Оголтелый Научпоп
ada_king
- 773 книги

Ваша оценка
Ваша оценка
Бенедикт Андерсон, несомненно, много знает, умеет писать красиво и вдохновенно, но большая часть его рассуждений оставила меня равнодушным. Его фокус на "путешествии" как основе любого воображаемого сообщества (карьера, паломничество) занятен, но не производит впечатления - с помощью этого приема можно обосновать, в общем-то все, что угодно, ибо человек постоянно куда-то двигается, либо в физическом плане, либо в ментальном. Однако читать и следить за ходом мыслей автора зачастую было интересно - создание, воображение, придумывание политическими и интеллектуальными элитами понятий нации и национализма из формирования языков, пригодных для использования бюрократией, формирование общности через книгопечатную и газетную продукцию, не имеющие ничего общего с реальностью графы переписей, и многое другое. Андерсон заранее оговаривается, что он специалист по Юго-Восточной Азии, но по-моему, это кокетство, его познания в истории самых разных стран несомненны (хотя иногда он и позволяет себе крайне странные утверждения вроде "легкости", с которой французские массы якобы встретили потерю Алжира, или о том, что слово чарли, которым обозначали вьетконговцев во время Вьетнамской войны, якобы означает "хозяин, белый человек") и весьма обширны.
Самым слабым и разочаровывающим моментом книги стал один из корневых ее элементов - выстроенный Андерсоном замок из песка - теория происхождения национализма в Новом Свете благодаря войнам колоний за независимость от Британии и Испании. Очень смущает откровенная попытка автора подогнать все возможные факты под воображенную идею, поскольку никаких вменяемых доводов он так и не приводит, более того, намеренно игнорирует даже собственные контраргументы, отметая их широким жестом и предлогом но. Какой мог быть национализм в Тринадцати колониях, если борцы за независимость считали себя англичанами, говорили на английском и мыслили себя в рамках английской культуры? Даже американцами они себя называли чисто по географическому признаку, как русские за Уралом называют себя сибиряками. И не были они креольскими пионерами - элиты, сражавшиеся за свободу от Лондона были белыми, негров и индейцев зачастую не признававшие даже за людей (Андерсон это осознает, но тщательно затушевывает или закрывает глаза). Как можно не заметить, что оформились новые государства в старых административных границах генерал-капитанств, что и подтверждает их сепаратистский, но никак не националистический характер? Фактически автор не приводит вообще никаких доказательств своей местечковой, американоцентричной теории, подменяя все красивыми, но общими фразами и вырванными из контекста цитатами из отцов-основателей. Еще как-то можно всерьез рассматривать в качестве аргумента упомянутое им явление недопущения в администрацию метрополии колониальных бюрократов, но касалось это только небольшого слоя чиновничества, и даже в этом случае они воспринимали себя не как ущемленная нация, но как ущемленная часть нации, лишенная определенных прав из-за места рождения.
Еще у Андерсона какое-то странное, авторское понимание многих терминов. Помимо уже упомянутых выше креолов (под которыми он подразумевает всех европейцев, родившихся в колониях), можно вспомнить слово пиратство - так он называет подражание американской модели нациестроительства, как будто у Америки есть какой-то воображаемый патент на революцию и независимость; или странная интерпретация последней части уваровской триады - Андерсон ее воспринимает как национальность, хотя самому Уварову такая трактовка даже в страшном сне приснится не могла. Это активно используемый автором прием - растягивание смысла слова или термина до нужного ему состояния, конкретизацию и уточнение подменяя расплывчатыми обобщениями - в итоге ставит под сомнение всю книгу. И эмоциональная окраска, к которой автор непрофессионально прибегает при описании различных деятелей и событий только усугубляет это сомнение.
Из-за того, что Андерсон в одном ряду рассматривает Тринадцать колоний (где основная масса населения была белой), африканские владения европейских держав (при том, в Африке почти нет национальных государств - за исключением разве что Эфиопии) и голландскую Индонезию (где белых было с гулькин нос), он неизбежно прибегает к упрощениям, передергиваниям и утрированию. Попытка втиснуть в теорию все возможные факты и явления приводит к ее деформации, что автор старается замаскировать обильным цитированием из разноязыких литературных и поэтических опусов. Исследование национализма под его пером превращается в скорее поток личных, со множеством метафор и красивых сравнений, размышлений, либо не доказуемых, либо подтверждаемых аргументами, имеющих, несомненно, значительный индивидуальный вес и смысл для автора, но для меня, как читателя, не особо убедительных.

В жизни, наверное, любого человека порой наступает момент, когда он начинает задумываться о вещах, о которых раньше не думал вообще и даже полагал их, может быть, как нечто само собой разумеющееся.
Так и у меня, у человека, в принципе мнящего себя исключительно толерантным, выросшего в одной из российских национальных республик и вообще воспитанного с уважением к многообразию наций и национальностей в мире, наступил момент, когда я задумалась о явлении национализма, его природе и истоках, его сущности. Хотелось почитать что-то особенное, не похожее на обычный исторко-социологический труд, более-менее популярно изложенное. Неожиданно книга Бенедикта Андерсона в полной мере оправдала мои ожидания.
Само название меня воодушевило, захотелось узнать подробнее, в чём заключается "воображаемость" наций. Весьма развёрнутое и толковое предисловие российского переводчика к книге, содержащее ни много ни мало самую суть, своеобразную выжимку основных идей автора, тоже очень понравилось. В целом язык повествования показался непростым и несколько наукообразным, но игра всё же стоила свеч, в том смысле что я совершенно не пожалела о том, что "продралась" и дочитала книгу до конца.
Книга показалась мне вообще достаточно интересной и познавательной, тема, по моему мнению, автором вполне раскрыта. Сама идея того, что все сообщества, в которых люди не знают абсолютно всех членов в лицо, являются воображаемыми (например, даже читатели ежедневной газеты, которые не знают наверняка, сколько ещё людей читают данную газету, как их зовут и сколько им лет, но знают, что определённое количество читателей газеты точно существует), показалась мне достаточно нетривиальной и интересной. Кроме того, приводимые автором примеры преимущественно из истории стран Юго-Восточной Азии (поскольку именно на них специализировался автор и им посвятил ряд других своих работ) позволили узнать больше об этих интереснейших территориях.
Немного непонятной всё же показалась мне идея Андерсона о том, что собственно национализм зародился на американском континенте. Хоть автор и акцентировал этот свой вывод специально, его мысль в полной мере до меня, увы, не дошла.
Отдельно хотелось бы отметить очень привлекательные для меня как для человекв, увлекающегося лингвистикой и иностранными языками, так называемые трудности перевода на разные языки отдельных слов, терминов книги. Так, само название книги и часто встречающееся в тексте словосочетание "воображаемые сообщества" не является точным переводом авторского английского варианта "imagined communities" - в буквальном переводе следовало бы употреблять словосочетание "воображённые сообщества", однако российскому переводчику в этих словах виделась некая завершённость, окончательность процесса, тогда как этого, по мысли автора, как раз и не предполагается. Очень интересно было узнать о смысловых оттенках слов "общность", "общество" и их немецких вроде бы аналогов (но на деле не совсем аналогов) - Gemeinschaft, Gesellschaft.
В общем, книга однозначно оказалсь мне полезна и вполне удовлетворила моё любопытство.
В какой-то мере она явилась и кладезем интереснейших небанальных словосочетаний, например:
- чудно же!
Читала я эту книгу почти целый месяц.

Это лучшая книга, которая встретилась мне во время обучения в университете (на факультете политологии). Лучшая - потому что интересная, смелая, масштабная, вбирающая в себя примеры разных народов и эпох. Андерсон предложил термин “воображаемые сообщества”, изучая истоки формирования национальной идентичности. Мы редко задумываемся над тем, что, называя себя россиянином, японцем или итальянцем, человек относит себя к сообществу, которого никогда не увидит физически. В отличие от приходской общины, которая вся может собраться на воскресной службе, нации - это воображаемые сообщества, общности людей, которые никогда не соберутся вместе, не познакомятся друг с другом, и так далее. Их членов удерживает вместе убеждение в том, что такое сообщество существует. Андерсон показывает, что это убеждение формируется такими, на первый взгляд, не связанными друг с другом вещами, как карты, газеты, музеи, мемориалы, разного рода ритуалы. Это научный труд, но настолько оригинальный и масштабный, что я читал его запоем - и вам советую попробовать.

В Юго-Восточной Азии вторая половина XIX в. была золотым веком военных топографов: сначала колониальных, а чуть позже тайских. Они победоносно подчиняли пространство такому же учету, какому производители переписей пытались подчинить людей. Триангуляция за триангуляцией, война за войной, договор за договором — так протекало соединение карты и власти.

Кроме того, на менее очевидном уровне победившим революционерам достается в наследство «электрическая система» старого государства: иногда функционеры и информаторы, но всегда — документация, досье, архивы, законы, финансовые ведомости, переписи, карты, договоры, корреспонденция, меморандумы и т. д. Подобно сложной системе электропроводки, существующей во всяком крупном особняке, покинутом бежавшим прежним владельцем, государство только и ждет, когда рука нового хозяина повернет наконец выключатель и вернет ему его старое великолепное «я».
Поэтому не следует слишком уж удивляться, когда революционные руководства сознательно или неосознанно начинают исполнять роль хозяина поместья

обычно официальный национализм был ответом оказавшихся под угрозой исчезновения династических и аристократических групп — высших классов — на массовый национализм родного языка. Колониальный расизм стал основным элементом в концепции «Империи», попытавшейся спаять династическую легитимность и национальное сообщество.
















Другие издания


