И пусть вращается прекрасный мир

Ее улыбкой стекло можно было резать.

По правде сказать, я не видала Бога ни разу с тех давних дней, как оставила Миссури.

Корриган сказал мне однажды, что нет прочнее уязвленной веры, и мне думается иногда, не это ли он творил — уязвлял свою веру и так испытывал ее, — и не пробный ли я камень на пути его Бога?

Быть может, он проснулся, выбрался на рассвете из машины размяться, вскинул голову и увидел в вышине человека, бросавшего Богу вызов, человека, стоящего не под крестом, а над ним?

Для женщины, может, оно волнующе — заняться любовью с мужчиной, который никогда прежде ни с кем не спал, и так оно и было, сама мысль, само движение навстречу, но я словно занималась любовью с множеством потерянных лет, и, по правде говоря, он плакал, опустив голову на мое плечо, старался не смотреть мне в глаза, не мог этого вынести.

Содерберг сделался сыном собственного сына — он остался жить, Джошуа опередил его.

В конце концов, это Америка. То самое место, где дозволяется ходить так высоко, как пожелаешь.

— Что такого есть в вине, Гарри?
— Ты о чем?
— Как ему удается лечить нас?

Гарри одолел весь долгий путь «американской мечты» и пришел в итоге к выводу, что вся мечта состояла в достойном ланче и темно-красном вине, от которого взлетаешь.

Когда-нибудь он свыкнется, узрит свет в тоннеле, — и не в конце его, а в самом тоннеле, не имеющем выхода.