The Magus

Грустная1

On a remote Greek Island, Nicholas Urfe finds himself embroiled in the deceptions of a master trickster. As reality and illusion intertwine, Urfe is caught up in the darkest of psychological games. John Fowles expertly unfolds a tale that is lush with over-powering imagery in a spellbinding exploration of human complexities. By turns disturbing, thrilling and seductive, The Magus is a feast for the mind and the senses.

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,1

17,4K оценок

5
46%
4
30%
3
16%
2
5%
1
2%

Ваша оценка

Эмоции читателей от книги

Грустная1

Прочитали 19841Хотят прочитать 17803

Рецензии

Аноним21 августа 2012 г.
Категорически не понравилось. Конечно, Фаулзу нельзя отказать в звании сильного стилиста и творца атмосферы. Язык романа красочный, живой, броский, метафоричный. Интрига поначалу развивается как нельзя более динамично и занимательно по мере нашего с Николасом углубления в паутину выдумок и лжи. Но есть у романа серьёзная и на мой взгляд даже непростительная проблема - отсутствие внятного финала и объяснений.
Разумеется, сам Фаулз прямо заявлял, что смысла в романа не больше, чем в картинках из теста Роршаха. Но это звучит скорее как самооправдание. Создаётся впечатление, что автор и сам настолько увяз в хитросплетении многоуровневых интриг, что просто не сумел вывести этот сюрреалистичный визионерский полуязыческий - полуюнгианский макабр назад к реальности. Замахнувшись чуть ли не на образ сверхчеловека - носителя нового мировоззрения, Фаулз, как по мне, сломался под тяжестью этой задачи. Подобное чувство преследовало меня при чтении "Империи ангелов" Вербера, но этот случай обиднее ещё и потому, что начинался "Волхв" куда как интереснее.
Повторюсь, именно отсутствие рациональной, внятной трактовки происшедшего и играет с романом злую шутку. Если некоторые романы допускают поиск скрытых (и зачастую надуманных, высосанных из пальца) смыслов, то "Волхв", кажется полностью посвящён такому поиску. Кончис описывает свою задумку как театр без аудитории. Что ж, тогда этот роман - этакий сеанс психоанализа без психолога. Нам предлагается после прочтения хорошенько и беспристрастно оценить порождённые им мысли и сделать соответствующие выводы. Но вот в чём беда - я упорно вижу только симметрично расположенные чернильные кляксы. Слишком уж трудно поверить, что восьмисотстраничное рассуждение о духовности и язычестве, самосохранении и жертвенности, эмоциях и разуме свелось в итоге к банальному "не причини зла любящему тебя". Стоило ли Кончису, каким бы чудаком он ни был, устраивать грандиозную мистификацию, чтобы подтолкнуть всего двух человек, ничем не выделяющихся из миллиардов других, к чистой, по-настоящему выстраданной любви? И стоило ли самому Фаулзу городить огород ради такой банальности?
В итоге перед нами грандиозный, захватывающий дух многоцветный витраж, который, однако, так и не был завершён. Контуры потенциального великолепия легко различимы, но досадные лакуны и выпавшие кусочки вызывают лишь досаду и разочарование.
Читать далее
296
6K
Аноним10 июня 2011 г.
Флешмоб-2011, 21/31, рекомендация Obright

cras amet qui numquam amavit
quique amavit cras amet
Завтра познает любовь не любивший ни разу, и тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь (лат.)

Фаулз волшебен. Обычно рецензии на прочитанные книги я пишу "по горячим следам" - чтобы не сгладились впечатления, чтобы никакие новые эмоции не мешали, чтобы сюжет в конце концов не забыть. Но когда "Волхв" закончился, я пару раз попыталась облечь свои ощущения от книги в слова, но потерялась в трех соснах. Получался бессвязный восторженный лепет. Поэтому для начала я ограничилась тем, что не долго раздумывая забросила книгу в любимые, приклеила к ней пометку "ПЕРЕЧИТАТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО" и отправилась пытаться переварить полученное удовольствие.

Мы будем скитаться мыслью,
И в конце скитаний придем
Туда, откуда мы вышли,
И увидим свой край впервые

Судя по "Волхву",Фаулз - однозначно мой писатель. Несмотря на 800 страниц текста, читается все на одном дыхании. Даже описания природы у него безумно сочные, вкусные: иногда ловишь себя на том, что параллельно с текстом в читалке видишь перед глазами кино с потрясающими греческими пейзажами. Сюжет... О сюжете можно говорить вообще бесконечно. Фаулз постоянно играет с читателем в "верю - не верю". Переворачивая страницу, нужно быть готовым к тому, что перевернется не только страницу, но еще и мироощущение и понимание описываемых событий. Причем перевернется однозначно с ног на голову. А потом наоборот. А потом снова с головы на ноги. И так - без конца.
Кроме этого, Фаулз - безбашенный эротоман. Ему отлично удается описание постельных стен. Причем у него это не брутальная немецкая порнуха, а тонкая французская эротика. Очень красивая, абсолютно не пошлая, в некоторой степени даже дразнящая.
Текст - это одна сплошная аллюзия. То на то, то на другое. Они на каждом шагу. Наверное, именно из-за этого к Фаулзу хочется возвращаться. Но только после того, как прочитаешь все произведения на которые он прямо или косвенно ссылается. Хотя вру. К "Волхву" я бы вернулась и просто так, без всякого штудирования Шекспира. Просто потому, что эта книга - сплошное очарование. Она как магнит, который притягивает к себе любую мало-мальски романтичную натуру.

Если хочешь хоть сколько-нибудь точно смоделировать таинственные закономерности мироздания, придется пренебречь некоторыми условностями, которые и придуманы, чтобы свести на нет эти закономерности. Конечно, в обыденной жизни условности переступать не стоит, более того, иллюзии в ней очень удобны. Но игра в бога предполагает, что иллюзия – все вокруг, а любая иллюзия приносит лишь вред.

Мега-крутая книга. О любви. О жизни. О смысле жизни. О людях. О чувствах. О мыслях. О мироощущении.
Книга-обман. Книга-иллюзия. Книга-аллюзия. Книга-магнит. Книга-загадка. Книга-грусть. Книга-улыбка. КНИГА.
Obright - огромное спасибо и миллион реверансов!!! Как же я раньше жила без Фалуза???!!!
P.S. Претензии по поводу бессвязности текста не принимаются. Это и так самое связное описание моих бушующих эмоций, которые вызвала эта книга)))
Читать далее
269
4,2K
Аноним17 сентября 2023 г.
Самые яркие краски смешались в этот раз на палитре чувств - моих впечатлений от прочитанного. Как по живому, ещё свежая, незатянутая рана от слишком громких для меня эмоций в книге ("Сделайте чуть тише, автор". Но лишь прибавляет, в надежде, видимо, окончательно оглушить читателя, сунувшегося по недомыслию не в ту книгу. К финалу истории у него это, надо признать, отменно выходит. Что тут скажешь. Мастер своего дела. Уважаю).
Эмоции бурлили. В потоке их встречалось разное. От искреннего, больше похожего, правда, на тонкую лесть (хотя к чему она признанному классику - его и без того обожают миллионы) "Невероятно!", "Восхитительно!", "Бесподобно!", "Ничего лучше не читала в своей жизни и не встречала", "Какой слог, какие чудные метафоры!" до столь же правдиво-уничижительного "Боже, какая мерзость, какая грязь!", "Бесчеловечно!" и даже "Пошло!" Не было в ряду моих всплывающих из подсознания эпитетов лишь, пожалуй, нейтрального "Нормально, сойдёт, читать можно" или скромного "Хорошо (но могло быть и лучше)" (лучше, наверное, не могло, иначе это был бы не тот Фаулз). Серость, обыденность, усреднённость безжалостно вычеркнуты автором. Не вызывает этот роман у меня как читателя ровных, спокойных чувств. Не получится с ним остаться безмятежно-безэмоциональной. Знаете, чтоб вот так, сидя, лениво перелистывать странички, беспрестанно ожидая, чем там нас удивит автор (да и увидит ли вообще).
"Волхв" точно не про это. Он встряхнёт и вытряхнет, без остатка, выжмет до последней капли, вываляет и отдубасит, покажет изнанку, черноту подсознания, даже если вы о том и не просили. Опрокинет, словно хрупкое стекло, въевшиеся в то самое подсознание стереотипы - в отношении других и, возможно, себя. Не сомневайтесь: автору под силу это сотворить с читателем, он даже свих героев не жалует. Не надейтесь на милосердие и благородство, что кто-то там будет думать о ваших чувствах.
А вот вам придётся хорошенько задуматься перед тем, как решитесь однажды, в один - прекрасный ли? - день отправиться в это маленькое путешествие в величественную Грецию в компанию с Николасом Эрфе. Вы уверены в себе и стойкости своей психики? Вы точно этого хотите? Жаждете вступить в эту опасную игру, где карты раздает Судьба, а аккомпанировать ей будет тёмный помощник? Он дьявол-искуситель, знающий о вас всё - о ваших потаенных, не всегда возвышенных уголках души, о желаниях, в которых до сих пор боитесь признаться даже самому себе. Он сатана в человеческом обличье . Мистер Кончис. Нет, вначале он, конечно, безмерно вас обаяет, приманит своей загадочностью, заинтригует своим прошлым, лоском аристократизма (хотя того и ни на грамм), ослепит блеском интеллектуального превосходства. А когда вы окажетесь у него на крючке - а вы там непременно окажетесь - бежать будет уже поздно. Впрочем, не будем о грустном: некоторые умеют находить радость даже в мучениях...
Дурман греческой идиллии так жесток. Он незаметно обволакивает и лишает сил сопротивляться. И ты, послушный и еще более наивный, чем следовало бы в твои неюные годы, веришь во всё это - любовь на древней земле, такую же древнюю и, кажется, предначертанную свыше. Ты веришь в чистоту и непорочность стоящей перед тобой девушки в летящем платье. Лилия или Жюли, психически здоровая или душевнобольная - да какая, к чёрту, разница! Хочется лишь уютно устроиться рядом, положить голову ей на колени, забыть обо всём, что было до неё, о всех её предшественницах, тех, кому так глупо и неразборчиво дарил когда-то свою привязанность. Ведь всё это было таким ненастоящим, чужим, лишним! А вот сейчас рядом это юное создание с нежным взором...
Ах, дурман, ах, грёзы... За всё в этой жизни когда-нибудь приходится расплачиваться, у всего есть своя цена. Иллюзии, цветные сны, я уж не говорю про ошибки...
Тёплый ветер нежно треплет волосы и платье, ласковое солнце щекочет кожу, угрожая загаром, а в сообщниках безмолвный Посейдон. Сбывшийся рай? Кажется, что жизнь замирает на мгновение (или хочется, чтоб замерла), а в следующем кадре уже несётся прочь - к самому жуткому, что только можно представить. Хотя нет - такое я себе представить не могла. Слишком резкий диссонанс с первой частью книги. Кажется, что тебя насильно выталкивают из чудного сна, только вот пробуждают не трелью будильника, пением птиц или нежным прикосновением, а ударом молотка по голове - для надёжности. И ничего не понять, остаётся лишь, подобно главному герою, ошалело осматриваться по сторонам: "И что это такое было?", ища ответы и вновь их не находя. А впрочем, и хорошо. Значит, живой. Пока ещё. Ведь, если верить Кончису, "получить ответы всё равно что умереть" (и хочется спорить, но знаешь, что бесполезно).
Живой, а значит, самое время исправлять допущенные промахи, наконец-то понять, кто ты и что для тебя в этой жизни важнее. Сделать хотя бы маленький, малюсенький, первый робкий шажочек к новой жизни.
Приготовьтесь, что после чтения романа Фаулза все ваши чувства обострятся в десятки раз. Нет здесь полутонов и шепота - всё на пределе.
Безумно красивый и трогательный финал несколько примирил меня с мрачностью второй части книги. А еще он стал таким прекрасным и таким нужным для многих напоминанием о том, что свою реальность мы творим сами. Управляют нами лишь тогда, когда мы сами позволяем так с собой обращаться, когда отчего-то передаём ответственность за собственную жизнь кому-то иному. Вот только марионетке в чужих руках никогда не испытать ничего похожего на счастье...
Читать далее
254
2,9K

Все рецензии

Похожие книги

Степной волк

Герман Гессе

4,3

(330)

Море, море

Айрис Мёрдок

(1,7K)

Остров проклятых

Деннис Лихэйн

4,4

(6,9K)

Рефлексия

Н. А. Дорендорфф

4,6

(113)

Тринадцатая сказка

Диана Сеттерфилд

4,3

(53,9K)

Цитаты

Аноним16 марта 2009 г.
"Принимая себя такими, каковы мы есть, мы лишаемся надежды стать теми, какими должны быть"
801
54,8K
Аноним15 ноября 2015 г.
Как любой человек не на своем месте, он жить не мог без банальщины и мелочной показухи; мозги ему заменяла кольчуга отвлеченных понятий
==========
Я был слишком молод, чтобы понять: за цинизмом всегда скрывается неспособность к усилию — одним словом, импотенция; быть выше борьбы может лишь тот, кто по-настоящему боролся.
==========
И, коль скоро не собирался проявлять того щенячьего энтузиазма, которого у нас требуют от начинающего чиновника, никуда не был принят.
==========
Нет, подобная Сахара — не для моих прогулок;
==========
Пожалуй, в мою пользу говорит лишь то, что я почти не врал: прежде чем новая жертва разденется, считал своим долгом выяснить, сознает ли она разницу между постелью и алтарем.
==========
во-первых, что за бесцеремонностью Алисон — знание мужской души, дар виртуозного льстеца и дипломата; и во-вторых, что ее очарование складывается из прямоты характера и веры в совершенство собственного тела, в неотразимость своей красоты.
==========
Хитровато улыбаясь, стояла в дверях, в белом, худенькая, невинная, продажная, грубая, нежная, бывалая, неопытная.
==========
Эпоха вседозволенности еще не наступила, и по тем временам я в свои годы имел, по-моему, солидный любовный опыт. Девушкам — пусть и известного пошиба — я нравился; у меня была машина — чем тогда мог похвастаться редкий старшекурсник — и кой-какие деньжата.
==========
Доверчивые серые глаза — оазис невинности на продажном лице, словно остервенилась она под давлением обстоятельств, а не по душевной склонности.
==========
— Будь проще. Книги тут ни при чем. Ты умный, я красивая. Дальше подсказывать? Серые глаза издевались. Или молили.
==========
И не сказал, что просилось на язык: да, шлюха, хуже шлюхи, потому что спекулируешь своей шлюховатостью, лучше б я послушался твою будущую золовку. Будь я чуть дальше от нее, на том конце комнаты, чтобы не видеть глаз, у меня, наверное, хватило бы духу все оборвать. Но этот серый, упорный, вечно доверчивый взгляд, взыскующий правды, заставил меня солгать.
==========
заброшенный, но все еще грозный монумент крепкой австралийской добродетели на гиблом болоте растленной Англии,
==========
В нашем возрасте не секс страшен — любовь.
==========
«Бесприютное сердце» на нее не действовало; фальшь она отличала безошибочно.
==========
— Женись. Хоть на мне. Словно предложила аспирин, чтоб голова не болела.
==========
У каждого было то, чего не хватало другому, плюс совместимость в постели, одинаковые пристрастия, отсутствие комплексов.
==========
Вспоминаю нас в зале галереи Тейт. Алисон слегка прислонилась ко мне, держит за руку, наслаждаясь Ренуаром, как ребенок леденцом. И я вдруг чувствую: мы — одно тело, одна душа; если сейчас она исчезнет, от меня останется половина. Будь я не столь рассудочен и самодоволен, до меня дошло бы, что этот обморочный ужас — любовь. Я же принял его за желание. Отвез ее домой и раздел.
==========
Меня экзаменовал целый комитет обходительных чинуш.
==========
Мы лежали рядом, не касаясь друг друга, барельефы на разоренной могиле кровати, до тошноты боясь облечь свои мысли в слова.
==========
Алисон так и не узнала — да и сам я вряд ли отдавал себе отчет, — что в конце сентября я изменил ей с другой. Этой другой была Греция. Я поехал бы туда, даже провалив собеседование.
==========
Дважды мы крепко поругались. В первый раз затеяла ссору она, постепенно дошла до белого каления, кляла мужской пол вообще и меня в особенности. Пижон, свинья, гнусный юбочник и все в таком роде.
==========
Тут я взорвался. Припомнил ей все грехи, действительные и мнимые. Не отвечая, она разделась, легла, отвернулась к стенке. Заплакала. В воцарившейся тишине я с огромным облегчением подумал, что скоро избавлюсь от всего этого. Не то чтобы я и вправду считал ее виноватой — просто не мог простить, что довела меня до беспочвенных упреков.
==========
От него за версту разило солдафоном; между нами сразу завязалась партизанская война самолюбий.
==========
Весь мир расчерчен окопами.
==========
Было в нем что-то жалкое; одно дело — рыскать вдоль линии фронта подобно пакостному бойскауту, взрывать мосты и щеголять в живописно простреленном мундире; другое — мыкаться в пресном, благополучном мире, чувствуя себя ихтиозавром, выброшенным на берег.
==========
Он усмехнулся с видом тертого калача.
==========
— Я знаю, что это такое, когда уезжают. Неделю умираешь, неделю просто больно, потом начинаешь забывать, а потом кажется, что ничего и не было, что было не с тобой, и вот ты плюешь на все. И говоришь себе: динго, это жизнь, так уж она устроена. Так уж устроена эта глупая жизнь. Как будто не потеряла что-то навсегда.
==========
Это должно было выглядеть экспромтом, хотя я взвешивал каждое слово несколько дней.
==========
Итак, предвкушая незнаемое, вновь становясь на крыло, я насладился сердечной победой. Терпкое чувство; но мне нравилось терпкое. Я ехал на вокзал, как голодный идет обедать, пропустив пару фужеров мансанильи. Замурлыкал песенку — не мужественная попытка скрыть свое горе, а непристойная, откровенная жажда отпраздновать освобождение.
==========
В Англии между человеком и тем, что осталось от природной среды с ее мягким северным светом, связь выморочная, деловая, рутинная; в Греции свет и ландшафт так прекрасны, навязчивы, сочны, своевольны, что, не желая того, относишься к ним пристрастно — с ненавистью ли, с любовью.
==========
Приходилось мириться с отрыжкой англофобии, усугубленной политической ситуацией тех дней.
==========
Простить значит забыть».
==========
Я горожанин и не умею пускать корни. Я выпал из своей эпохи, но прошлое меня не принимало.
==========
То, как монах, зарекался иметь дело с женщинами до конца дней своих, то мечтал, чтоб подвернулась девочка посговорчивее.
==========
«Стихам читатель не нужен»; быть поэтом — все, печатать стихи — ничто.
==========
Весь мир поднялся на крыло, а я был придавлен к земле;
==========
Линия судьбы просматривалась ясно: под уклон, на самое дно.
==========
Лазурный, изумительно чистый мир; глядя на ландшафт, что открывался с вершины, я, как всегда, позабыл о своих огорчениях.
==========
В Афинах вел ночную жизнь, отдаваясь двум своим слабостям, чревоугодию и разврату. Оставшиеся после сих упражнений средства он тратил на одежду, и вид у него был вовсе не болезненный, сальный и потертый, а розовый и моложавый. Идеалом он числил Казанову. Он сильно проигрывал этому кумиру по части ярких эпизодов биографии, не говоря уж о талантах, но, при всей своей неизбывно-тоскливой развязности, оказался не столь плох, как утверждал Митфорд. В конце концов, он хотя бы не лицемерил. В нем привлекало безграничное самомнение, какому всегда хочется завидовать.
==========
Я дремал в сквозной сосновой тени, в безвременье, растворенный в природе Греции. Тень уползла в сторону, и под прямым солнцем моей плотью овладело томление. Я вспомнил Алисон, наши любовные игры. Будь она рядом, нагая, мы занялись бы любовью на подстилке из хвои, окунулись бы и снова занялись любовью.
==========
Бог знает, что будет дальше; да это и не важно, когда лежишь на берегу моря в такую чудесную погоду. Достаточно того, что существуешь.
==========
Его самообладание и порывистая уверенность ошарашивали.
==========
Он был явно из тех, кто мало смеется. Лицо его напоминало бесстрастную маску. От носа к углам рта пролегали глубокие складки; они говорили об опытности, властном характере, нетерпимости к дуракам. Слегка не в своем уме — хоть и безобиден, но невменяем. Казалось, он принимает меня за кого-то другого. Обезьяньи глаза уставились на меня. Молчанье и взгляд тревожили и забавляли: он словно пытался загипнотизировать какую-нибудь птичку.
==========
Вдруг он резко встряхнул головой; странный, не рассчитанный на реакцию жест. И преобразился, точно все происходившее до сих пор было лишь розыгрышем, шарадой, подготовленной заранее и педантично исполненной с начала до конца. Я опять потерял ориентировку. Оказывается, он вовсе не псих. Даже улыбнулся, и обезьяньи глаза чуть не превратились в беличьи.
==========
Я и позабыл, как вкусен настоящий чай; меня понемногу охватывала зависть человека, живущего на казенный счет, обходящегося казенной едой и удобствами, к вольному богатству власть имущих.
==========
Он был до жути — будто близнец — похож на Пикассо; десятилетия жаркого климата придали ему черты обезьяны и — ящерицы: типичный житель Средиземноморья, ценящий лишь голое естество. Секреция шимпанзе, психология пчелиной матки; воля и опыт столь же развиты, как врожденные задатки. Одевался он как попало; но самолюбование принимает и другие формы.
==========
Нравится вам мой дом? Я его сам спроектировал и выстроил. Я огляделся. — Завидую вам. — А я — вам. У вас есть самое главное, молодость. Все ваши обретения впереди.
==========
— Германию нельзя знать. Можно только мириться с ее существованием.
==========
— Я не сужу о народе по его гениям. Я сужу о нем по национальным особенностям. Древние греки умели над собой смеяться. Римляне — нет. По той же причине Франция — культурная страна, а Испания — некультурная. Поэтому я прощаю евреям и англосаксам их бесчисленные недостатки. И поэтому, если б верил в бога, благодарил бы его за то, что во мне нет немецкой крови.
==========
Он говорил «Пойдемте», как греки погоняют ослов; позже я с неприятным удивлением понял, что он обращался со мной будто с батраком, которого знакомят с будущим местом работы.
==========
Заглянул мне в глаза, недоверчиво кивнул. Я улыбнулся, и он покривился в ответ. Опять эти странные психологические шахматы. Я, похоже, завладел инициативой, хоть и не понимал почему.
==========
— Мне кажется, нас ждет много обретений. — «Мы будем скитаться мыслью»?
==========
Что бы ни таилось в его душе, таких людей я еще не встречал. В этом поразительном взгляде, в судорожной, испытующей и петляющей манере говорить, во внезапных оглядках в пустоту светилось нечто большее, чем обычное одиночество, старческие бредни и причуды.
==========
Дерганая натужность старика, прыжки с одного места на другое, от одной темы к другой, разболтанная походка, афористическая, уклончивая манера говорить, прихотливо вскинутые на прощание руки — все эти причуды предполагали — точнее, нарочно подталкивали к предположению, — что он хочет казаться моложе и здоровее, чем есть на самом деле.
==========
Вспомнив, как уничтожал собственные рукописи, я подумал, что красивые жесты и вправду впечатляют — если они тебе по плечу.
==========
Слова нужны, чтобы говорить правду. Отражать факты, а не фантазии.
==========
На нем была изображена девушка, стоящая спиной к зрителю у солнечного окна; она вытирала бедра, любуясь на себя в зеркало. Я увидел перед собой Алисон, голую Алисон, что слоняется по квартире и распевает песенки, как дитя. Преступная картина; она озарила самую что ни на есть будничную сценку сочным золотым ореолом, и теперь эта сценка и иные, подобные ей, навсегда утратили будничность.
==========
Это была одна из тех старых фотографий, где глубокие шоколадные тени уравновешиваются матовой ясностью освещенных поверхностей, где запечатлено время, когда у женщин были не груди, а бюсты.
==========
Глядя мне прямо в глаза, Кончис скорчил гримасу, будто смерть казалась ему чем-то забавным. Кожа плотно обтягивала его череп. Жили только глаза. Мне пришла дикая мысль, что он притворяется самой смертью; выдубленная старая кожа и глазные яблоки вот-вот отвалятся, и я окажусь в гостях у скелета.
==========
Я взялся за «Красоты природы». Выяснилось, что вся природа — женского пола, а красоты ее сосредоточены в грудях. Груди разных сортов, во всех мыслимых ракурсах и позициях, крупнее и крупнее, а на последнем снимке — грудь во весь объектив, с темным соском, неестественно набухшим в центре глянцевого листа. Они были слишком навязчивы, чтобы возбуждать сладострастное чувство.
==========
А сейчас он напугал меня. То был необъяснимый страх перед сверхъестественным, над которым я всегда потешался; но меня не оставляло чувство, что позвали меня сюда не из радушия, а по иной причине. Он собирался каким-то образом использовать меня. Гомосексуализм тут ни при чем; у него были удобные случаи, и он их упустил.
==========
В доме стояла смертная тишь, как внутри черепа; но шел 1953 год, я не верил в бога и уж ни капли — в спиритизм, духов и прочую дребедень. Я лежал, дожидаясь, пока минует полчаса; и в тот вечер тишина виллы еще дышала скорее покоем, нежели страхом.
==========
Вордсворт, Май Уэст, Сен-Симон, гении, преступники, святые, ничтожества. Безликая пестрота, как в платной читалке.
==========
Между двумя этими произведениями Кончис (руководствуясь извращенностью ли, чувством юмора или просто дурным вкусом — я так и не смог решить) поместил второй снимок эдвардианской девушки, своей умершей невесты.
==========
На меня нахлынула тоска по Алисон, ощущение, что я, возможно, потерял ее навсегда; я словно видел ее вблизи, держал ее руку в своей; она дышала живым теплом, утраченным идеалом обыденности. Рядом с ней я всегда чувствовал себя защитником; но той ночью в Бурани подумал, что на деле, наверное, она меня защищала — или защитила бы, коли пришлось.
==========
Но по другим предметам успевал плохо. Не из-за тупости — по крайней лени.
==========
— Такие лица, как у нее… да, они смотрят на нас с полотен Боттичелли: длинные светлые локоны, серо-синие глаза. Но в моем описании она выглядит жидковато, как модель прерафаэлитов. В ней было нечто настоящее, женское. Мягкость без слезливости, открытость без наивности. Так хотелось говорить ей колкости, подначивать. Но ее колкости напоминали ласку. У меня она вышла слишком бесцветной. Понятно, в те времена юношей привлекало не тело, а дух.
==========
характерами мы были противоположны. Лилия всегда подчеркнуто сдержанна, терпелива, отзывчива. Я — вспыльчив. Нравен. Очень самолюбив. Не помню, чтобы она кого-либо обидела. А под мою горячую руку лучше было не попадаться.
==========
Тогда я стыдился. А теперь горжусь, что в моих жилах текут греческая, итальянская, английская кровь и даже капелька кельтской. Бабка отца была шотландкой. Я европеец. Остальное не имеет значения. Но в четырнадцатом году я жаждал быть стопроцентным англичанином, который не запятнал бы наследственности Лилии.
==========
Слишком долго тянулись мир и довольство. Похоже, на уровне коллективного бессознательного всем хотелось перемен, свежего ветра. Искупления. Но для нас, далеких от политики граждан, война поначалу была суверенным уделом генералов. Регулярная армия и непобедимый флот Его Величества сами управятся. Мобилизацию не объявляли, а идти добровольцем не ощущалось необходимости.
==========
Грекам искони присуще социальное легкомыслие.
==========
Я прошел комиссию, меня признали годным. Все считали меня героем. Отец Лилии подарил старый пистолет. Мой — откупорил бутылку шампанского. А потом, у себя в комнате, я сел на кровать с пистолетом в руках и заплакал. Не от страха — от благородства собственных поступков.
==========
Нас готовили не столько к тому, чтобы убивать, сколько к тому, чтобы быть убитыми. Учили двигаться короткими перебежками — в направлении стволов, что выплевывали сто пятьдесят пуль в минуту. В Германии и во Франции творилось то же самое. Если б мы всерьез полагали, что нас пошлют в бой — может, и возроптали бы. Но, по общепринятой легенде, добровольцев использовали только в конвое и на посылках. В сражениях участвовали регулярные войска и резерв. И потом, нам каждую неделю повторяли, что война стоит слишком дорого и закончится самое большее через месяц.
==========
Начиналась весна 1915 года. Шел обложной дождь со снегом. Мы томились в поездах, что простаивали на боковых ветках, в тусклых городах под еще более тусклым небом. Тех, кто побывал на фронте, вы отличали с первого взгляда. Новобранцы, которые с песнями шли навстречу гибели, были заморочены военной романтикой. Но остальные — военной действительностью, властительной пляской смерти. Будто унылые старики, какие торчат в любом казино, они знали, что в конце концов проигрыш обеспечен. Но не решались выйти из игры.
==========
я начинал бояться. Но твердил себе, что должен упредить миг, когда по-настоящему струшу. Чтобы вырвать страх с корнем. Так развращает война. Свободу воли затмевает гордыней.
==========
Я был столь простодушен, что, несмотря на так называемую подготовку, на пропагандистские лозунги, так и не мог до конца поверить, что кому-то хочется убить меня. Скомандовали остановиться и укрыться за брустверами. Снаряды свистали, выли, рвались. Потом, после паузы, шлепались вниз комья земли. Дрожа, я очнулся от спячки.
==========
Это безумие, Николас. Тысячи англичан, шотландцев, индийцев, французов, немцев мартовским утром стоят в глубоких канавах — для чего? Вот каков ад, если он существует. Не огнь, не вилы. Но край, где нет места рассудку, как не было ему места тогда под Нефшапелью.
==========
Потом далеко позади раздался гулкий барабанный бой, рокот тысяч тимпанов. Пауза. И — ландшафт перед нашими глазами разлетелся в клочья. Мы скорчились на дне траншеи. Земля, небо, душа — все ходило ходуном. Вы не представляете, что это такое — начало артподготовки. То был первый за время войны массированный обстрел, крупнейший в истории.
==========
Багровое зарево все выше ползло по небосклону, пришла наша очередь наступать. Идти было трудно. По мере продвижения страх сменялся ужасом. В нас не стреляли. Но под ногами кишело нечто непотребное. Бесформенные клочья, розовые, белые, красные, в брызгах грязи, в лоскутьях серой и защитной материи.
==========
За десять минут передо мной прошли все мясницкие прелести войны. Кровь, зияющие раны, плоть, разорванная обломками костей, зловоние вывернутых кишок — описываю все это потому лишь, что мои ощущения, ощущения мальчишки, который до сих пор не видел даже мирно умерших в своей постели, были весьма неожиданны. Не страх, не тошнота. Я видел, кого-то рвало. Но не меня. Меня вдруг охватила твердая уверенность: происходящему не может быть оправдания. Пусть Англия станет прусской колонией, это в тысячу раз лучше. Пишут, что подобные сцены пробуждают в новобранце дикую жажду мщения. Со мной случилось наоборот. Я безумно захотел выжить.
==========
Поднял кость и показал мне все шесть граней. Я улыбнулся: — Хотите, чтоб я бросил? — Предлагаю пережить целую войну за единый миг. — А если я откажусь? — Подумайте. Минутой позже вы сможете сказать: я рисковал жизнью. Я играл со смертью и выиграл. Удивительное чувство. Коли уцелеешь. — Труп мой не доставит вам лишних хлопот? — Я все еще улыбался, но уже не так широко. — Никаких. Я легко докажу, что это самоубийство. Его взгляд пронизал меня, словно острога — рыбину. Будь он кем-то другим, я не сомневался бы, что со мной блефуют; но то был именно он, и помимо воли меня охватила паника. — Русская рулетка.
==========
— Нет, верней. Они убивают за несколько секунд. — Я не хочу. — Значит, вы трус, мой друг. — Не спуская с меня глаз, откинулся назад. — Мне казалось, храбрецов вы считаете болванами. — Потому что они упорно бросают кость еще и еще.
==========
— Я не трачу время на то, чтобы проповедовать глухим. Он строго посмотрел мне в глаза, будто следя, усвоил ли я эту косвенную похвалу; а затем, словно для того, чтоб положить ей предел, прикрутил фитиль лампы. Темнота в буквальном и переносном смысле окутала меня. Слабая надежда, что я для него всего лишь гость, окончательно развеялась. Он явно устраивал все это не в первый раз.
==========
Я был слишком мало знаком с историей и естествознанием, чтобы догадаться, в чем этот обман заключается. Теперь я знаю: в нашей уверенности, что мы завершаем некий ряд, выполняем некую миссию. Что все кончится хорошо, ибо нами движет верховный промысел. А не действительность. Нет никакого промысла. Все сущее случайно. И никто не спасет нас, кроме нас самих.
==========
Еще до рассвета я понял: со мной произошло то, что верующий назвал бы обращением. Во всяком случае, сияние рая я узрел — немцы то и дело запускали осветительные снаряды. Но бога так и не обнаружил. Лишь осознал, что за ночь прожил целую жизнь.
==========
— Главное — не изменить самому себе. — Но ведь Гитлер, к примеру, тоже себе не изменял. — Повернулся ко мне. — Верно. Не изменял. Но миллионы немцев себе изменили. Вот в чем трагедия.
==========
Читать далее
314
912
Аноним14 июля 2010 г.
Ум и глупость друг друга не исключают
282
15,4K