
История сталинизма
lovecat
- 118 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Тщательный, скрупулезный анализ национальной политики Советской власти в 20-е и 30-е. Подробный, насыщенный рассказ о том, как положительная дискриминация диалектически превратилась в дискурс о первом среди равных русском народе.
Автор создал именно тот нарратив, который мне хотелось прочитать, ибо здесь есть все – и украинизация, и белорусские дела, и оттеняющие западные эксперименты процессы в Средней Азии, реакция Политбюро и лично Сталина, национал-коммунисты, борьба с уклонами и чистки, сигналы и террор. Все это увязано, взаимообусловлено и методично подано читателю, с удивлением взирающему на взлеты и падения, развороты трендов, сворачивания и интенсификации. От карт сокращения области покрытия кириллическим шрифтом до национальных декад в Москве, от конструктивистского понимания нации Сталиным до революции к махровому примордиализму в конце 30-х.
Терри Мартин заслуживает всяческих похвал именно из-за этой связанности – все выглядит логичным, последовательным, даже при, казалось бы, непонятных сменах политики. Он умело показывает точки напряжения внутри партии, противоречия коренизации и сопротивления ей на местах – от Украины и Кубани до поволжских республик.
Смущает меня, как это часто бывает, теоретическая надстройка - само это понятие империи положительной дискриминации. Мартин сначала сравнивает СССР с некоей идеальной федерацией (которой, насколько мне известно, в природе не бывает) для того, чтобы сказать, что СССР – это не федерация, а потом выдумывает вот эту «империю положительной дискриминации», которая и не империя, смотрите не путайте. Если честно, сама необходимость такой теоретической надстройки для меня не является очевидной, но, видимо, просто правильный и качественный нарратив считается слишком малой целью, надо теоретическую новизну тоже доказывать.
А по большому счету логика Советской власти в области национальной политики проста и понятна (в изложении автора) – для предотвращения отпадения национальных образований дать им максимум национального – от культуры, официального языка и кадров до признаков государственности. Считалось, что это снизит желание обособиться от СССР. Однако на практике это привело к угрозам высылки русского населения, насильственному внедрению местных языков и постоянным требованиям прирезать к образованиям соседние территории. Особо выдающимся был случай Украины, которая настаивала на украинизации Северного Кавказа и Кубани, да и Дальнего Востока, если выйдет. Усложнение внешней обстановки привело к тому, что в СССР перестали верить в пьемонтский принцип, на этом фоне требования республик стали просто невыносимыми. Кризис хлебопоставок привел к окончательному отказу центра от предоставления преференций, хотя никакого официального отказа от политики коренизации так и не произошло – волны интенсификации продолжали прокатываться по аппарату до конца 30-х.
От чтения книги остается странное раздвоенное ощущение. Советские власти применяли почти весь тот набор практик, что пронизывает теперь западное общество – образовательные квоты, проценты определенных категорий граждан во властных структурах и менеджменте, языковые нормы (и инспекции). Все это было основательно вытравлено сталинской концепцией дружбы народов, так, что и следов почти не осталось. И гложут меня сомнения, что на Западе результат будет совсем другим.
И в который раз я удивился – сколько же всего уложилось, произошло, пронеслось в предвоенные годы в СССР! Мы живем в тихие времена, если выбрать правильный фон.

Большевики занимались положительной дискриминацией (или, словами Сталина, покровительственной политикой) еще до того, как это стало мейнстримом. Осознав размах националистических проявлений в годы гражданской войны, коммунисты решили последовать поговорке "Не можешь бороться с явлением, возглавь его". Национализму была дана зеленая дорога, его всячески поощряли через политику коренизации и положительной дискриминации - воспитание местных элит, введение местных языков в школы и органы власти, поощрение национальных культур, преференции этническим меньшинствам, этническое районирование. В результате имели бешеный всплеск национального самосознания даже в голом поле (что являлось целью) и стремительное нарастание сепаратизма и этнических конфликтов (особенно в Средней Азии) с массовыми выселениями нетитульных народностей и отчаянной борьбой за размежевание (что целям партии противоречило). Вот именно об этой попытке приручить национализм и заставить его работать на светлое будущее рабочего класса и рассказывает профессор Гарвардского университета Терри Мартин.
Рассказывает так, что не оторваться: сложную тему он разбирает по кирпичикам и объясняет чуть ли не на пальцах. Иногда начинает походить на Фандорина - первый фактор, второй, третий. Чтобы объяснить некоторые моменты, начинает выстраивать модели с примерами и ограничениями. При этом он не упрощает - без определенных знаний по России двадцатых-тридцатых ориентироваться в книге будет нелегко - но раскладывает всю схему как на ладони: вот проводки, вот двигатель, вот резистор (резисторов было много), а вот лампочка - иногда горит, иногда нет. Иногда горит так, что провода плавятся.
Двадцатые годы - расцвет советской демократии (с ударением на первое слово): народишко валом выступал на съездах и конференциях, говоря все, что вздумается и яростно защищая свою точку зрения, тискал статеечки в журналы и газеты обо всем, что приходило в голову, вожди получали массу писем, в которых граждане критиковали их деятельность, и даже показательные процессы над левой-новой-рабочей-правой оппозициями остудили не всех - публичные дебаты в прессе продолжались. Мартин удачно показывает в своей книге, как сталинской коренизации пришлось столкнуться с сопротивлением населения (в первую очередь русского пролетариата), партии, и части элиты, саботажем госаппарата и оппозицией как справа, так и слева, и как даже в самый разгар этнических депортаций НКВД сохраняло за репрессированными права на национальные школы и прессу.
Слово empire в названии не просто так: коренизация и положительная дискриминация (от лингвистической украинизации до механической замены русских на местные кадры в Сибири и Средней Азии) по мнению Мартина доказывают, что Союз не был ни федеративным, ни унитарным, ни тем более, национальным государством, а являлся империей - то есть государством, для разных групп населения в разных местах использовавшим различное законодательство, не переходя при этом в федерацию (слово, для большевиков ругательное и даже бессмысленное).
Колебания и перегибы в коренизации Мартин рассматривает через систему сигналов центра периферии и разницу в проводивших положительную дискриминацию органах. Он указывает, что когда этим занимались ведомства "мягкой линии" (Наркомпрос, Совет национальностей), то чиновники могли заниматься саботажем или самодеятельностью, когда же это дело переходило в руки органов "жесткой линии" (Оргбюро, НКВД), то летели головы. Без сигналов - от статей в центральной прессе до кампаний террора - разобраться, как именно проводить коренизацию и чего, собственно, хочет Москва, провинциальным чиновникам было сложно, и зачастую даже эти сигналы они прочитывали неправильно, что приводило к показательным судам (вроде процесса Спилки Вызволення Украины) и партийным чисткам.
Отличная книга, позволяющая лучше понять раннесоветские амбиции по построению нового государства, причины постепенного нарастания практик террора и отказа от идей мировой революции. Как доказывает автор, коренизация никуда не пропала даже после того, как заглохли кампании в прессе, ее последствия и результаты несмотря на Великое отступление протянули до развала Союза и в значительной мере являлись его истоком.

The most common sites for such fights were the long lines at factory stores: "Lines are the breeding-ground of great power Russian chauvinism and local nationalism. In lines you can hear the Europeans call the nationals asses, morons and so forth and the nationals call the Russians dogs. "

The Ingush petitioned for money from the cultural fund as "the most culturally and economically backward people of the North Caucasus," although local pride forced them to add: "except Chechnya."

Regional tests carried out in 1931-1932, which now judged only whether the employees did or did not know Ukrainian, confirmed these fears: in Kiev, 58 percent of those tested did not know Ukrainian; in Odessa, so percent; in Kharkov, 6o percent.


















Другие издания

