Этика небытия. Жизнь без смысла: самая печальная философия

В принципе, нас интересует не прижизненная выгода от добровольного самоограничения, а то, какое значение, по Шопенгауэру, это самоограничение имеет в метафизическом смысле. Скажем, у Шопенгауэра есть идея, что каждый из нас виновен самим фактом существования. Смотрите, как интересно получается: не родители виноваты, что некто появился на свет, а он сам виноват. На первый взгляд непонятно, как такое может быть? Шопенгауэр охотно использует в качестве иллюстрации ветхозаветный миф о грехопадении: он говорит, что в традиционном понимании грехопадение случилось после появления первых людей, у него же – до того. А не может ли это означать, что когда-то мы уже жили и не смогли погасить свою волю, поэтому случилось новое рождение? Ведь призывает Шопенгауэр к аскетизму именно для умерщвления воли, а у того, кто не отринул свою волю, «смерть оставляет после него зародыш и зерно совершенно иного бытия, в котором возрождается новый индивидуум, – таким свежим и первозданным, что он сам предается о себе удивленному размышлению.

По мнению Дика Свааба, большинство психопатов – не в тюрьме, а в топ-менеджменте международных корпораций и банков; среди политиков. Они никогда не чувствуют вины, легко разрушают, легко воруют.

Маньяк же замыкается в своём абсолютном одиночестве, поэтому он презирает «реальность» и стремится её уничтожить. Или он абсолютно одинок в силу своего презрения к реальности и непохожести ни на кого? В любом случае, закономерным итогом самовольного суда, который маньяк вершит над окружающими и миром есть его собственное уничтожение. В этом смысле, убивая других, он постепенно уничтожает сам себя, а вместе с собой – своё негативное представление о «существовании». Почему многие, наряду с эмоциональным, часто доходящим до истерики, неприятием маниакального поведения, проявляют к серийным убийствам, а также их омерзительным подробностям ярко выраженный интерес? Не является ли этот интерес выражением нашего собственного презрения к «реальности», или его можно рассматривать как следствие непонимания большинством поведенческих реакций демонического субъекта, обладающего сверхценной идеей? В любом случае, маньяк (и не только серийный убийца, но и кровавый диктатор) отличается от обывателя тем, что идёт в осуществлении безумного сценария своей мании до последних пределов. При этом его бывает крайне сложно обнаружить, до тех пор, пока он сам, устав убивать, не начинает явно или неосознанно способствовать своей поимке. Это связано с тем, что перевёрнутая логика уничтожения не поддаётся расшифровке с позиций обыденного сознания, живущего по законам несуществующего «правильного» мира. Или наоборот – перевёрнутый мир не в состоянии объяснить безумную последовательность логики абсолютного одиночества и уничтожения.

В отличие от религиозного фанатика философ абсолютно одинок, а глубоко верующий человек находится в непрерывном общении с Богом, во имя которого можно и пострадать, и умереть, чтобы подать достойный пример и обратить в свою веру колеблющихся. Философу это ни к чему. Но не должна ли внешняя сторона нашей жизни естественным образом отражать наши мысли? Не сиюминутные, проскакивающие мысли о том, о сём, а мысли рождённые, продуманные, порой выстраданные, важные для нас? Если человек упорно и много думает о чём-то, размышляет, приходит к каким-то выводам в процессе серьёзного думания, разве не отразится это на его поведении, образе жизни, взаимодействии с окружающим миром? И не является ли раздвоением личности как раз отсутствие такого отражения? Если некто денно и нощно медитирует на какой-то теме, непрерывно прокручивая в голове всё, что с ней связано, а образ жизни его совершенно не совпадает с его думами – тут также налицо раздвоение.

Мы в очень малой степени являемся наблюдателями спектакля жизни, но в гораздо большей степени – его участниками. Хотим мы того или нет, повседневность вовлекает нас в себя. Когда мы решаем какие-то проблемы, когда ежедневно ходим на работу и находимся во власти совершенно безнравственных идиотов, когда нам досаждают окружающие люди, мы в эти моменты не думаем о своей и их ничтожности и конечности, а очень активно вовлекаемся. Мы имеем свои страхи, привязанности и пристрастия, мы чего-то всё время желаем, мы непрерывно сопротивляемся трудностям и преодолеваем какие-то препятствия. И так будет до окончательного ухода в абсолютное небытие. При этом мы не можем занять по отношению к жизни какую-либо позицию, обеспечивающую нам радикальную неуязвимость. Любые наши ухищрения обречены на провал.

В каком-то относительном смысле можно сказать, что родители совершают непростительный грех, производя на свет потомство. Но что это меняет? Философ небытия Арсений Чанышев написал на эту тему стихотворение:

Я смертного родил. Одушевил
Материю, которая была
Бесчувственной.
Я наделил её
Способностью к страданью.
И в этот мир – Мир Зла —
Швырнул ребёнка,
Который думает,
Что это Мир Добра
(Ведь ласковы пока
И бабушка, и мама)…
И он растёт – и ничего не знает!
Он ничего не ведает о жизни:
Измене, Лжи, Разлуке, Клевете,
Болезни, Одиночестве и Смерти…
Я смертного родил —
Я в этом виноват. 

При этом сам Арсений Николаевич был несколько раз женат, если нам не изменяет память, и произвел на свет не одного смертного. Его дочь убили. Слишком поздно он пришел к пониманию, что детей рождать не надо. Возможно, в тот период, когда он их порождал, у него могло не быть такого понимания (или оно присутствовало где-то на задворках сознания), иначе он бы жил сам по себе, не обремененный семьями и детьми. Хотя, по большому счету, даже понимание каких-то вещей не отменяет противоречащих этому пониманию поступков и действий. Это и является свидетельством того, что человек не является хозяином в «собственном» доме.

Какие же мировоззренческие ответы предлагает нам наука? (Разумеется, речь идет об объективных мировоззренческих последствиях научной революции, а не о сформулированной учеными идеологии) По вопросу ко конечности жизни наука актуализирует учение философов Киренской школы – Аристиппа, Гегесия и других. Они учили жить в свое удовольствие, не задумываясь о конечности жизни. Более того, не планировать ничего дальше сегодняшнего дня. Так, философ киренской школы Гегесий считал, что если человек болен, нищ и (или) стар, ему необходимо как можно скорее свести счеты с жизнью. При этом он был столь убедителен, что после каждой своей лекции обретал массу последователей, желавших немедленно перейти от теории к практике, поэтому афинские власти, в конце концов, запретили ему публично философствовать.

Известно, что Лев Толстой в «Исповеди» делил всех людей на четыре вида:
1). Не видящие трагизма и бессмысленности жизни (интеллектуально неразвитые мужчины и многие женщины. Последние последовательно рассматривают фрагменты сложного объекта, в то время, как мужчины обычно видят проблему в целом).
2). Видящие бессмысленность, и пытающиеся забыть о ней, предаваясь, пока возможно, удовольствиям.
3). Видящие отсутствие смысла и самоубивающиеся (храбрые)
4). Видящие трагизм и продолжающие жить из трусости. К этим Толстой относил себя.
Но отчего Толстой не присоединился к большинству представителей своего сословия (категория 2)?

Если говорить о стремлении уменьшить страдание жизни с помощью погашения собственных желаний, то здесь всё не так просто. Если желание очень сильно, то бороться с ним становится невероятно трудно. Наши желания появляются как незваные гости, которые могут завладеть хозяйским домом. Пока есть здоровье, силы, энергия – желаниям не будет конца. Они могут уменьшиться сами собой вместе с общим ослаблением организма (в результате болезни или старости). Стрессы и всевозможные переживания тоже хорошо погашают желания. Вынужденная плотная занятость также подойдет для этой цели. И что мы с вами имеем? Желание – это источник страдания. Устрани источник – исчезнет страдание. Устранить его можно только страданием же! Получается замкнутый круг.