. Повертываешься, куда только нужно, и чувствуешь себя в это время мужественно. Все внимание уделяешь правильности, чтобы вертелось и визжало, как надо."

"Хорошо работать на экскаваторе. Нравится мне. Я люблю машину. Сперва, как я пришел на машину, думал: как же я научусь? Да будет ли ковш подниматься? С какой же головой там сидит человек, который правит такой громадиной? Сядешь за машину, те же рычаги тянешь, а у него ковш так, а у тебя иначе. То канат опустится, то ковш на себя мало возьмешь. А теперь я сам учу ребят из горпромуча. Даже как-то не верится, что научился на такой машине работать. Сидишь в кабине на верхушке горы, под тобой весь город. Вот, думаешь, какую должность ты занимаешь!"

//Быков// "В 1929 году я был еще хулиганом. В газете "Тагильский рабочий" поместили тогда заметку о каки-то безобразных делах на горе Высокой. Подпись дали: "Быков Григорий". А я ее не писал, да и писать не мог, потому что был неграмотный. Другого Григория Быкова на нашем руднике не было. Я стал думать: "Ишь, люди пишут, свою фамилию боятся ставить, ставят мою!" Я был смелый, ни черта не боялся... Мне охота самому прочитать, а не могу. Буквы знаю - сложить не могу. Пошел к товарищам, которые стояли "на крестах", на перекрестке. Один взял газету, стал читать. Там говорилось о Гагине Иване Матвеевиче, который будто бы воровал тес с торфяника. Я задумался: кто бы научил меня писать в газету? Как следует! Право, всех стал бы разоблачать. В то время я работал в механическом цехе. Всех неграмотных там вербовали учиться. Записали и меня тоже. Учительница подучила меня. Начал я царапать пером, как курица лапой."

"Когда прощание кончилось, товарищ Ячменев распорядился выносить гроб. Вместо катафалка была подана к клубу красная пожарная колесница. На возвышенную середину ее поместили гроб, а на ступеньках сели родственники. Колесницу везла тройка пожарных коней. От клуба металлургов до красного уголка Высокогорского железного рудника гроб сопровождали два духовых оркестра. Тысячи людей шли за гробом вплоть до самого кладбища. Процессия шла мимо завода через плотину. Сначала предполагали пропустить ее через завод, но директор завода, товарищ Щербина обещал в одну ночь высушить и вычистить плотину от грязи. Обещание было выполнено. Так Гриша Быков даже после своей смерти заставил все-таки привести в порядок эту плотину, о безобразном состоянии которой он при жизни писал столько заметок."

"Скоро я перейду к четвертой задаче, буду делать сам и посадку, стану настоящим пилотом. Буду летчиком. Хоть и здорово трудно иногда бывает учиться, но трудности мы изживаем. Летаешь над рудником, и сердце у тебя выше становится. Тысячу метров высоты наберешь, фабрика обогатительная, скажем, становится, как ящичек, бараки совсем крошечные, а люди - точки. Вверх поглядишь - пространство великое. Зайдешь в облака, как в дым, потом выйдешь из них. Смелость на тебя находит. Я уж буду СССР защищать - не с винтовкой ползти по земле, как партизан Баранов полз в сражении с белыми под Тагилом. Я в воздухе дам врагу свинца...
Лечу я над Тагилом и вижу под собой город, Ключи, Гальянку, Выю, народ движется, автомобильчики маленькие бегают. Вижу новостройки: Тагилстрой, Коксострой, Вагонстрой. Вижу леса, горы,пруды. Дым идет от завода. Кокс выгружают - большую подняли пыль. Лодки ползут по пруду. Хорошо уж очень жить, учиться, работать."