Повести и рассказы

А напротив, через улицу, стоял тщедушный солдатик в шинеле, похожей на больничный халат, голубых обмотках и английских бутсах. Смотрел он на американца поверх проходивших (он устал и привык к манифестациям) и пытался удержать американца в памяти. Но был тот гладок, скользок и неуловим, как рыба в воде.
…И было ему непонятно стыдно не то за себя, не то за американца, не то за Россию, не то за Европу.

Пеклеванов сидел в грузовике и неясно сквозь очки улыбался.

Быстро и ловко протянул офицер руку и сказал по-русски, нарочно коверкая слова:
— Мий — нитралитеты!..
И, повышая голос, заговорил звонко и повелительно по-японски. Было у него в голосе презрение и какая-то непонятная скука. И сказал Знобов:
— Нитралитет — эта ладно, а только много вас?..
— Двасать тысись… — сказал японец и, повернувшись по-военному, какой-то ненужный и опять весь чужой, ушел.
Постоял Знобов, тоже повернулся и сказал про себя шопотом:
— А нас — мильен, сволочь ты!..

Хорошо, хорошо — всем верить, все знать и любить. Все так надо и так будет — всегда и в каждом сердце!

Человек дрожит — он тоже лист на дереве огромном и прекрасном. Его небо и его земля и он — небо и земля.

Правда, она-то и на звезды влезет.

Зверем мы рождаемся ночью, зверем!!
Знаю — и радуюсь… Верю…

Им надо итти дальше, на то они и люди…

У Пеклеванова очки на нос пытаются прыгнуть, не удается; сам куда-то пытается прыгнуть и телом и словами:
— В Америке — со дня на день!
Орет Знобов:
— Знаю… Сам с американским буржуем пропаганду вел!..
— Изучили!..
— В Англии, товарищи!..
Вставай проклятьем заклейменай…
— О-о-о!!.

— Про народ кто знат?
— Сам бог рукой махнул…