Wild Game: My Mother, Her Lover, and Me

"В жизни генеральных репетиций не существует. У тебя только одна жизнь, Ренни, и пора тебе ею заняться".

– Книги приходят в жизнь человека не без причины, – говорила мне Марго, вручая очередную стопку.
В то время я не до конца понимала, о чем она толкует, но жаждала бегства, ныряя в жизни персонажей и пытаясь разобраться в их мотивах и реакциях. Эти романы срывали мне резьбу своими конфликтами, декларациями и обращениями, но, кроме того, она наводили фокус на некоторые мои смутные мысли, дарили моменты ясности.

Наконец-то моя роль в эмоциональном смертельном номере, который представлял собой роман матери с Беном, была отыграна до конца. Я занималась жонглированием тарелочками так долго, что теперь, когда весь этот фарфор наконец лежал, разбитый вдребезги, на полу, я чувствовала по большей части облегчение.

И эта последняя ложь была не просто клеветнической: она расширяла без того сложную паутину людей, впутанных в любовную интригу моей матери, вынуждая меня становиться в своей бдительности еще большей паучихой, пытавшейся улавливать вибрации и возмущения со всех концов нитей. Я и прежде чувствовала себя сообщницей прегрешений матери и Бена, но теперь стала орудием еще более серьезного преступления.

Я начала понимать, что Малабар была права еще в одном: запретная любовь действует как электричество.

Я где-то слышала, что клетки в человеческом теле полностью сменяются каждые семь лет. Если так, то я уже была совершенно другим человеком, нежели тот, которого моя мать разбудила тогда, в мои четырнадцать лет. А коль скоро я перестала быть тем "я", которым была тогда, то уж точно не могла быть половинкой Малабар.

В колледже я намеревалась создать для себя совершенно новую идентичность, отделиться от той девочки, которой была. Эта девочка была поглощена своей матерью настолько, что перестала понимать, где заканчивается мать и начинается она сама.

Бен обиделся из-за того, что его лучший друг мог прийти к такому ужасному выводу, а Чарльз чувствовал себя виноватым из-за выдвинутого обвинения. Оба они знали правду, но со всем рвением предпочитали ложь.

– Мы же не выбираем, в кого влюбиться, правда? – сказала я, повторяя затертую матерью фразу.
– Наверное, нет, – уступая, кивнул Адам. Но он окинул меня любопытным взглядом – тем, который я в своем параноидном состоянии восприняла как осуждение самой моей ДНК, всех тех хромосом, что были связаны с Малабар. – Но мы не обязаны идти на поводу у этих чувств. И уж точно не надо впутывать в них детей.

Для меня имело значение только то, что нравилось моей матери; своего морального компаса у меня не было. Прошли годы, пока мне стали понятны те силы, которые сформировали ее личность и ту личность, которой стала я, тогда я осознала, сколько плохого мы обе совершили.