Первая любовь

Есть книги, похожие на прекрасную незнакомку, улыбнувшуюся тебе из под чеширского зонтика на вечерней улице.
Такие книги не только снятся, с мыслью о них просыпаешься среди ночи, с жарко бьющимся сердцем во все стороны света: не сердце — а роза ветров.
Постель, и роза цветёт в ней в ночи…
Есть книги-друзья, которые снятся и ты просыпаешься от поллюции среди ночи, причём снилось не что-то сексуальное, а — невинно-прекрасное, простая прогулка с подругой в лесу, возле весенней реки.
Накрапывает теплота вечернего дождя, и ты, словно антенну, ловящую сигналы с далёкой звезды, раскрываешь над милой подругой — зонтик.
Ничего такого во сне не происходит. Вы идёте в тургеневских декорациях под дождём, молчите и улыбаетесь, и лишь лес чуть темнее, и синева смыкается за плечами, словно намокшие крылья.. и ты просыпаешься от невыносимого, жаркого счастья, поллюции, слёз на глазах и с бьющимся сердцем.

Кому то может показаться странным, что во время чтения «Вешних вод» у меня случилась поллюция (разумеется, не за книгой, днём, а ночью. Дело в том.. что мне снился Тургенев. Не подумайте ничего плохого, я не извращенец, просто.. я так иногда называю мою милую подругу, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки, и я точно так же проснулся в слезах и с бьющимся сердцем: она наверно читает сейчас это и смущённо улыбается..).
Я не знаю, кто помогал Тургеневу писать эту повесть. Быть может.. ангелы.
Так бывает, когда вспоминаешь о былой любви.
Наташа Ростова в «Войне и мире», мечтая у ночного окошка, говорила подруге о том, что если вспоминать что-то из прошлого, детства, то можно довспоминаться до того момента, когда тебя ещё не было…
В основе повести, реальный эпизод из молодости Тургенева, когда он путешествовал по Европе, забрёл в одну кондитерскую где-то в Германии, зашёл словно в чужой сон, где никого нет, ни посетителей, ни продавцов, лишь озябший солнечный зайчик на полу задремал.

Слышны голоса, стоны.Словно цветы на стенах стонут, или солнечному зайчику снится кошмар и он вскрикивает дрожью света во сне.
Но вот, в сон входит, словно луч из-за листвы, прекрасный ангел, берёт Тургенева за сердце и ведёт его куда-то в сумерки, а там, на полу, простёрт бледный юноша.
Быть может, Тургеневу показалось, что это он сам, его душа, лежит у ног прекрасного ангела.
Неужели.. Тургенев увидел в чудесной кондитерской, ангела, и от красоты его, потерял сознание, и ему теперь снится, как он, но уже взрослый, с сединой в волосах, зашёл в эту кондитерскую, с навеки замершими там людьми, ангелами и сердцебиением пылинок в луче из-за шторки?
Этот юноша на полу, был младший брат прекрасной девушки, в которую и влюбился юный Тургенев.

Мог ли Тургенев, вспоминая свою любовь, с которой он был трагически разлучён, довспоминаться до ангелов и высшей тайны любви?
Я верю, что в мире есть дюжина произведений искусства, к которым приложили свои руки (крылья?) ангелы.
В этих произведениях, словно в росинке в чашечке цветка в стихе Блейка, отражена тайна мира.
Вешние воды — одно из таких произведений.
Возможно, когда Тургенев умирал… он думал о нём.
Точнее, его душа вернулась в ту кондитерскую его юности, к своему… ангелу, в свой утраченный рай.
Не знаю.. быть может, когда я буду умирать, я тоже буду думать об этой повести (в бреду?).
О нём, и об удивительной женщине, с чуточку разными глазами, цвета крыла ласточки.
Эта повесть Тургенева, почти столь же прекрасен, как и она.
К ней тоже… приложили крылья, ангелы?

Я кажется знаю, о чём буду бредить в момент смерти.
Звучит безумно.. но после прочтения повести, я был похож на странного самоубийцу: моё левое запястье истекало слезами: я вытер слёзы, запястьем..
Более того, у меня было странное желание…  отдать часть своей жизни, лишь бы Джемма не испытала тот ад, в котором она оказалась, когда её предали.
Я был бы рад умереть, лишь бы.. не важно, Джемма, или та неизвестная итальяночка в кондитерской, дождалась юного Тургенева и у неё не было бы разбито сердце.
Ведь если сердца разбиваются, это кому-нибудь нужно? А, Маяковский?
И пусть Тургенев жил бы с ней, любил её нежно, и не написал ни одной строчки, не стал бы писателем и Полина Виардо
ему лишь приснилась бы, и изумрудно-серый томик Вешних вод Тургенева, ласково вспыхнув, истлел бы в моих руках.
Пускай, пускай, лишь бы милая Джемма не пережил ад предательства: как после такого звёзды могут зажигаться, а, Маяковский? Как солнце после такого может всходить и весной распускаться цветы?
После такого предательства, равного предательству бога, мир должен кончиться, замереть и погрузиться во тьму.
И.. что ужасней всего, всё это и произошло, но лишь в сердце Джеммы, хоть об этом и не писал Тургенев.
Это происходит в сердце каждого, кто пережил предательство в любви.

Проснувшись ночью от слёз (вешних?), я вспомнил о своей любви.
Успокоившись, я странным образом представил Пришвина — главным героем повести Тургенева.
Нет, не старого Пришвина, похожего на Фавна, с вечной собачкой своей, бегущей впереди него, как тень на заре, а молодого, красивого..
В пору его учёбы, он путешествовал в Париже и встретил там свою Вареньку.
Он тогда ещё не знал, что это любовь всей его жизни.
В некоторой мере, солнце зажигается и звёзды летят в глубоком одиночестве космоса, чтобы такая любовь сбылась.
Без неё — и эти звёзды бессмысленны, и солнце светит в бездонное одиночество мира, не согревая никого.
Пришвин писал потом, что рай повторяется на земле не единожды — в любви.
А я добавлю, что и ад, и гибель мира и распятие бога — тоже повторяются в утрате любви, потому это так экзистенциально невыносимо.

Пришвин встречался с Варенькой в тургеневских декорациях липовых вечерних аллей, всего три недели.
Не было интима, был сплошной трепет невесомого сердца: Пришвин боялся обидеть Вареньку, плотской любовью.
Сам не ведая того, он совершил первое предательство любви: любил в женщине — душу, а не её целиком (любить только тело, так же преступно).
А Варенька хотела простого женского (боже.. вечного, вечного!) счастья, семьи и детей.
Они расстались. Пришвин хотел покончить с собой, уже в России.
Его сердце и запястья, истекали строчками: он стал писателем, как и Тургенев: любимая светила как звёздочка, в безрассветной ночи.
Спустя несколько лет, он решился ей написать, упасть к её милым ногам — письмом, словно лицом души, прильнуть к её милым коленям..
И это тоже, до странности напомнило мне Вешние воды.
Варенька откликнулась. Она… любила.
Написала Пришвину письмо, сказав, что будет проезжать в поезде мимо его городка, выйдет на станции и будет ждать его, его одного..

Боже мой! мне хочется часть своей жизни отдать, чтобы Варенька не пережила этот ад!
Это похоже на безумие, нелепость жестокую, так часто вторгающуюся в любовь, увеча её, как бы мимоходом.
Всё было хорошо.. на каком-то райском плане. Пришвин ждал любимую на вечернем вокзале.
Но она опаздывала. Её не было. Он страдал, он ещё не знал, что.. перепутал день, и Варенька приехала ещё вчера и стояла в глубоком одиночестве вечереющего вокзала, ждала своего милого, ждала его одного.
Сколько длится секунда в таких ситуациях?
Так капля нейтронной звезды на земле, весит миллион тонн.
Варенька не смогла простить этого. Все слова были бессильны. Пришвину было стыдно сказать правду, и этот экзистенциальный стыд роднил его с героем повести Тургенева.
Это так безумно и странно: любовь всё может понять и простить… но сердце словно упирается в стену безмолвия, равное космическому безмолвию глубокого космоса: его можно преодолеть лишь через тысячи лет…
Когда Пришвин был уже старый, женатый в третий раз, и был счастлив с женой, перед смертью ему снилась.. всё та же Варенька, и он с в слезах бредил о ней, на руках у жены.
Понимаете? Любовь всей его жизни прошла мимо него. Звёзды летят в никуда и солнце всходит зачем-то, не грея.

Начало у Вешних вод — экзистенциальное (предельное сближение Достоевского и Тургенева).
Мужчина, уже с проседью, сидит в своей сумрачной комнатке, закрыв руками лицо: он только что пришёл с какой-то пошлой вечеринки. Осознание, что жизнь прожита зря. Чего то главное так и не случилось в жизни.
Словно герой стиха Тютчева «Она сидела на полу, и груду писем разбирала», мужчина, подобно душе после смерти, обернувшейся на печально простёртое тело, перебирает письма молодости, натыкается на гранатовый крестик… девушки.
И в нём начинает говорить память. Боль.
И это выходит не менее фантастически, чем разговор Ивана Карамазова, с чёртом, в своей сумрачной комнатке.
Так странно: говорит память, а кажется — вечность. Словно этажи памяти повалились в бездну и звёзды, ибо то, что сияет в воспоминаниях, по своей важности и свету, бесконечно превышает то, что ты есть сейчас: это как секунда пред вечностью.
И мне грустно, что в мире известно «печенье Пруста», как символ связи воспоминания с прошлым, но почему-то никто не говорит об орфейном огляде воспоминания у Тургенева.

Кажется, что комната мужчины медленно зарастает тишиной, осенним шумом листвы и травой.
Мужчины — нет. Он, настоящий — в прошлом. Он предал не только любимую, но и себя, свою бессмертную душу.
И это тоже экзистенциальный момент, признать, что ты — мёртв, что вся твоя жизнь, как планета, сорвавшаяся с орбиты, покрывшаяся льдом и летящая в тёмную пустоту.
Такое осознание — равно послесмертному опыту: не каждый способен это не то что выдержать, не убив себя, но и сознаться в том, что он — мёртв, или, по крайне мере, что настоящий он, с бессмертной и любящей душой, остался где-то Там, в стороне жизни, воспоминаний.

В некотором смысле, Вешние воды — это экзистенциальный апокриф Евгения Онегина, с той лишь разницей, что Ленский и Онегин мучительно слиты в одно целое, а Ольга и Татьяна — не менее мучительно разделены, словно душа и тело, словно весенняя гроза, которой так радовалось деревце после сумрачной зимы, и вот, гроза расколола её на две части.
Рядом с деревцем, весело бегут весенние ручьи, всё радуется весне, а оно одно как бы распято светом и из её запястий растут молодые цветочки, растут в никуда, в небеса.
Эта амбивалентность Вешних вод — поражает. В ней оптика символов и стиля, трагедий и бездны — 20 и 21 века.
В «Лекциях по русской литературе», Набоков лишь в одному предложении, мельком, упомянул эту повесть Тургенева, выделив её среди прочих.
А между тем, она — самая набоковская, по игре символов и иррациональной глубине, не только любви, но и жизни, вечно соскальзывающей в мрачную двойственность, почти шизофрению.

Набоков покрасовался тем, что подметил, что Тургенев был первым русским писателем, заметившем преломление солнечного света при появлении человека.
При всей моей любви к Набокову, такие прелестно-аутические замечания, часто утомляют и раздражают, особенно если видят лишь игру света, но не преломление души и жизни, не с появлением человека, а с его утратой, утратой любви.
Набоков дивно подметил, что та или иная фраза у Тургенева, напоминает ящерицу, нежащейся на тёплой, залитой солнцем, стене, а 2-3 последних слова в предложении, извиваются как хвост.
Всё верно. Эта инфернальность стиля, особенно гармонично просияла в Вешних водах.
Само построение сюжета-воспоминания, похоже на сон. Оптика сна. Реальности — почти нет, она сразу — сон и тоска, моление о любимой, предвосхищение любимой.

Более того, сам герой — Санин, в начале повести похож… на Врубелевского Демона, сидящего где-то за 1000000 миль от Земли, на холодной и одинокой луне, вспоминая, как он утратил свой рай — любовь.
Что касается ящерки… амбивалентность мучительной раздвоенности чувств, которая есть ни что иное, как шизофрения любви.
Присмотритесь на заросшую травою строчек — повесть Тургенева: то тут то там, мерцает уже не солнечный зайчик — солнечная ящерка. Ящерка-сердце, которая потеряла душу, как хвост.
Любопытный читатель, эдакий Паганель созерцания, подметит и изумится этому мерцанию в тексте: например, цифре 2.
Две маленьких родинки над верхней губой инфернальницы Марии, мне понравились больше всего.
И две вишенки в пальчиках тёмно-кудрого ангела — Джеммы, с которой Санин говорил в саду на лавочке, бог знает о чём, а всё равно выходило о любви. Это тайна любви — она повсюду.
На сомом деле, просто изумительная оптика зеркальности сна: словно тень двух вишенок над губами..

Что особенно поражает в повести — это аномальная для 19 века (для любого века?) неевклидова геометрия любви.
Так сказать, геометрия Лобачевского, в которой две прямые, в бесконечном пространстве, могут пересекаться, могут бесконечно отклоняться, и, снова, как в квантовой физике, в следующий миг, быть вместе.
Именно эта аномалия повести (а разве любовь не аномалия в нашем безумном мире?), делит многих читателей на два неравнозначных лагеря, и даже уводит их в сторону, в подстриженную норму, другими словами — в пошлость.
Ах, какой сладостный порыв, наклеить на Санина, предателя, ярлык мерзавца, слабака и труса… это всё эмоционально и понятно.
Я сам наклеил, облепил его ярлыками так, как рождественскую ёлку..
И потом… сам же, на коленях, чуть ли не в слезах перед адом человека, срывал с него эти ярлыки.

Скажем честно: кому в голову придёт назвать эту повесть, быть может, одной из главных историй любви в 19 веке?
Усмехнутся, покрутят пальцем у виска (у своего), с улыбкой станут называть чудные названия книг: Гордость и предубеждение, Джейн Эйр, Грозовой перевал, Унесённые ветром…
Да, прекрасная любовь, преодолевающая невзгоды, есть во многих книгах.
И у соседей наших, за страницами стен в весне обоев, быть может любовь сияет не меньше, чем на страницах Эмили Бронте.
Но мы же не будем называть лошадку — доброй, добрее тигра? Это как сравнивать синее и лёгкое.
Лошадка живёт в своей нежной и во многом фатальной норме и не знает экзистенциальных и тёмных страстей, ей не нужно преодолевать бездну в себе, чтобы заслужить право, называться — лошадкой.
С другой стороны, так называемые «плохиши» уже набили оскомину в искусстве своей картонностью, вполне нормальным преодолением своей «тёмной наклонности» ради любви.

Все знают о сложных отношениях Достоевского и Тургенева.
В Вешних водах — словно бы случилось их замирение.
Более того, в этой иррациональной повести, случилась словно бы райская встреча Толстого, Куприна, Цветаевой, Сартра, Достоевского, Тургенева, Андреева, Пушкина...и все как-то райски обнялись.
В конце повести, Тургенев поднимает символизм до какой-то стратосферы вечной красоты искусства: чистый катарсис.
Грешный и опустошённый Санин, Иуда любви, в конце повести преображается не менее чудесно, чем небесные всадники в конце Мастера и Маргариты.
Простой вроде бы человек, заклеймённый тысячами читателей, преображается в вечный образ Блудного сына, Сына человеческого, прильнувшего к ногам своей возлюбленной, словно к ногам бога — к ногам самой любви.
По своей нравственной силе, Тургенев создал почти библейский образ, не уступающий, красоте картины Рембрандта — Возвращение Блудного сына.
История простого паренька и его мимолётной любви, под пером Тургенева превращается в историю всего человечества, в душу и судьбу любви на земле.

Ну вот, рецензия дописана, а ещё о многом хотелось сказать.
Так грустно, когда жизнь души — любовь, заканчивается, а существование ещё длится, куда-то, зачем-то, как свет от погасшей звезды.
Тургенев играет символами, словно бликами солнца на утреннем стене, полных ещё удивлённых теней: словно одна крылатая душа из древнегреческого хора в трагедии, оторвалась от всех и стала петь о чём-то своём, удаляясь в тёмный лесок.
Жизнь Санина, до встречи со своим чернокудрым ангелом — Джеммой, и воспоминания уже пожилого и опустошённого Санина, сливаются в одну Ариаднову нить, и не случайно Санин, словно с злой сказке, как бы между прочим упоминает о посещении музея в Италии, на родине Данте и верного слуги Джеммы (так и кажется, что и он, милый, гротескный старичок и его чёрная собачка, вот-вот сбросят маски личин своих и превратятся.. в ангелов), где увидел статую Даннекеровой Ариадны, которая не очень ему понравилась (я посмотрел эту статую: Ариадна на пантере, обнажённая. Ощущение, что пантера в лёгком ужасе от вполне себе упитанной Ариадны на её спине).

Любопытно отметить экзистенцильное и, даже кафкианское отражение мифа об Ариадне под пером Тургенева: гг в лабиринте любви, сам превращается в чудовище.
Интересно, почему Санину не понравилась данная скульптура?
Она ведь вовсе не об обуздании краотой, дикости и некой тёмной природы - души?.
Она о мучительной красоте вечного слияния женской природы, с некой бездной, кошачьей грацией тьмы.. любви.

Так во сне мы входим в комнату прошлого и видим свой грех, в образе трещинки на окошке или увядшего цветка, и брезгливо отворачиваемся, или даже пугаемся, сами не зная почему..
Когда Санин впервые вошёл в домик-кондитерскую, он словно увидел в опустевших декорациях сна, в широком луче из-за окна, лежащий на полу клубочек алой шерсти: Нить Ариадны.
Внимательный читатель обратит своё взор на нежные алые блики в повести: блики сердца, не менее важные, чем и цифра «2», в повести.
Но ещё чудесней будет заметить, что все эти декорации сна гофмановских, зачарованных интерьеров, и даже имя матери Джеммы — вдова Леонора Розелли, — есть лишь грустное, как бы оступившееся от горя, эхо баллады Бюргера — Ленора, о женихе-мертвеце, уводящей на коне в ночь и смерть, свою брошенную невесту.
Другими словами, над таинственной кондитерской могла бы висеть надпись боли воспоминания, известная многим влюблённым, пытающихся возобновить отношения.
Это строки из Данте: Оставь надежду, всяк сюда входящий..
Всё дело в том, что Санин словно бы обречён, век за веком, входить в эти зачарованные сумерки опустевшей кондитерской, словно бы смутно что-то припоминая, снова встречая своего ангела, и.. снова, теряя его, подобно раю.

Сердцебиение символики в повести — трансцендентно и почти невозможно: такой плотности символов нет даже в романах Набокова.
Потому я и говорю, что Тургеневу помогали писать — ангелы.
Данная повесть странно выделяется среди всего творчества Тургенева.
Есть в ней даже набоковский приём из Лолиты, когда Гумберт стреляется с мерзавцем Куильти, надругавшимся над его «Ло», и не каждый читатель понимает, что это — допельгангер, мистический двойник Гумберта, точнее, тёмной части его души.
Так и Санин предстаёт перед Джеммой — рыцарем, когда защищает её честь от грубого и пустого офицера, на выходку которого смолчал жених Джеммы: душа во фраке, а не человек.
Санин стрелялся с ним на дуэли, ещё не зная, что стрелялся со своей пустотой в душе, до времени спящей.

Это важнейшая тема повести — карнавализация жизни, сокрытие ада души, пустоты — под маской чести, благородства, брака..
Все герои словно бы ходят по тонкому ледку (все, кроме Джеммы, этой «чистой красоты»), за которой бездна, полная чудовищ.
Но вот, в Санине пробуждается любовь, искренняя, беззаветная.
Он на вершине любви и души. Он рыцарь,которой почти по заветам Достоевского, спасает красоту. Что может этому помешать?
Но как писал Достоевский в «Кроткой» — стоящие на высоте, как бы сами тянутся к бездне.
Санин искренне хочет изменить всю свою жизнь, положив её у ног своего ангела.
Он едет к случайно встреченному другу юности, к его богатой жене, чтобы продать имение (и тут уже дивно вспыхивают тени Мёртвых душ Гоголя!).
Жена у него — красавица, инфернальница, с символичной фамилией — Полозова (змея).

Символично, что в начале повести, «переодетый» в старого слугу Джеммы, ангел, сравнил Санина с молодой яблоней, а в конце, уже Тургенев (тоже, переодетый ангел, быть может), сравнил уже с яблоком жирный подбородочек мужа Марьи Полозовой (тоже, так сказать, тень пустоты Санина, явившаяся из прошлого).
Ах, о Полозовой можно отдельную статью написать! — Печорин в юбке!
Она и её муж — это русские Маркиза де Мертей и Виконт де Вальмон из «Опасных связей».
С той лишь разницей.. что муженёк, полностью пассивен, инертен и подчинён своей госпоже.
У них странные отношения. Нет секса..
Открыть вам тайну их отношений?
Муженёк Полозовой — гомосексуалист. Первый гомосексуалист в русской литературе.
Полозова с ним, свободна как ветер.

Ах, что за поэма, искушение Полозовой — Санина!
Да тут на 15 страницах, чуть ли не вся европейская литература мерцает, начиная с искушения Одиссея - Сиренами.
И всё же, это напоминает тайный и дивный апокриф Вия.
Боже.. при чтении у меня было ощущение, что молодого человека похитил тёмный ангел и вознёс его далеко далеко над Землёй, и его душа где-то там, среди вечной тьмы и ледяного мерцания звёзд, а тело его, думает, что оно в чудесном лесу с очаровательной женщиной.. Накрапывает лёгкий дождь.
Стоит женщине только разжать сияющие объятия крыльев, и несчастная душа сорвётся с сердцекружительной высоты, в голубую бездну.

В начале повести Санина сравнивают с молодым жеребцом (дивная кафкианская нотка в повести: лунные фазы превращения мужчины), и это тоже найдёт свой дивный отзвук в Вие и концовке повести: это сравнение вспыхнет сексуальной и мрачной нотой).
В Вие, как известно, чудесный эпизод, когда старая ведьма оседлала бедного Хому Брута и скакала на нём над ночными полями и реками, имеет сексуальный подтекст.
В конце «Вешних вод», инфернальная поездка Санин и Марии Полозовой на лошадях в сумерки леса, имеет ещё более сексуальный подтекст (может не совсем ангел.. помогал Тургеневу?).
Санина просто уездили, до изнеможения. Ледок чести, любви, благородства — растаял, и душа сорвалась в бездну: женщина разомкнула свои крылатые объятия.
Это к вопросу, столь важному в современном мире, что любая демократия, благородство, мораль, даже любовь,без чего-то важного, божественного в душе, в любой миг может искуситься и сорваться в бездну, потеряв себя почти с наслаждением.

А что за чудный эпизод, когда Марья, истомлённая «ездой», заметила с улыбкой Санину, что у неё порвалась перчатка: ах, какой сладостной белизной плоти сочилась наверно её ладонь!!
Она сняла перчатку так же сексуально (наверно), как змея снимает с себя кожу, меняя её.
Свою «кожу» снял и Санин: инфернальное обнажение, говорящее лишь о том, что все наши любови, честь, мораль, Мадонны Рафаэля — лишь тоненькая кожица, за которой полыхает и пульсирует космос, изначальная и бескрайняя тьма.
И пускай читатель не слишком гневается на Санина.
Вслед за Флобером, сказавшем — Бовари, это я, мы можем сказать: Санин, это мы. Вешние воды - это мы.
Пускай каждый сознается себе: искушался ли он такой Полозовой?
И я не только о человеке говорю. Полозова — это и некая идея, сиренический зов плоти, или.. цивилизационный зов, на уровне стран.

Да и не проходим ли мы мимо подлинной любви, предавая её.. ради карьеры, достатка мнимого и не менее мнимого счастья, свободы?
И всё это тоже — Марья Полозова.
Паскаль сравнивал душу человека с мыслящим тростником, трепещущей пред звёздной бездной.
Думается мне, что ещё большая бездна полыхает в любви, и пред этой бездной, человек — былинка, которую она может унести в своих вешних водах, даже не заметив этого.
Куда впадают вешние воды и влюблённое сердце на вечерней заре — в космос.
В этом месте рецензии, как и в повести, хоршо бы представить 8-ю сонату Бетховена, патетическую: Adagio cantabile.

После истории с "Динкой" я решил пересмотреть своё отношение к "девочковой" литературе... Многогранность Осеевой и её добрая история о "трудной девочке" Динке настолько меня потрясла, что продолжение просто напрашивалось... И отметя на полках для буккросинга "русские бестселлеры" и "боевики" я обратил внимание на небольшой сборник в мягкой обложке под грифом "Школьная программа" из серии "Читаем натуральное", в котором были помещены повести Ивана Сергеевича Тургенева "Ася", "Первая любовь" и "Вешние воды"... Использование автором в качестве главного героя заглавной повести сборника некоего господина Н.Н., от лица которого ведётся повествование, загадочные городки З и Л., равно как и Б, из которого приехали студенты на "коммерш" и многое другое наталкивало на мысль о том, что "Ася" - это не просто повесть о первой любви... Это - философская притча об утраченной любви... , в которой Тургенев от лица своего героя призывает нас творить добро сегодня, не откладывая на потом, потому что завтра может быть слишком поздно...

"О, я безумец! Это слово… я со слезами повторял его накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей… но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее… Да я и не мог произнести тогда это слово. Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания моей любви; оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать ее… но уж тогда было поздно".

А сколько трагизма сокрыто в последних строках монолога главного героя:

"Осужденный на одиночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле… И я сам – что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека – переживает самого человека".

Автор не случайно нарекает своего героя Н.Н., потому как поступок, который он совершил в своей юности предав любовь не может быть оправдан ничем... Герой тяготится своего морального падения и опасается предания его огласке...
Вместе с тем, в своей повести Тургенев поднимает весьма щекотливые вопросы своего времени, такие как, негативное отношение светского общества к внебрачным детям... и их родителям... и социального неравенства... Сколько самопожертвования и истинной любви таится в истории Татьяны, горничной матери Гагина... женщины, которая отказалась от предложения "барина" жениться на ней, потому, что понимала, чем данный поступок может ему грозить... И она спасает отца Гагина от "людской молвы":

" – Покойница Татьяна Васильевна, – так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад руками, – во всем были рассудительны и не захотели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня?"

Во многом этот поступок матери Аси был продиктован христианской верой... верой истинной...:

"В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, – ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, – и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному".

Но возвратимся к истории собственно господина Н.Н... поступок которого усугубляется тем, что на момент его совершения главный герой уже знал трагическую историю Аси... знал о том, что она - круглая сирота и матери своей лишилась во младенческом возрасте... И как же велик на его фоне её брат Гагин, который ради блага сестры бросает карьеру и выходит в отставку... Вы только вдумайтесь в эти слова Гагина:

"И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках!"

И сравните с высказыванием главного героя:

«Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!» – сказал я, вставая.

А ведь господину Н.Н. на тот момент исполнилось 25 лет!!! Каково!

Но Тургенев рисуя образ главного героя сознательно его наделяет и положительными качествами... После совершения своего неблаговидного поступка герой не только раскаивается в своём прегрешении, но и готов искупить свою вину, правда обстоятельства складываются таким образом, что его благие помыслы оказываются напрасными... Гагины уезжают из Л. и все попытки главного героя их отыскать заканчиваются безрезультатно... Исправить содеянное у Н.Н. не получилось... Но самое главное заключается в том, что вместе с потерей Аси герой навсегда утратил чувство любви... и остался бессемейным бобылём, осуждённым на одиночество... Вот в чём трагизм истории Н.Н...

Посему и выходит, что тургеневская "Ася" - это философская притча... Её дидактическое наставление состоит в авторском призыве творить добро сегодня, потому как завтра может быть слишком поздно...

Люблю Тургенева

Конечно, не все его произведения. "отцы и дети" читала еще в школе, потом перечитывала несколько раз, и этот роман, безусловно, входит в число любимых

что же касается более короткой прозы, здесь все не так однозначно

из этого сборника перечитала "ася" и "первая любовь". второе произведение обожаю! это повесть о молодом 16-летнем юноше владимире, влюбившемся в свою соседку - взбалмошную, раскрепощенную по меркам 19 века, красивую барышню зинаиду 21 года от роду

беда в том, что вокруг зиночки вьются комариной тучей все мужики из ближайших окрестностей, в том числе и папаня нашего вольдемара

первая любовь.... страсть, чувства, наивность беспредельная, ревность до красных глаз - ухх, тургенев передает все это мастерски!

а вот распробовать "вешние
воды" у меня не получается. пыталась изменить формат,
в надежде, что аудиоверсия в хорошей начитке поможет мне проникнуться этим произведением. но нет. вероятно, это просто не моя история

отдельно хочется в очередной раз вознести хвалы МИФу за оформление "вечных историй". это божественно. и тактильно, и визуально

Еще один сюжет на сквозную тургеневскую тему «сильная женщина, слабый мужчина».

Молодой человек, которому чуть-чуть за 20 — эмоциональный и влюбчивый, путешествует за границей. Тут название повести обо всем говорит: он плывет по волне событий. Увидев девушку в кондитерской, немедленно влюбляется и собирается жениться; чтобы получить средства для свадьбы, пытается продать свое имение соотечественнице, которая тоже оказалась во Франкфурте — и тут же попадает в ее сети. И едет за ней в Париж, бросив невесту.

Он не управляет жизнью — жизнь несет его, как щепку. Это не хладнокровный негодяй — наоборот, он искренний, спонтанный, горячее сердце. И этот неудержимый поток юношеской стихийности/неопытности/глупости изображен с такой достоверностью и на таком небольшом количестве страниц — виртуозная миниатюра на маковом зернышке.

Слабость характера здесь подается как следствие молодости. Автор явно «прощает» своего героя и дарит ему (и нам) хэппи-энд, сообщая успокоительные известия о том, что никто не пострадал, все друг без друга обошлись и жизнь прожили в общем-то неплохую.

"Вешние воды" – история первой любви и порочной страсти. Рассказчик и главный герой повести, Дмитрий Санин, вспоминает, как в молодости влюбился в итальянку Джемму. Решив продать имение, чтобы быть с возлюбленной, Санин обращается за помощью к Марье Николаевне Полозовой, жене давнего приятеля. Встреча эта оборачивается трагедией, обрекая героя вести последующие годы в одиночестве и сожалениях.

Сюжет повести крайне прост. Сама структура повествования (пятидесятилетний Санин вспоминает события юности) снимает любой элемент неожиданности: мы знаем, что развязка будет печальна, только пока не знаем, что к этому привело. Поэтому в событийном плане этот текст не впечатляет. Даже дуэль - ситуация довольно волнующая - не горячит кровь, так как очевидно, что она разрешится благополучно. (Тургенев и вовсе идет дальше: дуэль в "Вешних водах" напоминает некое театральное представление или обязательно-рутинный и утомительный элемент этикета, ибо как же не защитить честь девы.)

Нет, вся соль этой повести - в характерах. Санин предстает перед читателем двадцатидвухлетним юношей. Он наивен, благороден, но слабохарактерен (в повести на это Тургенев указывает несколько раз). Его любовь к Джемме - чувство возвышенное и прекрасное. Но пассивность и ведомость его характера - причина его падения. Отношения с Полозовой - страсть иррациональная. Ее Санин не любил ни мгновения, Полозова вызывала у него и опасения, и недоверие, но перед грубо-чувственным магнетизмом он не смог устоять. Со стороны Полозовой, естественно, никакого чувства не было, только пари, расставленные силки и торжество победителя. Итак, перед нами два типа любви: любви поэтически чистой и невинной, и любви страстно-телесной, где один - раб другого.

Наибольший интерес представляют здесь именно женские характеры. Джемма и Полозова - антиподы. Джемма - решительная, смелая, определение нравственной красоты и целостности. Полозова - меркантильная, циничная, порочная, наслаждается игрой с людьми и их чувствами. Неудивительно, что из всех героев благополучно судьба сложилась только у Джеммы (Санин одинок и несчастен, про Полозову мы узнаем лишь то, что она "давно умерла").

Не могу сказать, что эта повесть вызвала какие-то яркие эмоции. Движение сюжета было слишком предсказуемо для этого. И, наверное, бездумное поклонение Санина перед Полозовой (в момент, когда он без памяти влюблен в Джемму), затмившее собой все мысли и планы, мне очень сложно понять, а потому и поверить. В целом впечатление приятное, но несколько отстраненное.

Я редко сейчас читаю русскую классику. Но тут настроение было романтичным, а что может быть лучше первой любви?

Начинается произведение с того, что компания взрослых друзей собирается и обсуждают первую любовь. Владимир (гг) ответил друзьям, что он не рассказчик и он свою историю запишет. Меня это немного удивило, т.к мне проще рассказать, чем придумать миллион описаний)))

В целом очень юношеская любовь получилась. Ровно такой какой должна бы быть первая. Оглядываясь сейчас из современного времени туда... Немного странно смотреть как отличаются родители, дети, современники. Как меняются понятия воспитания, флирта, отношений (семейных и не только).

Очень интересно Тургенев описал героев. Он брал прототипом себя, отца и свою первую любовь. И зная это, только интереснее читать.

Я искренне сочувствую главному герою. Никто не заслуживает того, что с ним произошло. Но уверена, что это его если не закалило, то придало какого-то опыта в жизни.

Искренне рекомендую это произведение всем. Особенно тем у кого первая любовь уже была. Возможно это заставит вам понастольгировать. Или же посочувствовать герою.

Не знаю, кто придумал образ милого купидона со стрелами.
Реальный амур первой любви, должен быть запечатлён в образе крадущегося в вечерней траве, чуточку сумасшедшего и пьяного, ангела: он улыбается и у него в зубах —  блестит нож: раздаётся вскрик, сначала, юноши, а потом, девушки, и ангел отлетает от них в тёмные небеса, словно душа, единая на двоих.
Где любовь, там и смерть. Это не преувеличение, просто мы не видим, что творится в душах, а там порой умирают и воскресают миллионы чувств в одну ночь, как в конце времён.
Эта апокалиптика сердца знакома многим. В этом смысле Тургенев — апокалиптический писатель.
Если бы на небе вдруг погасли все звёзды, и город, дрожащий словно раненый зверь, как бы храня в своих глазах последнюю память о звёздах, вдруг тоже, погас и погрузился в космический мрак, это бы всех ужаснуло.
А между тем, подобное часто случается в душах влюблённых, сидящих где-нибудь на лавочке в парке, с томиком Тургенева или в душе прохожей с синим зонтиком, грустно вам улыбнувшейся своими удивительными глазами, цвета крыла ласточки.
А мы проходим мимо и не подозреваем, что на лавочке просиял конец света..

Принято называть Гоголя, главным мистиком русской литературы. Кто-то назвал бы Достоевского, Булгакова.
А я бы назвал.. Тургенева.
У него самый тонкий мистицизм: любви.
Он как стих Пушкина: не нужно лишних декораций, пёстрых эффектов, для вечной красоты. Нужна одна любовь..
Женщины, как-то раньше мужчин узнают, что нет ничего таинственней и выше любви: все талмуды вековой мудрости, все эти реинкарнации, шамбалы, телепатии.. лишь покорные тени любви.
У Тургенева, любовь, это какое-то 4 измерение, 5 время года, шестое чувство: проще говоря — Нарния взрослых.
Поразительный дар Тургенева описывать живое волшебство любви, словно его открытый томик стал приоткрытой дверцей в рай и цветы зацвели у тебя на ладонях, коленях, радостно простёршись дальше, запев лазурью цветов на обоях, ласточкой, мелькнувшей за окном.
Славно сидеть на лавочке с томиком Тургенева и улыбаться мысли, что весна, цветы, пение птиц — начались с томика Тургенева: вот закрою его, и задуют холодные ветры, облетит молодая листва с деревьев, и даже упадёт на дорожке, человек: впрочем, быть может он был просто пьян..

Это и правда невероятно: в повести Тургенева, 16-летний мальчик входит в сияющий мир Нарнии любви, населённой удивительными созданиями и даже фавнами.
Проходит всего месяц… и несчастный мальчик покидает дремучие дебри Нарнии взрослых, чуть ли не ползком, израненный и с проседью в сердце (мне иногда кажется, что Тургенев поседел ещё в юности, от любви..).
Неужели это и есть, любовь?
Кто-то из героев повести говорит: первой любви у меня не было. Я начал сразу со второй..
В некоторой мере, это мистично: словно мы влюбляемся впервые — в красоту мира, так похожую на душу любимого человека, с которым мы можем встретиться лишь через года, но улыбаясь в детстве ласточке в окне, касаясь сирени после дождя, мы сами не знаем почему, плачем.
Так и в повести — красота, словно крылатый Вергилий, сопровождает влюблённых.

Я однажды прогуливался с любимой по парку.
К нам подошла юная пара (первая любовь..) счастливая, как ангелы, и девушка, с милой улыбкой, попросила меня сфотографировать их.
Я стал наводить фокус… как купидон, свой прицел.
А они стояли, затихшие, милые, трогательно прижимаясь друг к другу, как перед расстрелом: за их плечами был сразу — рай.
Чуть выше правого плеча девушки, на ветке клёна, сидели две синички, удивительно нежно воркуя. Тоже, первая любовь..
Мне почему-то стало грустно фотографировать юную пару, фотографировать нечто телесное, мимолётное, тот мир, где разбиваются сердца..
И я сфотографировал чудесных синичек, так похожих на душу влюблённых.
Уходя, позади нас, заплечной красотой, и чуточку, грустью, раздался женский смех и мужское бурчание. Смех самой любви, весны..
Похожий «фокус прочтения» Первой любви Тургенева, был и у меня.

Знаете, интересно смотреть на искусство, как на звёздное небо.
Случайно для себя, я сделал маленькое «астрономическое открытие», читая Первую любовь.
Это как открыть таинственную жизнь на далёкой звезде.
(я в детстве открыл комету, в дедушкин бинокль. Редчайшая удача, почти невозможная… и разве так уж важно было, что мой старший брат смеялся надо мной, говоря, что это всего лишь белый шлейф от самолёта на закате? Главное, у меня было чувство, равное чувству Коперника, Галлея).
Повесть начинается так: Гости давно разъехались…
Дело в том, что у Пушкина есть малоизвестный прозаический и незавершённый отрывок, начинающийся так: гости съезжались на дачу..
Прелестная зеркальность первых строк, правда?

Но вся прелесть в том, что в этой вещице Пушкина, главную героиню, зовут так же, как и героиню повести Тургенева: Зиночка.
Фамилия, правда, иная — Извольская, но эту инфернальную волю, Тургенев в жизненном кредо Зиночки и её возлюбленного: одна воля даст человеку свободу, и власть даст, которая лучше свободы.
Умей хотеть, и будешь свободным, и командовать будешь.
Почти дословная отсылка, к слову, к Шопенгауэру и его «Воля как мир, и представление».
Т.е. — воля, как душа свободы. Свобода без воли, всё равно что листва на ветру, думающая, что свободная, но целиком во власти ветра, ветров.
В этом смысле Камю прав: воля — тоже одиночество.
Да, эта повесть, в том числе и об экзистенциальном одиночестве, где всё, почти всё — словно листва на ветру. Всё, кроме любви.

Так вот, в произведении Пушкина, Зина — эдакая Клеопатра белых ночей.
Инфернальница, нежный сон страсти, которой тесно и душно в скучном обществе, мире, и вот, она бросает вызов
прозе и безумию жизни, словно её.. крылатую душу, вызвали на спиритическом сеансе, чтобы узнать: что есть любовь? Как нужно любить?
Ведь бывает и так, что на спиритическом сеансе собираются внутренне поблекшие и мёртвые люди, и дух, ими вызываемый, живее их всех (к слову, хороший сюжет для какого-нибудь рассказа).
Помните милую забаву Клеопатры?
Кто из мужчин согласится провести с ней ночь.. и умереть?
Чудный на самом деле момент: любовь, равна смерти.
Словно в любви есть что-то, что не менее таинственно и бессмертно, чем и смерть.
Может потому многие так и боятся любви?

Пушкин чудесно написал о Зине: но годы шли, а душе Зинаиды всё ещё было 14 лет..
Прелестная амбивалентность времени внутреннего и внешнего, их трагического и вечного разлада.
Грустно, когда человек покоряется внешнему времени (с его мнимыми свободами).
Возраст здесь не важен, прелесть в том, что человек может жить в 21 веке, а душа его — в 19, 16, где-то в Испании или Питере.
И возраст как бы оглядывается на это, зачаровываясь и замедляясь.
Вот такой эвридиков огляд души, времени, описывает Тургенев в своей Зиночке, в её детском легкомыслии, и одновременно — скрытом инфернальном одиночестве.

Как известно, Толстого вдохновила на написание Анны Каренины (один из толчков), первая строчка Пушкинского: гости собирались на дачу (разумеется, и теневая инерция всей этой вещицы).
Я к тому, что Тургенев создал как бы… чудесный фотографический негатив Анны Каренины, с той разницей, что вместо женщины там — мужчина. Вместо поезда — любовь.
Название повести Тургенев так прелестно ещё и потому, что оно говорит о трёх любовях: это первая любовь 16-летнего мальчика к 21-летней Зиночке.
Это о первой любви Зиночки… к отцу мальчика.
И, наконец, как это ни грустно, это и о первой любви уже взрослого и женатого мужчины, к прелестной Зиночке.
Вот такая вот карамазовщина от Тургенева.

Есть что-то очаровательное, когда юноша впервые влюбляется в женщину старше себя.
А если.. это роковая женщина?
Такая любовь оставляет шрамы на сердце, на всю жизнь.
Это не милый Купидон, метящий с улыбкой, солнечной стрелой, в трепетную грудь (вспомнился анекдот, как пьяный Купидон попал стрелой себе в руку… тоже, так сказать блики первой любви и нежного греха юности. Ко мне сегодня утром прилетал раненый купидон с мыслью о любимой: у неё удивительные глаза, цвета крыла ласточки: это ведь трагедия, когда встречаешь свою первую любовь, так поздно, и понимаешь, что всё что было — до, это влюблённость, а не любовь).
Нет, это в ночи, по степи убегающий от погони, запыхавшийся и бледный юноша, которого преследует на тёмном коне, Амазонка: она пронзает стрелой его лопатку, там, где должно быть крыло.
Юноша падает, сердцем и мечтой, в бурьян, и Амазонка со смешком (сама ночь смеётся и звёзды!) гарцует на лошади над несчастным юношей, и копыта, как странные, мгновенные цветы, мерцают у плечей, паха, лица, поверженного влюблённого.

Вообще забавно, что Тургенев называл Достоевского — русским де Садом.
Забавно потому, что сам Тургенев является..  русским Мазохом.
В этом отношении ужасно мило то, как начинаются романы де Сада и повести Тургенева: у де Сада, в сумрачном замке, сидят четверо скучающих мужчин, и думают, как бы развлечься, убить скуку и время (ужасное выражение).
И вот, они приглашают парней и девушек и предаются самому грязному разврату.
У Тургенева — четверо мужчина сидят в старой усадьбе поздним вечером, и, закуривая сигары, вспоминают чудесные времена молодости, когда они впервые полюбили…
Хотя.. герои Тургенева выходят их этой любви столь измождёнными и израненными, что кажется, они провели ночь… у де Сада.

В самой повести есть прелестный эпизод (и не случайно, сам Зах..р Мазох, признавался, что часто черпал вдохновение в Первой любви Тургенева), где Зинаида говорит одному из своих ухажёров, что она — властвует над ним беспредельно, и что он с наслаждением вытерпит всё от неё, если любит.
Зина берёт булавку и вонзает её в ладонь несчастного. Вонзает глубже, ещё глубже…
а тот покорно улыбается, а наша инфернальница в это время, как бы раскрылила взгляд у плеча и смотрит на влюблённого мальчика, стоящего чуть в стороне, наблюдая этот ад любви.
Этот сексуальный момент интересен тем, что Зине было бы не так сладко вонзать булавку в руку ухажёра, если бы.. не чувствовала, как за ней наблюдают, если бы она не ощущала, что в этом поступке, она словно обнажена, тем чудным и сокровенным обнажением до бессмертия и боли души и мечты, какое может позволить себе далеко не каждая женщина, просто скинув перед любимым, свою одежду.

Любопытно, что в конце повести, любимый бьёт её хлыстом по руке, и она прижимает саднящую руку, к губам: прижимает боль и душу; она покорно целует в этой боли, душу любимого: почти по цветаевски, душа и боль, стали одним целым: боль, как «гостиница душ», ибо нет места любви на земле и тесно телам в этом мире, где тела ранят друг друга, томясь по душе.
Здесь уже эпизод повести полыхает на инфернальном уровне: нет просто мужчины и женщины: есть платоновские идеи мучительной и вечной любви (любовь всегда, вечна, даже если она мгновенная, оттого и мука её), идеи, облитые плотью: мужчина бил не столько по руке Зины, сколько по мыслям и словам, ею сказанным, сделав ему больно.
И в этом плане прелестно, как в любви, мы порой синестетически-райски путаем душу и тело, путаем формы касания, проникновения.
Вот стоит мужчина у окна, со стороны улицы, а в окошке — Зиночка, общается с ним.
Но это всё кажимость, мираж.
Мира уже почти нет. Весна — мимолётная декорация полыхающей любви, царствующей в мире.
Раненая рука Зиночки прижата к её губам. Тела.. её, и мужчины, где-то далеко-далеко, так далеко, словно на далёкой звезде, и сейчас общаются, молчат и смотрят друг на друга, лишь их крылатые души, а на земле.. почему-то ранятся тела, как бы сама собой, как стигмата, на руке женщины проявилась ранка..

В моей жизни тоже была первая любовь-  первая боль? Первая душа? —, связанная с женщиной старше меня.
Правда, разница в возрасте была больше, чем в Володи и Зины: мне — 13, ей  — 31 (к слову, 18-летняя разница в возрасте была у Есенина и Дункан).
Это тоже было на даче, и она тоже была инфернальницей, которая не снилась и Тургеневу.
Боже! Каким невинным и мечтательным ребёнком я был!
Вечно витал в облаках, женщин, представлял ангелами, и искренне думал, что женщины столь отличаются от мужчин, что умеют общаться телепатически, просто скрывают это: мои мысли девочки всегда читали очень ясно, с милой улыбкой, словно я прозрачный: не только девочки: учителя, мама, когда я нашкодничаю..
Я мечтал о первом, романтическом поцелуе.
У Тургенева это изумительно описано, в тональности Врубелевского Демона: Володя сидел в парке на крыше полуразрушенного домика и мечтал о чём-то.
Как из пустоты, из весны, появилась Зина и с улыбкой спросила: могли ли бы вы, ради меня, прыгнуть от туда к моим ногам?
Володя, не думая, прыгнул. Разбился и потерял сознание. Зиночка бросилась в цветы, на колени и поцеловала несчастного мальчика..

Безумно и прекрасно, правда? Прекрасен сам порыв, нежно путающий душу и тело, ибо любовь — бессмертна.
По сути, такие безумства в любви, есть тайное доказательство, если не бога, то бессмертия души и рая.
Мой первый поцелуй, был навеки… опорочен.
Это реально грустно и во многом, забавно. Но это сейчас, по просшествии лет, а тогда, на той летней даче, заметённой августовскими звёздами и ласковым шумом листвы в саду, были такие странные ласки, неведомые и сейчас многим взрослым… что я, возвращаясь к себе домой, тихо плакал ночью в постели, сам не зная почему.
По сути, у меня было три первых поцелуя: в 5 лет, когда я поцеловал в деревне лиловый, тёплый носик телёнка, совершенно самозабвенно поцеловал: я ходил к нему как на свидание за сарайчик, скармливая шоколадки, которые давала мне бабушка.
В 9 лет, когда не менее самозабвенно обнял и поцеловал в весеннем лесу, берёзку, впервые попробовав её сок: в этом поцелуе было какое то томление по красоте мира и предчувствии женщины..
И, наконец, когда я на даче, поцеловал мою инфернальницу.
Поцеловал её.. внизу живота, смотря на её строгую и нежную улыбку.
Да, я поцеловал женщину — Там, раньше губ женщины.
Есть в этих трёх поцелуях что-то символичное, в плане лирического разврата всей моей жизни: телёнок, весенняя берёзка, и…
Есть в этом даже что-то тургеневское.

В начале повести Тургенева есть пронзительно-эдемический мотив: юноша, словно скучающий в раю Адамчик, блуждает в чудесном саду и слышит за забором всполохи звуков, смеха.. жизни.
Он приподнимается и тайно наблюдает чудесное зрелище: девушка, озорно касается цветком по лбу молодых людей, её окружающих. И они счастливы.
Есть в этом что-то сказочное, что-то от спящей красавицы и гномов.
Представляете, если бы спящая красавица была лунатиком? А чем иные инфернальные черты характера, иная болезненная гордыня, инфантильность, не лунатизм и маска?
Это так поразило юношу, словно он увидел за забором рая, в сумеречной и запретной стороне, заросшей вечерним солнцем — Древо Познания добра и зла.

Иной раз кажется, что в космогонии Тургенева, женщина заключает в себе тайну Древа Жизни и Древа Познания: совершенная дриада.
Она — микрокосм. В ней одной, и возможность совершенной гибели мира, и его спасения.
Тургенев вообще удивительный символист и мистик, похлеще Блока.
Зинаида сняла с матерью старенькую усадьбу: её вечно окружают 5 молодых поклонников, словно неких духов, держа её в плену.
В некотором смысле, это 5 чувств женщины, сияющих вокруг неё, но ей мало 5-и чувств, и появление в этом «райском заповеднике» нашего юноши, сродни 6 чувству: томление женщины по неземной любви, нарушающей все земные чувства.

По сути, отношения Зины к её 5-и ухажёрам, это отношение Клеопатры к её рабам, готовых за ночь с ней, отдать жизнь.
Да Зина и сама упоминает алые паруса Клеопатры, когда царица плыла к Антонию, дабы его поразить (на самом деле, на паруснике Клеопатры были лиловые паруса, но Тургенев и Зиночка, выдумали алые, быть может подтолкнув Грина к написанию своей феерии).
Что интересно, Зина словно бы разговаривает сама с собой у окна, среди ухажёров, спрашивая: сколько лет было Антонию?
Её «рабы» послушно ошибаются, и лишь одно говорит истинный возраст Антония: это возраст отца нашего юноши.

На самом деле, совершенно удивительная с художественной точки зрения, оптика времени, тени которого как бы растут и дышат на заре, удлиняются и сердце женщины словно распято меж двумя константами: отцом и сыном, но на метафизическом уровне, это мучительный разрыв женской природы, между земным и небесным.
В этом смысле очарователен совершенно фрейдистский момент в начале повести, когда юноша приходит в дом Зины и в сумеречных сенях встречается с не менее сумрачным и нелепым слугой (разумеется, он тоже заколдован).
Его окликают: мол, кто пришёл?
Старый слуга ставит на пол, перед юношей, тарелку с остатками рыбы и уходит.
Чуть позже, один из ухажёров Зины принёс ей котёнка и она перед ним поставила на пол тарелочку с молоком.
Что хотел этим сказать Тургенев? Есть ли тут нечто кафкианское, в самой природе превращений любви, или инфернальная игра сердцем любимого, как с котёнком? Или материнские блики, христианские даже, которыми смутно наполнена повесть?

Одно из «5-и чувств» тонко заметило Зине, намекая на неё, что иным людям — сладко жертвовать собой.
Да, эта повесть прежде всего о жертвенности.
Как и в случае с Анной Карениной, загнанная в тупик любовь, запускает катастрофическую цепную реакцию, полыхнувшей множеством жертв.
Любовь ангельская, которой не дали расправить крылья на земле, превращается в адскую, чёрную воронку, в которой замерли крылья-паруса на заре.
По сути, происходит маленький апокалипсис.
В повести об этом говорится прозрачно, намёком, но чуткий читатель понимает, что у Зины от отца Володи, был ребёнок.

И в этом плане совершенно спиритуалистический момент, когда Зина знакомит Володю со своим младшим братиком, тоже, Володей.
Эта иррациональная зеркальность потрясает, как во сне нас порой потрясает простая веточка у окна, которая есть нечто большее, чем просто веточка: нечто ужасное, грозное.
(кстати… кто любит эту повесть, с более яркими эмоциями может прочитать пронзительный рассказ Чехова — Володя, в котором писатель по своему ведёт диалог с Первой любовью Тургенева).

Сад облетает: осень в Эдеме…
Тургенев завершает повесть на фантастической, экзистенциальной ноте, говоря о безымянной старушке, умирающей и крестящейся, моля кого-то простить ей грехи.
Кто это? Может.. сама любовь?

Когда Тургенев тяжело умирал, он в полубреду просил прощения у невинно загубленных им тысячах птиц.
Шелест их призрачных крыльев наполнял сумрак спальни Тургенева с горящей свечой: её вздрагивающий свет на стене, мешался со светлым шелестом крыльев ангелов, тоже, незримо наполнявших спальню Тургенева.
Любви и любящему, всегда есть за что просить прощения, правда?
И у любви нужно просить прощения за всё то, что мы с ней делаем и сделали на этой печальной земле.
Забавный и грустный факт: Супруги Виардо и другие французские друзья Тургенева, плохо приняли «Первую любовь» Тургенева и совершенно не поняли её концовку.
Бог им судья (впрочем, как и многим наши критики не поняли повесть. Добролюбов брезгливо называл Зиночку — 'нечто средним меж Печориным с Ноздревым в юбке», другие говорили, что Зиночка совершенно лишена нравственного начала, и что никогда не видели в жизни такой женщины, и не дай бог встретить. А я видел, к счастью).
Тургенев написал для французского издания дополнение к повести, совершенно лишнее, чужеродное, чуть ли не оправдывающееся.
Французам и тем переводчикам, кто переводил повесть не с русского, а с французского, «повезло» и по сей день читать её «Первую любовь» в изуродованном виде.
Это как после последнего аккорда Лунной сонаты Бетховена, услышать звуки пошленькой модной мелодии.
Но разве.. мы порой не делаем тоже самое с любовью?

p.s. Как известно, эта повесть фактически дословно повторяет события в юности Тургенева.
К слову, тогда же, в 1833 г. разыгралась ещё одна детективно-любовная история: в доме Тургеневых появился странный ребёнок: Варенька Богданович, которую мать Тургенева называла «своим творением».
В ту пору, отец и мать Тургенева были в сложных отношениях, у отца был роман на стороне с «Зиночкой». Варвара Петровна уехала со своим молодым лечащим врачом Андреем Берсом (тем самым ловеласом, у которого потом родиться дочка, Софья Андреевна, ставшая женой Толстого) и его матерью — повивальной бабкой по совместительству) за границу, где и родился таинственный ребёнок. Когда все вернулись, отца Тургенева уже не было в живых.
Кто мать девочки — неизвестно, но не исключается, что сама Варвара Петровна. Быть может.. в пьесе Нахлебник, Тургенев изобразил этот странный и не понятный для мужчин, род женской мести и бунта, когда в ответ на измену мужа, зачинают ребёнка.. от другого? Похоже на самоубийство наизнанку, с рождением жизни новой, в пустоту).
Сам Тургенев называл повесть — самой любимой у него, а образ Зиночки — самым удачным.
Это к вопросу о так называемых «тургеневских девушках»: так кто они? Кроткие, ранимые и мечтательные, как в Дворянском гнезде, или не менее ранимые инфернальницы, такие как Зина, за маской инфантильности и гордыни которых, и по сей день многие не видят боль души и мечты?
Есть «читатели», которые не то что Зину, или такие измученные души как Зина называют неглубокими, но и саму повесть Тургенева. Бог им судья.. неглубоким.
Зина существовала на самом деле и звали её — Екатерина Львовна Шаховская.
Просто хотелось ещё раз вспомнить эту удивительную женщину, поэтессу с трагической судьбой, бросившей вызов прозе и безумию жизни, посмевшей жить лишь чувством и любовью — этой высшей реальностью.
На её могилке, высечены прекрасные стихи:

Могилки уже нет. Строчки стали травой и цветами, как и душа женщины.
Хочется, как и в стихе Цветаевой — «Прохожий», остановится у этого голоса травы и цветов и тихо помолиться о душе женщины… любившей, на этой безумной земле.

Как же скучно было читать первые две третьи книги, не выразительный скучный сюжет, но... последняя одна третья, появление Марьи Николаевны-урагана, порыва, олицетворения женской силы, мощи я бы даже сказала, заставили впиться глазами в книгу и не отпускать ее до последней строчки.

Меня больше всего поразило, что Марье Николаевне было так же 22 года. По описаниям я думала, что это была опытная, повидавшая жизнь женщина под или за 40. А тут 22, так же как и Санину. Опять же контраст: возраст один, а какая пропасть в мироощущении. Не удивительно, что он пошел за ней как покорный телок. Какая там любовь к Джемме и любовь ли это была? Опять же-22 года.

Сегодня оглядываться назад с высоты нашего времени по меньшей мере удивительно и это прекрасно, потому что чувства и чувственность сегодня и тогда, казалось бы такие совершенно разные, но они как и проблемы, которые раскрываются в рассказе актуальны и по сей день.

Повесть Первая любовь Тургенева красива своей меланхоличностью и даже грустью, и это понятно. Повествование ведется от лица 16 летнего мальчика, теперь уже мужчины, который вспоминает свою первую несчастную любовь. Он очарован и влюблен в соседку по даче, старше его на 5 лет. У нее много поклонников, но она никого не воспринимает всерьез. И вдруг оказывается, что девушка имеет отношения с отцом главного героя.

Любовный треугольник, что может быть банальнее, и что объединяет всех троих участников этой коллизии чувств? Несбывшаяся любовь с ее разрушительной, неистовой силой! Именно она воздает всем по заслугам. Для одного она урок, для второго наказание, для третьего расплата.

Не только любовь раскрывается в таком небольшом произведении Тургенева, но и проблемы нравственности семьи, психологического травмирования ребенка растущего в неблагополучной семье, и даже в рассказе находится место для абьюзивных отношений.

Так что, для своего времени произведение Тургенева было не только актуальным, но и прогрессивным.