Край навылет

Изданный в 2013 году «Край навылет» сразу стал бестселлером: множество комплиментарных рецензий в прессе, восторженные отзывы поклонников. Пинчон верен себе — он виртуозно жонглирует словами и образами, выстраивая сюжет, который склонные к самообману читатели уже классифицировали как «облегченный». В основе романа — трагичнейшее событие в истории США и всего мира: теракт 11 сентября 2001 года. По мнению критики, которая прочит Пинчону Нобелевскую премию по литературе, все сошлось: «Самы...

Жанры

Рейтинг LiveLib

3,6

138 оценок

5
33%
4
30%
3
19%
2
9%
1
9%

Ваша оценка

Прочитали 163Хотят прочитать 641

Рецензии

Аноним28 января 2017 г.
По обе стороны края
Второй роман Томаса Пинчона «Выкрикивается лот 49» вышел в 1966 году. Восьмой роман - «Край навылет» появился в 2013. С разницей в сорок семь лет. Это почти сорок девять! Не дотерпел, но, взаправду, не стоило ждать два лишних года. И без этого видно, что Bleeding Edge – изящный поклон автора своему же «Лоту 49» почти полувековой давности, его улучшенная и расширенная версия. Только вместо Лос-Анджелеса – Нью-Йорк, вместо Эдипы Маас – Максин Тарнов, вместо загадочной подпольной почтовой службы Тристеро – мрачные нехоженые тропы тёмного интернета и глубокой паутины.
Чтение в случае Пинчона – это всегда работа. И от чтения такого надо отдыхать, ибо информация в романе сплетена в очень тугую пружину, практически в rar-архив, который, как пилюля, раскрывается и начинает полноценно действовать лишь некоторое время спустя после чтения. В итоге после усваивания пятидесяти страниц «Края навылет» кажется, что осилил по крайней мере страниц двести. Больше всего это похоже на «Криптономикон» или «Ртуть» Нила Стивенсона (с поправкой, естественно, на то, что Стивенсон и сам вышел из пинчоновской шинели), только у него все романы – это просто учебники в несжатом виде, а в «Крае навылет» действует как раз уже упомянутый архиватор: весь антураж его состоит из мнемонических слов-запоминалок и каждое такое словечко раскрывается постфактум в вереницу образов и предложений, делая мир романа гораздо чётче и объёмнее. И если после информационного изобилия текстов Стивенсона или, к примеру, инфернальных метаний Аксёнова в «Ожоге» приходилось отдыхать и «утрясать» прочитанное каждые сто-сто пятьдесят страниц, то с «Краем навылет» такое нужно делать через каждые страниц пятьдесят.
Одна из трактовок названия даётся сразу же на первой странице: дети перед школой катаются на самокатах «Бритва» - Razor scooters – «поэтому к списку того, чего надо беречься, добавь наскок катящего алюминия». И так почти всю первую сотню страниц – Пинчон держит в напряжении, заставляя обращать внимание на каждую мелкую и на первый взгляд незначительную деталь, почти на каждое слово. Этими деталями и словами он конструирует целое пространство: на первых нескольких страницах воссоздана целая нью-йоркская улица, и делает это Томас Рагглз, не в пример уважаемым классикам, несколько по-иному, нежели прочие корифеи пера. Пинчону нужно, чтобы после первых страниц романа у его читателя возникла в голове модель совершенно определённой улицы, а не какой-то там улочки, которая у каждого будет выглядеть по-своему. Поэтому он использует нестандартную, нетрадиционную и неприлизанную лексику для её, улицы, описания, когда любой мусорный пакетик или цветочек не гнусно исключаются из виду традиционным «all prose must be spare and true», а переливаются всеми красками, мельтешат и заигрывают с читателем. Читатель, запутанный и смущённый таким лексическим подходом, начинает сильнее вгрызаться в текст, чтобы понять, о чём вообще идёт речь и – вуаля! – тем самым он отбрасывает укоренившиеся, рефлекторные, одинаковые для всех предыдущих в его жизни авторов заготовки восприятия прозы. И начинает конструировать эту заготовку, следуя указаниям Пинчона, по его правилам. Это действительно сложно и здорово и заставляет клетки мозга взбодриться и работать, вылезти из однообразного анемичного болота традиционного нарратива. Чтение – это работа. И если не готовы поработать головой – лучше не суйтесь.
«Край навылет» создаёт удивительную слегка агрессивную фактуру текста – примерно как если бы шёлк заменить грубым картоном. Помните хоть пару предложений из «Войны и мира» про встречу Болконского с дубом – отрывок, который все в школе учили наизусть? Нет? То-то же. А «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве…» помните? Уверен, в три ночи разбудить каждого – от зубов отскочит первая строфа, а то и обе две (взгляните, сколько у него переводов, кстати). Кэрролл постарался и встроил в наши детские головы этот стишок, который невозможно забыть благодаря его нестандартной лексике, и по нему мы можем восстановить чуть ли не все события обоих романов про Алису. И перевод на русский тут играет не последнюю роль.
Переводчик «Края навылет» Максим Немцов всегда учит читателя работать напрямую с текстом, а не с впечатлением от него. Текст – это плоть, а не дух нисходящий. Суть переводов Немцова не в том, чтобы обрусить текст и подогнать его под рамки русскоязычного читателя, а в том, чтобы выдавить из нас полуазиатского читателя и все его великорусские амбиции, сделать нас на недельку-другую американцами по образу мышления, чтобы мы могли воспринимать текст и описанные в нём реалии как аборигены, а не как дяденьки, читающие в газете про загнивание капитализма. Поэтому NYC трансформируется в ГНЙ, а NYPD – в УПНЙ. Именно так их видят американцы. Отсюда все «Катящиеся камни», «Мырг-182» и «Пушки-с-Розами». Потому что нет на свете такой группы как «Роллинг Стоунз» - за этим названием не стоит ничего кроме откляченного зада Джаггера с обложки пиратского «зе беста» в сознании русских фанатов - во всём мире её лексически и смыслово воспринимают именно как «Катящиеся камни». И нет никакого «доктора Фрейда», есть Фройд, уж простите за прямоту. И дословный перевод имён собственных железно обусловлен тем, что за так ценимой им «гладкостью языка» читатель не потеряет ещё один возможный смысловой пласт, ещё один пинчонов подкол. И то, что наше национальное самосознание зачастую неспособно понять и принять эти факты, очень много о нас говорит. Немцов же даёт нам хоть изредка побыть космополитами и гражданами мира, не посредством модных слов, а образом мышления и усвоения информации.
Одиссея главной героини Максин по волшебному и страшному ГНЙ – как раскрывающаяся роза: в начале романа предстаёт перед нами компактным бутоном, где каждый лепесток – новое поверхностное знакомство, каждое из которых поочередно развивается с течением романного времени в отдельную сюжетно-квестовую линию, раскрывается от быстрого «здрасте-здрасте» в отдельную ветвь сюжета и словно путеводитель ведёт Максин по, собственно, совершенно главному герою романа – Нью-Йорку. Здесь и ухающие ночные караоке-бары, и гулкие пустые технические тринадцатые этажи под плавательными бассейнами, и огромные свалки мусора (привет лучшему рассказу всех времен и народов «К низинам низин»), и многое иное. Самая интересная сюжетная линия запускается, когда Максин попадает в компьютерную игру ПодБытие. Здесь сразу возникает два смысловых плана. Первый – привет всему киберпанку в лице, в первую очередь, Уильяма Гибсона, который, ходят такие слухи, сконструировал знаменитое стартовое предложение «Нейроманта», скрестив пару начальных фраз из «Радуги тяготения» и «Лота 49»: «Небо над портом напоминало телеэкран, включенный на мертвый канал». Чуть позже Гибсону будет передан и личный открытый привет в виде фразы «Во второй половине дня небо начинает набирать мертвенный жёлтый оттенок». Второй смысловой план – путешествие Максин на поезде в ПодБытии до чёртиков напоминает путешествие Алисы на поезде по Зазеркалью, что сообщает всему последующему действию (а выходила ли вообще Максин из игры до конца романа?) томный бредовый оттенок беспорядочной скачки по громадной шахматной доске. Так что теперь Льюис Кэрролл начинает почитаться нами как самый первый создатель прообраза интернета: не информационной помогалочки, а глухой ямы, населённой странными, нелогичными и в массе своей бесполезными персонажами, когда смысл твоих перемещений – если он есть – скрыт очень-очень глубоко.
Хоть Рим и был разрушен, он существует до сих пор. С Нью-Йорком, к ужасу, произошло примерно то же самое.
Вот только. Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами.
Нью-Йорк в детективном романе будет не сыщиком и не убийцей.
Он будет загадочным подозреваемым, которому подлинные факты известны,
но он ничего не расскажет.

Доналд Э. Уэстлейк

Назавтра, вечерний час пик, только дождь начинается… иногда она не может устоять, ей нужно выйти на улицу. Что могло быть лишь просто-напросто точкой в цикле трудодней, реконвергенцией того, что разбросали будни, как где-то сказала Сапфо еще в каком-то студенческом курсе, Максин забывает, становится миллионом пешеходных драм, всякая заряжена тайной сильнее, чем вообще может позволить дневной свет со своим высоким давлением на барометре. Все меняется. Вот этот чистый, облитый дождем запах. Шум движения сжижается. Отражения улицы в окнах городских автобусов заполняют салоны нечитаемыми трехмерными изображениями, когда поверхность необъяснимо преобразуется в объем. Средние наглые манхэттенские шмаки, толпой загромождающие тротуары, тоже приобретают некую глубину, некую цель – они улыбаются, они сбавляют шаг, даже с сотовым телефоном, приклеенным к уху, они скорее станут кому-то петь, чем трепаться. Кое-кто, видят, выгуливает под дождем комнатные растения. Даже легчайшие контакты зонтика-с-зонтиком могут быть эротичны.
Читать далее
82
2,6K
Аноним10 марта 2018 г.
Интуиция как проблесковый маячок
Пограничные состояния закономерно способны вызывать в человеке ощущение нестабильности, неоднозначности, из которого вытекает смутное предчувствие тяжести чего-то грядущего, разрастающееся до состояния неугомонной тревоги. Представьте себе эту неуверенность в собственном психическом здоровье, когда человек не может с уверенностью сказать, что образ его мышления – нормален. Когда периодически хочется прикусывать язык, чтобы не ляпнуть чего-то такого, что способно вызвать у людей подозрения на ваш счёт. Так и ходит этот Некто с прикушенным языком весь день, а дома заклеивает окна фольгой, убирает радио в шкаф, чтобы оно не подслушивало, а в сипении закипающего чайника слышит угрозу. Вся завязка сюжета «Bleeding Edge» - это тот самый пресловутый прикушенный язык и Предчувствие.
Переломные моменты времени – тот же переход 1999 в 2000 – провоцирует бурления в сознании нестабильных людей, эта условная паника перед неизвестностью будущего подогревается теориями заговоров, дурными предзнаменованиями, лихорадочным восторгом осознания, что гипотетическое будущее вот-вот сметёт обрыдлое настоящее, сделав его прошлым, стоит только календарю обнулиться. Время европейского средневековья было линейным – оно тянулось маленькими шажочками от первого столетия нашей эры, и должно было так бесхитростно топтать по прямой дороге вплоть до второго пришествия, кабы не гуманисты с их осознанием временных блоков. Сегодня мы можем долго сличать линейное и цикличное время древних и нашей современности, но открытую концовку этого движения вдоль лет и зим ограничить конкретикой мы всё равно не сможем, а потому неудивительно, что переломные вехи времени резонируют, вовлекая в свои колебания гибкие умы. Конечно не время виновно в событиях, но люди этого времени, и Пинчон стремится воссоздать нестабильность нового миллениума для этой демонстрации.
«Bleeding Edge» первыми страницами толкает читателя в троекратное начало – первый день весны две тысячи первого года. Это шаг в водоворот предвкушений, предчувствий, подозрительности, и всё это приправляется смутным чувством тревоги. Примечательно, что и автор и читатель смотрят на события задним числом, развернув голову через плечо, но стоит прорваться сквозь предложения, длиною в жизнь абзац, подслушать быструю речь персонажей, поспешить вслед за их решительными действиями, как вот ты уже сам стоишь в этом американском миллениуме с невкусными завтраками в забегаловках, с бесконечными встречами, свиданиями, вечеринками, с презервативами из лимитированной коллекций абстрактных экспрессионистов, которые похожи на отвратительное кожное заболевание, стряхиваешь пепел в ботинок вместо пепельницы, беспокоишься об обстреле талибами бамианских будд, мечешься следом за пронырливой Максин, пока над головой зреет туча, готовая разразиться дождём, а DeepArcher превращает тебя в искусственную нейросеть.
В сети мелькала фраза, что у Пинчона не язык сложный, а сложно само мышление, и с моей точки зрения это верное суждение, которое надо учитывать при чтении. От себя добавлю, что успех усваивания сюжета и получение от него удовольствия автор перекладывает на читателя – последний должны быть увлечён этой книгой, потому что иначе необходимость регулярно обращаться к Мировой Паутине будет восприниматься как досадный барьер, и начнёт им пренебрегать, тогда как это порой единственный способ разобраться, что к чему.
Он насыщает текст не абстрактными отсылками, а вполне конкретными обращениями к определённым событиям, культурным явлениями, тонкостям чужого менталитета, которые способны дополнить эту тревожную картину изображённого им мира. Вероятно, что даже не столько изображённого, сколько отражённого, потому что пластичность его мысли вылепляет навязчиво-жизнеподобный облик американского две тысячи первого года, от которого сложно отмахнуться, мол, да это просто история. Не просто история, это структурирование и формообразование того, что обозначить-то сложно – Предчувствия, которое на наших глазах стало историей.
Предприимчивые читатели вот здесь разбирали буквально постранично некоторые термины, аббревиатуры, отсылки, цитаты и реплики. Отмечу, что особенно трогательно выглядит разбор иностранцами смысл слов govno, shmarovozka, Po khuy и nyaschetchka.
В книге мелькает реплика, что «Ёжик в тумане» - величайший мультик из когда-либо снятых, и это славное наблюдение, потому что паранойя Пинчона как раз похожа на туман, в котором пучеглазый ёж зовёт лошадку, и чем дальше бредёшь – тем сильнее этот туман сгущается.
«Bleeding Edge» - это книга не о мировом терроризме, не о финансовых пирамидах, не о радикально-настроенных мусульманах, не о той бреши, которую прорезало в американской истории, культуре и политике одиннадцатое сентября, не о людях с ракетами Стингер, которые они наводят с крыши на пролетающий самолёт, а о том, что любое событие, любой Перелом, который с треском падает на хребет человека-нации-мира и вышибает дух, не происходит неожиданно. Это явление всегда предвосхищается сложной цепочкой событий, проводимой за спинами большинства. Паранойя этой книги действительно заразна, потому что кто знает, какие глубинные процессы сегодня плетут обозримое будущее за нашими спинами.

Читать далее
55
4,8K
Аноним7 июня 2019 г.
Роман-тревога
Я никогда не слышала об этом авторе, пока подруга не подарила мне его книгу.
Я прочитала первую главу, немного удивилась, даже спросила у подруги, с какой целью она мне это подарила, потом почитала ваши рецензии и там узнала, что:
1. Книга не об 11 сентября
«Ничего не понятно, но я кайфанул»
У автора заразный слог: после прочтения поневоле хочется писать рецензии в том же вязком, плотном непонятном стиле, в котором написана сама книга. Но заставляешь себя не делать этого.
Автор-загадка, человек-Пелевин, Паланик на максималках - он создал себе репутацию отшельника, откуда он вещает свой пост-пост конспирологический параноидальный трэш. А по сути рефлексирует по поводу 11 сентября, почти не касаясь 11 сентября.
Лучшая (и самая понятная) рецензия , пожалуй, принадлежит Дмитрию Быкову, где он отмечает умение Пинчона передать настроение Америки в ту или иную эпоху, и, по крайней мере, на примере этой книги он стопроцентно прав. Здесь это настроение - какая-то маниакальная тревожность и предчувствие необратимого. 11 сентября - не только трагедия, но и событие, полностью перевернувшее концепцию стратегической безопасности и на уровне Овального кабинета и на уровне кухонных разговоров.
Самое любопытное в этой книге - это работа ее переводчика. Он сотворил нечто невообразимое. Его язык - это смесь нескольких элементов:
птичий язычок для тех, кто любить приатачить пикчу, апрувнуть инвойсик, зашэрить дата
слэнг в лучших традициях Луркморья
собственная оригинальная транскрипция, где Арета Франклин становится Аритой, Тайгер Вудз - Тигром Вудзом, а Xbox - экс боксом
полный перевод имен собственных, типа Мырг-182 (Blink-182?), Больш (Notorious Biggy?) и прочие радости жизни
В общем, это что-то за гранью добра и зла.
Я фиг пойми кому это рекомендую. Я сама мало что поняла.
Если все-таки решитесь, воспользуйтесь вспомогательным материалом на английском языке.
Читать далее
50
2K

Все рецензии

Цитаты

Аноним3 марта 2018 г.
Даже легчайшие контакты зонтика-с-зонтиком могут быть эротичны.
4
310
Аноним4 марта 2018 г.
Молодой человек грезит, что летает по небу, над всем, бросает вызов тяготению и времени, типа средний возраст не наступит раньше положенного, во втором куплете он просыпается, опять на земле, первым делом видит огромные синие глаза женщины, которую любит. И вот их оказывается ему достаточно, никакого неба больше не надо. Всем бы мужчинам взрослеть вот так изящно.
3
538
Аноним3 марта 2018 г.
Свинина, я еврейка, что-то в Левите, не спрашивайте.
3
328