Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Когда умрет мой мозг, умрет и мое «Я». «Я» — это мимолетный электрохимический танец, сотканный из несметного количества бит информации, которая, как утверждают физики, материальна. Никому не известно, во что превратятся эти бесчисленные фрагменты информации, разлетевшиеся во все стороны после моей смерти. Раньше я надеялся, что они превратятся в древесину и листья дуба. Сейчас, наверное, что они станут грецкими орехами и яблоками в саду у дома смотрителя шлюза, если мои дети развеют там мой прах. Таким образом, нет рациональной причины бояться смерти. Как можно бояться пустоты? И тем не менее подобная перспектива меня пугает. Меня также глубоко возмущает тот факт, что я никогда не узнаю, что произойдет дальше — с моей семьей, с моими друзьями, с человечеством в целом, в конце концов. В последние годы мой инстинктивный страх смерти принял новую форму: я боюсь безнадежно заболеть и оказаться на попечении безымянных врачей и медсестер, которые работают посменно в гигантской больнице, напоминающей завод, и толком меня не знают. Либо, что еще хуже, умереть невменяемым в доме престарелых.

Мы оперируем в надежде, что пациент выздоровеет, и многие действительно идут на поправку. Бывают у нас и триумфальные победы, которые однако, не были бы столь заметными, не будь места катастрофам. И правда, если бы операции всегда проходили успешно, то в них не было бы ничего особенного. Состояние некоторых пациентов после операции ухудшаются, а некоторые — из тех, что без операции умерли бы, — выживают, но остаются абсолютно недееспособными. Временами, в минуты глубочайшего уныния, я начинаю сомневаться, уменьшаем ли мы в конечном счете людские страдания или только приумножаем их.