Исповедь маски

Я все понимаю.
Другая, культура, другая эпоха, другая ориентация, другое восприятие мира...
С точки зрения каминг-аута в 1946 - невероятно круто по многим параметрам: и гомосексуальность, и любовь к смерти, как цели жизненного пути, и уход в собственную "раковину" с демонстрацией маски, вместо себя.
Но сейчас, с точки зрения дня сегодняшнего, моего "олдскульного и ретросексуального" восприятия жизни, мне эта исповедь чужда.
Это - личное восприятие.
Возможно, для кого-то позиция автора и исповедь его героя окажутся созвучными. В конце концов, с точки зрения литературы написавно очень хорошо. Просто не для меня.

Это во многом автобиографичный роман (спасибо рецензиям и видео на ютубе, я бы не додумалась копнуть в биографию Мисимы, а надо бы делать это во всех его произведениях),  раскрывающий тяжесть жизни человека, который подвержен вечному самоанализу, самокопанию, саморефлексии или другими словами - самобичеванию.

Наш главный герой, имя которого упоминается лишь раз - Кими (а настоящее имя писателя Кимитакэ, к слову), с раннего детства подвержен нелегкой судьбе - он хилый и болезненный малыш, который живет с манипулирующей и гиперопекаюшей бабушкой. Его сексуальная ориентация была обнаружена им резко и остро. Он любит парней. Только они привлекают его в сексуальном формате. Даже в эротических фантазиях он представляет мускулистое тело и красивое лицо. Его фантазии развращены и пошлы, герой желает проделывать садистские вещи с героями своих видений. Что-то больное и опасное есть в Кими, необъяснимая тяга к жестокости, крови и собственной смерти.

Все действия происходят на фоне Второй Мировой войны, где кажется, что «обыденная жизнь» остановилась и нет ей места. Лишь страх, боль и смерть. Герой хочет умереть молодым, все время прокручивает сценарии в своей голове, но как только есть возможность отправиться на фронт и погибнуть «по-геройски», он осознает, что никогда действительно не хотел умирать. Многие его действия как будто навязаны им же самим, он надел на себя маску гея, старается соответствовать ей, даже если это порой идет в разрез с его внутренними, глубинными желаниями, которые он успешно подавляет.

Такие проблески сознания переодически посещают голову героя. Этот текст - поток сознания, поток мыслей Кими. Его жизнь проходит как бы мимо нас, не особо интересуя и волнуя - его размышления - вот что самое главное! В попытках убежать от себя, найти свою «нормальность» в любви к девушке - он что-то теряет. Его дух влюблен в сестру приятеля, а тело желает горячего мускулистого парня. 

Только как жить дальше с этим пониманием? И кто он на самом деле? Кто является маской?

Почему-то книги такого плана все время проходили мимо меня. А ведь, оказывается, я люблю такое, где люди исповедуются, приоткрывают свой внутренний мир, приглашая читателя взглянуть, что же там, за маской. Верно писатель сказал, что любопытство-самая безнравственная из человеческих страстей (за точность цитаты не поручусь, а искать лень). Именно любопытство побуждает браться за такое чтение, ведь так захватывающе- покапаться в чужой душе, рассмотреть вблизи внутренний мир, особенно того, кто так отличается от среднего человека. Мисима позволяет это сделать, пусть не до конца. Но глубин собственного Я никто не изведал, наверное. В общем, чтение было....Даже и не знаю. Интересным?, нет, сюжет не особенно и развивался, и понятно было примерно после 1/3, что ничем не закончится (так оно и получилось). Может быть при чтении я испытала удовлетворенное любопытство. Да, наверное. Впрочем слог автора мне понравился, и на цитаты книжку можно растащить. А что еще нужно голодающему читателю. Единственно, не очень своевременное чтение. Нужно бы прочесть в более светлые времена, чтобы собственная душа не болела. Погружает в еще большую меланхолию и печаль.

"Исповедь маски" - крайне личное произведение с невероятно развитым психологизмом, который обязательно тронет чуткого читателя. Автор рано обнаруживает своё несовпадение со сверстниками в увлечениях, мечтаниях и взгляде на мир. Дополнительным грузом на протяжении жизни также становится развившееся естественным образом влечение, считающееся однозначно позорным и порочным в действовавших реалиях. Таковым его определяет и писатель. В сущности, вся книга - нарратив на оголённых нервах. Здесь правит самоотверженная (можно даже сказать самоубийственная) откровенность автора в отношении к собственным порокам, предпочтениям и мыслям. Подобная самоотверженность достойна истинного самурая, что Мисима и подтвердит всей жизнью, а увенчает - смертью.

Иногда, знаете, такая охота пристанет сидеть на золотом облачке, а передо мной будут проходить истории каждого человека, что населял Землю. Кажется, что так бы и внимала анекдотам из минувших жизней, одному за другим, рисующим неповторимую линию судьбы. Определять насколько хорошо человек распорядился выпавшими ему в начале "картами" Что может быть интереснее?... но это только мечты и притом неразумные.
Стоило им столкнуться с излияниями Юкио Мисимы, как мне стало ясно - в Боги я не гожусь. Не сидеть мне на золотом облачке, ибо свалюсь я оттуда, заснувши со скуки в самом начале божественной карьеры.

Мисима так нарциссически вглядывается в глубины своей личности, так досконально делится всеми своими чувствами и ощущениями, но не мыслями и не идеями, не событиями, и мой ум требует уже какой-то новой пищи, но ему предлагают всё ту же пережёванную кашу. Восхищение мужским телом и тяга к смерти. Приводила его в экстаз картина, изображающая момент гибели тренированного юноши. Жестокость и эротичность. Эротичность и жестокость. И как он почувствовал начало этой тяги, как она проявилась, как она осознавалась, становилась основным стержнем в личности автора и его судьбе.

Мне интересны повествования о том, как обнаружив свою особенность, человек начинает проявлять её в окружающем мире, контактируя с людьми, а тут - люди как дальний фон, главное действующее лицо - червь странного влечения, внешний мир - пожираемые червём мозг и тело автора. И я уже не на золотом облачке, а рядом с кушеткой психиатра, сижу, молча внимаю... но профессионалы за эти нудные прослушивания хоть деньги берут. А мне зачем? Хотя я ведь знала о чём книга, но любопытство взяло верх. Я надеялась, что это исповедь маски, ведь маска прикрывает лицо, а все эмоции книги сосредоточены исключительно на эротическом влечении, так что для меня эта книга стала исповедью гульфика. Автор - полная моя противоположность, и попытка проникнуться, понять его была для меня как экзамен. Экзамен я не выдержала, увы.

После прочтения на языке остается жгучасть, как после неожиданно острого соуса. Это, определенно, то, что не могло не понравится. Возможность, все-таки не хватило чего-то, но эта жгучасть перекрывает все.

Эта книга стала чем-то особенным. Она жуткая, но при этом остается приятное чувство. Жутко, что те мысли о мрачном, жутком, неприятном, так часто возникали в твоей голове. Приятно - что ты не одинок в этом. Теперь у вас с автором общая тайна, и от этого появляется стойкое желание следовать да Юкио дальше.

Я люблю жанр романа воспитания, зачитываюсь Гессе и Моэмом и не перестаю восхищаться Горьким, но в то же время у многих книг в этом жанре есть один существенный минус — если не успеть прочитать их вовремя, то потом уже неинтересно, и они не вызывают абсолютно никаких чувств. Так у меня было с Сэлинджером, то же самое произошло и с Мисимой. Несмотря на то, что роман для своего жанра довольно нетипичен: конвергенция восточной культуры с западной, тема секса и смерти — двух совершенно разных, но при этом неразрывно объединенных между собой полюсов жизни, и наш с автором приблизительно одинаковый возраст (Мисиме было 24 на момент публикации книги), он не вызвал у меня каких-то особенно ярких эмоций и переживаний. Возможно, в 18 лет тема своей инаковости и страданий по этому поводу затрагивает и потрясает, но в 25 подобное читать скучно, и любые откровения такого рода воспринимаются как трюизм.
Поставил 3 только за смелость и откровенность автора (которую, кстати, на мой взгляд, у него перенял Лимонов) , но если в ответ Эдичке на его рассказы о сексе с мужчинами хочется воскликнуть: "Не верю!" — то в случае Мисимы, с его деликатным и в то же время ярким описанием своих переживаний, сомнений не возникает.

Удивительно все-таки, что все что автор считает таким важным в своей юности до такой степени, что в этом надо исповедаться из-за всех придыханий звучит как нечто абсолютно не важное. Не в том смысле что мы тут будем отрицать влияние на автора его расовой или сексуальной принадлежности, наоборот все его терзания связанные с принадлежностью к "не-той" цивилизации и обилию чувств к старшим товарищам, через такую проверку проходят все, кто получил прививку "той" цивилизации. Даже автор говорит об этом напрямую: "(я) вовсе и не собирался рисовать внешнюю канву своей жизни, ибо она ничем не отличалась от бытия любого другого подростка".

Любопытно тут то, как сильно автор хочет прожить жизнь в чужом теле, что тогда казалось чем-то недоступным всем, кроме атлетов и актеров (эти две категории богатых и знаменитых до сих пор сводят нас с ума), и автор умудрился побывать в теле и тех, и других.

Хотя хотел он быть совсем другим, получить увечье поверх врожденных увечий, совершить преступление во время преступлений, испытать трагизм бытия в трагизме. Ладно, добавим просто прямой речи уважаемого мертвеца о мертвецах забытых:

Мимо нашего дома проходили солдаты, возвращавшиеся с учений. Военные любят малышей, и мне всякий раз доставались в подарок пустые патронные гильзы. Бабушка запрещала их брать, говорила, что это опасно, поэтому удовольствие еще и усугублялось чувством нарушения табу. Какого мальчишку не привлекает топот тяжелых сапог, вид грязных гимнастерок, лес винтовочных стволов?! Но меня манило не это, и даже гильзы были не главным, – меня влек запах пота.

Солдатский пот, похожий на аромат прилива, золотистого морского воздуха, проникал в мои ноздри и пьянил меня. Наверное, это было первым запомнившимся обонятельным ощущением в моей жизни. Конечно, мое возбуждение еще не было эротическим, просто я страстно, неистово завидовал судьбе солдата – трагизму его ремесла, близости к смерти, тому, что он увидит дальние страны.

Так и хочется сказать: "Да, Смерть", но и тут мы лучше отдадимся поэтичности автора, который преисполнен ужаса от того, что женщины не (с)могут его убить:

Кроме пота мертвецов в предыдущей цитате большое место занимает воспитавшая его бабуля. От истории про нее тяжело не вспомнить о мамочке Лавкрафта, обе любили немножко душить людей, обе ориентировали своих сынков в потоке между графоманией презираемых плебеев и копошением бывшего высшего класса в нафталине, обе наградили детей запутанной и противоречивой системой верований, и, что более важно, ненавистью к себе!

Время жизни или окружающее общество помогли нашему японскому мальчику все-таки состоятся и сгореть примерно в том же возрасте, что и затворнику из Новой Англии, но оставив за собой куда более широкий шлейф и обширное наследие. И, что немаловажно, все забыли про его японско-монархическое НБП, зато по сей день умиляются нюдсам и историям телесной любви (ГФЛ, почему ты не оставил нам нюдсов и не любил заниматься в спортзале, глупыш).

Немного жаль, как Кими описывает свою гомосексуальность пользуясь пошлейшей модернистской теорией Магнуса Хиршфельда, его классификация, как, впрочем, и любая классификация вообще, является уродливой и куда более репрессивной. Но, слава императору, с ней он поглощает и искусствоведческий пассаж про Святого Себастьяна, распятый мужчина из него сливается с тем самым Императором, ну а римские стрелы с самурайскими мечами. От вставки с фанфиком про Себастьяна становиться совсем не по себе, в ней Святой сливается с Оми, а они вмести слитны с Афродитой одновременно (теперь вы поняли, зачем я использовал одно и тоже слово столько раз, или лучше бы оставались в своей раковине).

Книгу на вызов я брал как нечто, что должно шокировать буржуа, но буржуа всегда нужно объяснять, что их должно шокировать. Естественно не терзания юноши, его слог или его мизогония, ни его скрытые желания на фоне желаний манифестованых, ни история его жизни - буржуа может шокировать только война и то, что вызывало у автор "невыразимое омерзение, отвратительнее соединения смерти с обыденностью". Самый страшный момент автор даже не может, как говориться, отрефлексировать, но не может забыть о смеси восхищения с отвращением.

Я имею в виду историю тайваньских мальчиков-подростков, по сути рабов, которые принудительно работали на японскую армию, но несмотря на подходящий возраст, невежество и сансебастьянство, ни у кого не хватит вульгарности заподозрить Кими в педофилии по отношению к ним, они бы его просто съели.

Так вот и вся книга по вкус напоминает рис с болтами и гайками, местную традицию с избыточной образованностью для текущего после нее времени, смесь из всевозможных традиций и прямое наследование, Японию которая дала нам все что смогла, оставив себе "вымышленные события, разворачивавшиеся в мире моих фантазий, отвращение мне внушает сама настоящая жизнь, а вовсе не какие-то там фантазии". Как еврей, я знаю, о чем говорю!